Рис. 4.3. А – взрослые асцидии; Б – личинка асцидии в разрезе; В – сопоставление головастика лягушки и личинки асцидии{170}
Миссия личинки – плавать в воде и подыскивать подходящее место, чтобы осесть, остепениться и превратиться в скучноватую взрослую асцидию, которая прекрасно проживет и без головы, и без мозга. Анатомическое богатство личиночной стадии безжалостно отбрасывается взрослой особью – животное в буквальном смысле слова деградирует.
Ковалевский, выяснив историю развития двух видов асцидий, убедился, что она «до мелочей» напоминает развитие ланцетника{171}. Сравните изображения взрослых особей этих животных. Непохожесть разительная, без эмбриологов никому и в голову бы не пришло, что между ними может существовать родственная связь. Но факт сходства личиночного развития не допускал никаких других интерпретаций. А через ланцетника от асцидий протягивалась линия родства и к позвоночным, вплоть до Homo sapiens. Дарвин высоко оценил открытие молодого русского эмбриолога (Александру было тогда всего 26 лет) и процитировал его работу в своем «Происхождении человека». Обнаруженные Ковалевским факты прекрасно подтверждали идею Дарвина об изначальном родстве всего животного мира{172}.
Владимир Ковалевский выбрал себе другую область исследований, палеонтологию позвоночных, и в ней также столкнулся с проблемой переходных форм. Объектом его изучения были вымершие копытные млекопитающие, а самой известной работой стала реконструкция эволюционной истории современной лошади. До Ковалевского большинство палеонтологов стремилось как можно подробнее изучить строение ископаемых остатков (костей, зубов, раковин) и описать на этой основе новые виды вымерших организмов. Владимира Ковалевского интересовало совершенно другое. В палеонтологию он пришел уже вооруженный эволюционной идеей и хотел найти достоверные доказательства эволюции. Сам он говорил, что намерен создать «разумную палеонтологию, соответствующую дарвинизму»{173}.
Изучая родословную лошади, Ковалевский сумел выстроить все имевшиеся в его руках ископаемые остатки в правильной последовательности: от примитивного и мелкого эогиппуса до современных зебр, ослов и мустангов, входящих в род Equus, то есть Лошадь. Лошадиные предки образовали единый ряд, связанный между собой переходами, причем в этой родословной происходило не только постепенное возрастание размеров (в соответствии с правилом Копа; см. главу 3), но и сокращение числа пальцев на ногах, что Ковалевский объяснял адаптацией и естественным отбором. Обитатель лесов эогиппус имел пятипалую конечность, но его потомки, приспосабливаясь к жизни на открытых пространствах, становились все более быстроногими, и для увеличения скорости бега у них в конце концов остался только один палец с разросшимся твердым ногтем-копытом на конце. Нынешние лошади ходят и бегают не просто на цыпочках, но буквально на одном пальце. Хотя сейчас известно, что история лошадей была значительно сложнее, чем это виделось Ковалевскому в 1870-е гг., для той эпохи это было выдающееся достижение, добавившее много очков в копилку дарвинизма.
Увы, судьба этого выдающегося ученого сложилась трагически. Свои открытия Владимир Ковалевский сделал, работая в палеонтологических музеях Западной Европы. Там же он получил признание и похвалы от своих коллег. Вернувшись на родину, восходящая звезда мировой науки оказалась не у дел. Ученый долго не мог найти места в российских университетах, поэтому в 1880 г. он принял приглашение стать директором одной из нефтедобывающих фирм. На этом посту от него требовались знания не только по геологии, но и по коммерческой части. Однако коммерсант из Владимира Ковалевского вышел неважный. Бизнес интересовал его гораздо меньше, чем любимая наука. В итоге дела он запустил, фирма оказалась на грани банкротства, а сам Ковалевский под следствием. В 1881 г. ему предложили должность доцента в Московском университете, но, находясь в глубокой депрессии, в апреле 1883 г. в возрасте всего 40 лет он отравился парами хлороформа.
