– Конечно, могут быть особые обстоятельства, но как принцип все, что я сказал, верно.

– Да… Ты так ничего и не понял. В своих университетских клиниках вы оторваны от реальной жизни.

– Отчего вы так решили? – Кобаси недавно пришел в «Ориентал» из университетской клиники, и слова Наоэ задели его за живое.

– Чтобы стать настоящим врачом, мало изучить медицину; надо знать и философию, и разбираться в этике, и принципы медицинской практики помнить назубок. Надо еще знать, как помочь человеку умереть.

– Помочь умереть?!

– Именно. Порой больному нужно помочь примириться со смертью, чтобы ни он сам, ни его близкие не упрекали себя, да и нас…

– Такого курса нам в университете не читали. Программа не предусматривает…

– Если бы такой курс существовал, я бы наверняка был ведущим специалистом. – Наоэ потер ладонями впалые щеки.

– Курс по подготовке убийц?

– Увы!.. Каждый врач в чем-то убийца; пока еще весьма часто его профессиональные обязанности состоят в том, чтобы убедить безнадежно больного в неотвратимости смерти.

– Но наше призвание – спасать жизни! И действительно, мы же вырываем людей из когтей смерти!

– Спасаем? – Наоэ смерил Кобаси неприязненным взглядом. – Мы не спасаем. Спасается сам человек – тот, в ком еще не иссякли силы бороться. А врач лишь в нужный момент протягивает ему руку помощи. И не более.

– Во всяком случае, настолько принижать роль врача…

– К сожалению, порой приходится. – Наоэ поднялся со стула. – Ну, я пошел.

– А что же с Уэно?.. – начал Кобаси, но Наоэ не дал ему договорить.

– Ты его лечащий врач, и больше я тебе ничего не скажу. Делай как знаешь.

– Если я… последую вашему совету, что мне потом говорить Уэно и его жене?

– Через день-два состояние больного ухудшится. Вот и скажешь тогда: мы сделали что могли, но – увы! – бесполезно.

– А как часто вводить ему эту… красную жидкость?

– Как и до сих пор: утром и вечером. Двух раз, думаю, достаточно. Станет хуже – ставь капельницу чаще, увеличивай дозу. Главное, чтобы и больной, и старуха его были уверены, что проводится интенсивное лечение.

– Сколько он протянет без переливания крови?

– Думаю, дней пять-шесть.

– Вы вернетесь пятого?

– Возможно.

– А можно вам позвонить в Саппоро?

– Я остановлюсь в гостинице G., меня легко будет найти через справочное бюро.

– Возвращайтесь скорее.

– Да-да.

Наоэ направился к двери, но вдруг остановился. Резко обернувшись, он неожиданно ласковым, мягким взглядом оглядел всех – Кобаси, Акико Наканиси. Затем решительно распахнул дверь и вышел в коридор.

В аэропорту было немноголюдно. Сегодня в залах, где обычно стоял несмолкаемый гомон, было удивительно тихо. Основная масса пассажиров добралась домой, к родным или в гости еще до наступления Нового года, и самолеты, поезда, еще недавно переполненные, были полупустые. Хотя движение, конечно, не замирало и в эти первые числа января.

Вход в огромный стеклянный вестибюль аэровокзала украшен сосновыми ветками; на прилавках – рисовые лепешки, мандарины – дань многовековой традиции; за стойками – женщины в нарядных кимоно, со старинными прическами.

За стеклянными стенами солнечно, но прохладно. Одна за другой подъезжают машины с пассажирами.

Норико стоит в зале внутренних авиалиний и смотрит сквозь стеклянную стену на улицу. Она в темно-синем пальто, в руках – белая сумка.

Вылет в 15.10; Наоэ обещал приехать за полчаса до вылета. Часы на стене показывают 2 часа 40 минут. Сейчас прибежит. Наверное, провозился со сборами и опаздывает. Утром Норико позвонила ему: «Может, прийти, помочь?», но Наоэ ответил: «Не стоит». После такого ответа идти к нему было неловко, а как славно было бы выехать из дома вместе! И нервничать не пришлось бы. Сейчас Норико раскаивалась, что не заехала за ним.

