Мне было не уснуть. Ворочался, мне было то жарко, то холодно. То вдруг я осознал, что не могу уснуть в тишине, которой ещё вчера я так восхищался. В квартире всегда были какие-нибудь звуки: то соседи, то гул с улицы, то ещё чёрт знает что. А здесь от тишины прямо звенело в ушах. Казалось, что во всей башне остался только я один и он, сидящий в белоснежной комнате на кровати где-то в глубине здания.

Я встал, сел на диван и включил телевизор. Мне захотелось поговорить с Алиной. Вот прямо сейчас, ночью. У меня напрочь вылетело из головы её отчество: можно было бы позвонить а-ля официально, мол, что-то важное по работе надо узнать. А без отчества это почему-то казалось плохой идеей. Я вздохнул и отложил смартфон в сторону.

Показывали репортаж о крупном взрыве в шахте компании «Сталь Сибири», где-то на востоке. Более ста горняков точно погибло, ещё несколько десятков человек, возможно, заблокированы в тоннелях. Представитель компании говорит, что вызволить их не получится и, скорее всего, они там погибнут. Репортаж продолжается, оператор снимает оборудование компании, доходы которой сравнимы с доходами мегакорпораций. Журналист буднично рассказывает о работе шахты. Зарплата горняков, разумеется, зависела от выработки. Люди трудились по двенадцать, четырнадцать, а то и по восемнадцать часов, чтобы прокормить семьи. Конечно, ни о какой технике безопасности не могло быть и речи при таких темпах работы, что, в конечном счёте, и привело к трагедии. А теперь, когда столько людей погибло, выяснилось, что инцидент ещё и поможет «Стали Сибири» сэкономить на этих беднягах: официальные выплаты семьям погибших на производстве, много меньше, чем эти горняки зарабатывали за свой тяжкий труд. И уж тем более дешевле заплатить месячное жалованье детям погибших, чем оборудовать шахты всем необходимым для безопасности шахтёров.

Я выключил телевизор и поплёлся обратно в кровать, стараясь не смотреть, сколько сейчас времени, потому что опасался, что уже почти утро. Нужно хотя бы немножко отдохнуть перед завтрашним днём. Как всегда, волнение напрочь прогоняло сон. Уснул я только под утро, когда уже занимался рассвет. Мне снились пожары, какие-то крики и Матвей Альбертович, почему-то верхом на коне.

На следующий день, не выспавшийся, я предстал перед психологами. Меня переодели в строгий костюм начала двадцатого века: донельзя классическую и неудобную «тройку». Двое мужчин и женщина нудно консультировали меня о поведении с подопечным. По большому счёту, они говорили прописные истины: не вываливать на него всё сразу. Избегать резких движений и криков, говорить с ним мягко. Чётко выговаривать слова. Улыбаться. Стараться общаться с ним на языке его времени, оперировать знакомыми ему фактами и событиями. Я слушал в пол уха и неотрывно смотрел на полимерную дверь, отделяющую меня от него. Позади меня, за терминалами, сидели учёные, намеревавшиеся слушать каждое наше слово и конечно же записывать всё происходящее. Где-то там была и Алина с Матвеем Альбертовичем. Психологи замолчали и я понял, что можно начинать.

Я подошёл к двери и остановился, глядя на ручку. Чувство чего-то необъятного, великого захлестнуло меня. Не понимая его, я пытался убедить себя, что ничего невероятного не происходит. Просто поболтаем пять минут. Я не первый человек, с которым он заговорит. Я не Гагарин и не Армстронг. Но что-то внутри меня кричало, что происходит нечто крайне важное.

Я вошёл и закрыл за собой дверь. Всё так же на кровати, сидел небольшой человек, упёршись руками в матрац и неотрывно смотрел на меня. Внимательные глаза следили за выражением моих глаз, ловя каждое их движение. Он выглядел здоровым и спокойным. Стояла звенящая тишина, было отчётливо слышно его ровное дыхание. Это точно был Ленин, образца возраста сорока девяти лет. Как мне объяснили, его «воскресили» примерно за год до проявления первых серьёзных проблем со здоровьем.

– Здравствуйте, Владимир Ильич. Меня зовут Борис Сергеевич Еремеев.

– Здравствуйте, – быстро ответил он. – Кто вы? Что я здесь делаю? Сколько меня будут здесь держать?

ВИЛ чеканил каждое слово и продолжал в упор смотреть на меня.

