В науке ничего подобного нет. Конечно, ученые имеют свои табу (например, клонирование человека), но они очень немногочисленны и обычно определяются не понятием сакрального, а этическими представлениями. Поэтому для натуралистов, изучающих природу, нет запретных тем, связанных со священным, и они довольно легко вторгаются в очень чувствительные для верующих сферы. История с восприятием учения Дарвина в этом смысле весьма показательна. С религиозной точки зрения наука не должна вмешиваться в сакральное, кощунственно подвергать его холодному рационалистическому анализу. С точки зрения ученых такой проблемы просто не существует. В этом причина жгучих конфликтов. Спасает лишь то, что большинство объектов, изучаемых наукой, к области табуированного религией не относится.

Но вернемся, пожалуй, к Дарвину и дарвинизму.

По злой иронии судьбы творец «базового мифа» нашей наукоцентричной цивилизации после смерти сам оказался объектом безудержной мифологизации. Дарвин стал «героем» массовой культуры еще при жизни, за что и поплатился вульгаризацией своих научных идей. Популярные английские еженедельники вышучивали и оглупляли его теорию, развлекая читателей байками о том, что русалки – это «переходные формы» между рыбами и человеком{496}. С одним из самых популярных «посмертных» мифов о Дарвине – «галапагосской легендой» – мы встречались в главе 2. Напомню: молодой вдохновенный натуралист высаживается на Галапагосских островах, изучает тамошний животный мир и – раз, два, три! – «открывает эволюцию». Историки давно выяснили, что этот рассказ в духе «пришел – увидел – победил» крайне далек от истины{497}, хотя и соответствует наивным представлениям о том, как совершаются великие научные открытия (яблоко Ньютона, ванна Архимеда).

Не менее популярна, в том числе и в нашей стране, легенда о том, что Дарвин, находясь при смерти, раскаялся в своем безбожии и отрекся от собственной теории. Креационисты и им сочувствующие очень любят использовать этот сюжет. Его происхождение давно выяснено. Все началось в августе 1915 г., когда один баптистский журнал, издававшийся в американском Бостоне, опубликовал рассказ некоей леди Хоуп, вдовы английского адмирала, очень набожной дамы. По ее уверению, она навестила больного Дарвина в Дауне за несколько месяцев до его смерти. Дарвин был нездоров, лежал в постели, его лицо освещали скупые лучи осеннего солнца. Он рассказал гостье о своей юности, о том наивном молодом человеке, которым он когда-то был, а потом, указывая на лежащую перед ним Библию, «о величии этой Книги». Наконец, Дарвин поведал о своей вере в Иисуса Христа – спасителя человечества. Эта трогательная история стремительно («как лесной пожар», замечает современный историк{498}) разнеслась по американской прессе. Страницы газет и журналов, издававшихся разными протестантскими церквями, запестрели заголовками: «Дарвин: его последние часы», «Дарвин вернулся к Библии», «Дарвин – верующий». В той или иной форме эту историю пересказывают по сей день, и не только в Америке. Надо сказать, в рассказе леди Хоуп есть некоторые детали, позволяющие считать, что она была знакома с обстановкой в доме Дарвина в его предсмертный год. Какая-то реальная встреча, возможно, состоялась. Но был ли разговор о вере и, главное, о возвращении к Библии? С 1882 по 1915 г. никто из семьи Дарвинов не обмолвился ни о чем подобном{499}. Ни один независимый свидетель не подтвердил факт позднего «раскаяния» Дарвина. Вся легенда восходит к единственному рассказу, опубликованному, заметим, 33 года спустя после смерти ученого. Отношение современных историков к достоверности рассказа леди Хоуп хорошо выражает название сборника, в котором он анализируется: «Галилей садится в тюрьму и другие мифы о науке и религии».