Братья Ковалевские – типичные представители «продвинутой» молодежи 60-х гг. XIX в., симпатизирующие социалистическим идеям, эмансипации женщин и, конечно же, горячо верующие в правоту Дарвина. Представители следующего за ними поколения были настроены уже менее восторженно и в своих теоретических поисках уходили от классического дарвинизма.
Как показывает пример Писарева, многих русских интеллектуалов наиболее привлекала та часть теории Дарвина, что посвящена борьбе за существование. В среде интеллигенции были весьма популярны революционные идеи и тема борьбы как двигателя прогресса – неважно, биологического или социального – звучала очень злободневно. Тем удивительнее, что среди пламенных русских революционеров нашелся один решительный противник дарвиновской борьбы за существование.
Биография князя Петра Алексеевича Кропоткина (1842–1921) была так насыщена событиями и приключениями, что хватило бы на остросюжетный роман среднего объема. Этот высокородный представитель рода Рюриковичей в молодости много странствовал по диким и неизведанным тогда Восточной Сибири и Маньчжурии, внеся большой вклад в геологию и географию. Он стал одним из основателей учения о ледниковом периоде.
В 30-летнем возрасте Кропоткин проникся социалистическими идеями и круто изменил свою жизнь. Наука отошла на второй план. В течение следующих пяти лет он последовательно становился революционным агитатором, политзаключенным, беглецом и, наконец, эмигрантом. В Западной Европе он провел половину жизни и там тоже не сидел сложа руки, сделавшись самым влиятельным теоретиком анархо-коммунизма. Как опасного революционера, Кропоткина снова заключили в тюрьму, на этот раз французскую. Там он стал размышлять о теории эволюции и ее значении для революционной борьбы. Как и большинство русских революционеров, он мечтал о счастье для всего человечества, но видел самый верный путь к нему в создании новой этики, построенной на солидарности и взаимопомощи. В теории Дарвина его отталкивал сильный акцент на борьбе за существование. В своих экспедициях по Сибири Кропоткин наблюдал, как дорого обходится животным борьба за жизнь, в каком множестве они гибнут, какими ослабленными и больными выходят из нее уцелевшие. Нет, рассуждал Кропоткин, Дарвин не прав, эта изнуряющая схватка никак не может быть двигателем прогрессивной эволюции{174}. Он знал, что в 1880 г. русский зоолог Карл Кесслер высказал мысль о том, что для прогресса нужна не только борьба, но и взаимная помощь, и вторая куда важнее первой. Смерть помешала Кесслеру развить эту идею, но Кропоткин подхватил эстафету и в течение нескольких десятилетий много писал на эту тему.
По мнению Дарвина, самая жестокая борьба идет между особями одного и того же вида, которые вынуждены соперничать за одинаковые ресурсы. Возражая ему, Кропоткин не только ставил во главу угла взаимную помощь между животными одного вида, но и готов был вообще отрицать всякую борьбу между ними. Альтруизм и взаимопомощь – вот истинные движущие силы эволюции. Если они являются нормой в живой природе, то мы, люди, тем более должны взять их за основу новых отношений между собой. Конкуренция и вражда – это путь в никуда, что бы там ни говорили ортодоксальные дарвинисты.
С точки зрения биолога князь Кропоткин был прав и неправ одновременно. Прав в том, что у многих социальных животных альтруистическое поведение имеет огромное значение для выживания и процветания их сообществ{175}. Это, кстати, признавал и Дарвин в своем труде «Происхождение человека». Однако вряд ли можно считать взаимопомощь важнейшей и тем более единственной причиной эволюционного прогресса. Зоологам известно более полутора миллионов видов животных, но лишь малая их часть проявляет социальное поведение. Это, как правило, различные позвоночные, а также общественные насекомые: термиты, пчелы, муравьи. Примеры взаимопомощи, приводимые Кропоткиным, взяты в основном из этих групп животных. Но громадное большинство видов ведет одиночный образ жизни и особого альтруизма по отношению к сородичам не проявляет. И это только животные, а ведь есть еще растения, грибы, микробы… Неумолимая арифметика подсказывает, что на долю таких организмов приходится большинство видов в биосфере Земли. Поэтому взаимная помощь, хотя и важна, никак не может считаться ведущим фактором эволюции в планетарном масштабе.