– Эм…

К своему стыду, я растерялся и напрочь забыл все подготовленные фразы. Я вспомнил, что на меня сейчас смотрят несколько десятков пар глаз и ещё неизвестно, сколько народу будут просматривать запись этого разговора и что вообще, возможно, это исторический момент и покрылся холодным по́том. Ноги стали ватными и я ненавидел себя за это.

– Отвечайте по существу, молодой человек, – нетерпеливо потребовал ВИЛ. – Мы в немецкой клинике?

– Почему в немецкой? – не без любопытства спросил я, продолжая стоять около двери.

– Потому что здесь всё необычно. По-немецки.

ВИЛ встал и прошёлся по комнате, заложив руки за спину. Он высоко задирал подбородок, очевидно, выражая своё крайнее недовольство. ВИЛ указал мне на стул рядом с кроватью и я поспешно сел. Он остановился напротив зеркала и приподнялся на носочках.

– Тратим время, – вновь нетерпеливо сказал он. – Вы будете отвечать?

– Я сотрудник корпорации «Ранасентия»…

– Корпорации? «Ранасентия»?

Я вздохнул и постарался собраться с мыслями.

– Владимир Ильич, как вы считаете, почему вы здесь?

– Думаю, со мной случился удар, – он вновь прошёлся по комнате и остановился возле двери. – Я плохо помню события последних дней. В голове туман. Думаю, меня доставили в Германию для лечения. Или доставили вас в СССР.

– Нет, всё несколько сложнее.

Он быстро развернулся, подошёл ко мне и сделал движение оттопырить правое ухо, чуть наклонившись ко мне:

– Ну? Я слушаю, молодой человек. Говорите яснее!

– Сейчас на дворе двадцать первый век, вы находитесь не в клинике, а в лаборатории. С помощью новых технологий вас вернули к жизни.

– Вернули к жизни?

– Да, Владимир Ильич. Вы были мертвы более ста лет.

Он вернулся к кровати, но не сел. Некоторое время он стоял, отвернувшись от меня. Молчание затянулось и я не знал, как продолжить разговор.

– Ясно почему всё такое незнакомое, – наконец, сказал ВИЛ. – Тот пожилой человек – врач?

– Да, он глава проекта по вашему воскрешению, – я решил, что он говорит о Залужине.

– Так и подумал. Ну а вы? Вы из политбюро? – он смерил взглядом мой костюм древнего фасона.

– Нет, Владимир Ильич. Я буду вашим секретарём. В мои задачи входит помочь вам адаптироваться в новом мире и отвечать на все интересующие вас вопросы.

– Пока справляетесь неважно, – заметил ВИЛ.

– Простите, – извинился я и вспомнил о последнем неотвеченном вопросе. – Вас будут держать здесь ещё недолго. Специалисты хотят убедиться, что с вашим здоровьем всё в порядке. Они говорят, что уже скоро вы сможете выходить из комнаты.

– Отлично. Попросите их дать мне что-нибудь почитать. И пусть принесут мне бумагу и чернила. Я тут с ума сойду, смотреть в четыре стены! Кроме вас, все игнорируют мои вопросы, это подло. И подготовьте мне доклад о судьбе моих соратников. И мне нужны книги по истории периода, пока я… гм… отсутствовал.

Он поморщился, потёр лоб и сел на кровать.

– Может быть, не всё так сразу? – участливо спросил я. – Врачи говорят, что вам ещё нужно много отдыхать. Поймите, вы первый, кого вернули к жизни.

– Опять я первый, – проворчал ВИЛ. – Ладно, будь по вашему. Но чтиво организуйте всё же. И чернила, бумаги. И попросите их, чтобы мне говорили о моём состоянии. Я не хорёк, чтобы игнорировать мой писк.

ВИЛ уже полулежал на кровати, глаза его смыкались, он говорил всё тише. Я покивал и потихонечку вышел за дверь, постаравшись закрыть её как можно тише. В комнате наблюдения стояла благоговейная тишина. Все обступили меня и молча смотрели щенячьими глазами.

– Книжку хочет, – объявил я. – И заметки делать.

Учёные наконец пришли в движение. Они обменивались мнениями, радостно выкрикивали какие-то показания, кто-то трепал меня за плечи и благодарил. Другие уже обсуждали какую книгу безопасно будет дать ВИЛу и где раздобыть чернильницу в наши дни.