Посадка заканчивается за двадцать минут до вылета. Норико взглянула на часики, потом перевела взгляд на стену – и те, и другие часы показывали одно время: без четверти три. Забеспокоившись всерьез, Норико пошла к выходу. Шоссе сегодня свободно, за час вполне можно добраться. Где же он?..

По радио объявили, что регистрация на самолет, вылетающий в Саппоро в 15 часов 10 минут, заканчивается. Норико еще раз подняла взгляд на стенные часы: ровно три.

В этот момент у подъезда затормозило такси, из которого вышел человек в темно-сером пальто. Наоэ.

«Ну наконец-то!» – вздохнула Норико.

Наоэ расплатился с водителем, захлопнул дверцу машины и прошел в зал. У Норико отчаянно забилось сердце: счастье на этот раз не ускользнуло, мечта сбывается. Наоэ огляделся и зашагал к стойке регистрации. Норико подбежала к нему.

– Что же так поздно?

– А, ты уже здесь.

– Я так беспокоилась… Боялась, что не успеете.

– Телефонный звонок задержал.

В галерее вылета было шумно, празднично, мелькали нарядные кимоно.

Норико летела впервые; ей казалось, что все смотрят на нее, и она совсем оробела. А Наоэ, подняв воротник пальто и равнодушно глядя перед собой, торопливо шагал по движущемуся коридору.

Самолет вылетел с десятиминутным опозданием.

Словно любопытный ребенок, Норико привстала из кресла, пытаясь заглянуть в иллюминатор. Сидевший у иллюминатора пожилой мужчина подвинулся, чтобы ей было удобней смотреть. Токио внизу казался игрушечным и вскоре исчез. Через несколько минут самолет накренился и взял курс на север. Погасла надпись «не курить». Кварталы огромного города сменились полями, грядами гор. Норико все было интересно: и ниточки дорог, и прилепившиеся друг к другу дома.

Наоэ молча курил. Когда, загасив сигарету, он откинулся на спинку кресла, Норико сказала:

– Вас искал доктор Кобаси.

– Я знаю.

– Поговорили?

– Да.

Разговаривать Наоэ явно был не расположен. Он отвернулся и закрыл глаза.

Самолет уже набрал высоту и летел ровно. В салоне было тихо, только гудели моторы.

«Наш самолет пролетает над озером Инавасиро», – объявила по радио стюардесса, и Норико снова взглянула в иллюминатор. Среди гор огромным металлическим блюдцем блестело озеро. Горы, долины, озеро – все было освещено новогодним солнцем. Оно уходило на запад, и его косые лучи скользили по стеклу иллюминатора.

Ровный гул моторов убаюкивал. Наоэ задремал. Спал и пожилой человек у окна. Только Норико было не до сна.

Стюардесса сообщила, что скоро будет виден знаменитый залив Мацусима. К огорчению Норико, его можно было видеть только с другого борта. Она смотрела на горные склоны, которые постепенно становились круче; впереди показалась сверкающая белизной гряда. Снег на горах искрился в лучах солнца.

«Летим все дальше на север», – прошептала Норико и украдкой взглянула на Наоэ. Глаза закрыты; красиво очерченный нос неестественно бел – как снег, покрывающий горы.

Норико отчего-то стало тревожно; ей показалось вдруг, что они спасаются от погони, убегают на север, в снега – туда, где их никто никогда не найдет… Сердце сжалось от щемящей грусти.

Наконец горы расступились, появился Сангарский пролив, темно-синий в свете неяркого солнца. Рядом с ним еще ослепительней казались снежные пики. Их зловещие очертания напомнили Норико фотографию в каком-то журнале: гору – обиталище духов.

Размышления Норико прервал голос по радио: «Через несколько минут наш самолет приземлится в аэропорту Титосэ».

Сделав разворот вправо, самолет пошел на снижение. Вверху остался слой облаков, показалось синее море, пенящееся у побережья. Четкой линией отделялись покрытые снегом хвойные леса.

Хоккайдо.

Наоэ открыл глаза, как будто и не спал.

– Кажется, прилетели, – сказала Норико.

– Прилетели, – отозвался Наоэ и посмотрел вниз.

Огромные белые равнины разделены черными полосами на правильные прямоугольники; леса и пересекающиеся дороги образуют замысловатые геометрические фигуры. В ярко-синем небе оранжевым шаром плыло зимнее солнце.