Мифы о Дарвине сочиняют и сегодня. Именно сочиняют, потому что сейчас этим занимаются профессиональные писатели, и у каждого мифа есть совершенно конкретный автор. Речь идет о нынешней постмодернистской литературе, особенно англоязычной, активно творящей альтернативную историю. Привычные нам биографические романы, в которых «все по правде», стали скучны. Как и полагается писателям-постмодернистам, авторы смело «деконструируют» историю, фантазируют, смешивают реальность и фикцию, создавая произведения, где есть место и приключениям, и теории заговора, и элементам интеллектуального детектива. Особенно часто сюжеты крутятся вокруг путешествия на «Бигле», что и понятно: пять лет, проведенных в экспедиции, были самым насыщенным событиями периодом жизни нашего героя. Вот содержание одного из таких романов – «Заговор Дарвина» (The Darwin's conspiracy, 2005 г.) Джона Дарнтона.

Центральная фигура романа не Дарвин, а Роберт МакКормик, хирург и «официальный» натуралист «Бигля», прикомандированный к судну Адмиралтейством. В реальной жизни МакКормик покинул «Бигль» в первом же порту, рассорившись с командой. У Дарнтона же МакКормик продолжает путь, сопровождая Дарвина во всех его исследовательских поездках во время экспедиции, хотя отношения их были далеки от идиллических. Находясь на Огненной Земле, они услышали от местного вождя предание о происхождении всего живого. Вождь рассказывал о том, как лучшие и более достойные животные и растения побеждают других, менее совершенных. Из этого якобы и родилась идея естественного отбора, одновременно пришедшая в голову обоим натуралистам. Между ними возникло соперничество. Каждый рассчитывал по возвращении в Англию опубликовать великий научный труд, который «сделает его знаменитым, богатым, и он войдет в историю как гений – надо лишь избавиться от возможного конкурента». Уже на обратном пути, когда оба натуралиста отправились экскурсировать по одному из островов, МакКормик погиб, упав в кратер вулкана. Так, во всяком случае, сообщил капитану Фицрою Дарвин. В романе Дарнтона это вымышленное происшествие открывает длинную череду событий, образовавших «заговор Дарвина», состоящий из обманов, фальсификаций и конфликтов. Фицрой, знавший о взаимной ненависти двух натуралистов, сомневается в правдивости версии Дарвина, который

В этом романе, насколько можно судить о нем в пересказе Доминики Орамус, Дарвин предстает человеком малосимпатичным. Завистливый, двуличный, даже жестокий, он постоянно обманывает, редактирует собственные путевые дневники, старательно вычищая из них упоминания о МакКормике, и даже «платит за молчание» Фицрою и Уоллесу. Автор как будто нарочно развенчивает образы исторических деятелей, стремясь показать их максимально непохожими на те, к которым мы привыкли по учебникам. Писатель рассчитывает на то, что массовый читатель знаком с реальной биографией Дарвина лишь в самых общих чертах. Откуда ему знать, например, что реальный МакКормик ни в какой кратер не падал, умер девяностолетним старцем и, стало быть, не только смог «насладиться» успехом своего соперника, но и пережить его на целых восемь лет.

Еще роман (и снова спасибо пани Доминике!): Гарри Томпсон, «Эта темная вещь» (This Thing of Darkness, 2005 г.). В нем повествование ведется от лица капитана Фицроя. И опять привычный хрестоматийный образ Дарвина рассыпается в прах: оказывается, натуралист был не таким, каким мы привыкли его считать! Капитан видит в своем спутнике трусливого эгоцентрика, притворяющегося больным при малейшей опасности. А также холодного рационалиста, уверяющего аристократа Фицроя, что все его рыцарские добродетели обречены на скорую гибель, как погибли некогда допотопные чудища. Таков закон природы, согласно которому мир будет принадлежать практичным бизнесменам и ученым. В ходе экспедиции Дарвин «открывает эволюцию», но Фицрой в обмен на содействие в исследованиях берет с него честное благородное слово никогда не публиковать свои еретические мысли. Дарвин соглашается. Но вот наступает 1858 г., когда ученый получает знаменитое письмо Уоллеса с описанием открытого им принципа естественного отбора. По Томпсону, Дарвин бросается к Фицрою, умоляя освободить его от честного слова, дать возможность опубликовать «Происхождение видов». Фицрой соглашается, хотя и угрожает уничтожить будущую книгу отрицательными отзывами в прессе. Такая вот «история с географией».