– Нет, Билл, спасибо. Мне ещё нужно в лабораторию. Лучше завтра поговорим.

– Пойти вместе? – глаза Билла блестели.

– Здравствуйте! – громко объявил я. – Я Борис Сергеевич. Специальный консультант.

Я выпрямил спину и расправил плечи, чтобы казаться шире и выше.

– Хай, Бо́рис, – он мельком взглянул на меня и вновь стал неотрывно смотреть на Алину.

– Нет, Билл. – наконец, сказала она. – Мне только сдать данные. До завтра.

Алина небрежно махнула ему и пошла, не оглядываясь. Я победоносно взглянул на интуриста и поспешил за ней. Она шла молча рядом со мной и смотрела прямо перед собой. Как будто уже спала. Так мы и дошли до её апартаментов.

– Спасибо, Борь. Билл… Он хороший, но бывает приставучим. А я сейчас слишком устала.

Она на секунду тронула меня за плечо и скрылась за дверью. Я поплёлся к себе, перебирая в голове варианты того, что можно было сказать и проклиная себя за тупость.

На следующий день, наконец-то, началась подготовка к работе. Мне выделили терминал в комнате наблюдения, подключенный к нейросети «Ранасентии». Она встретила меня во всеоружии знаний о биографии ВИЛа и его эпохе. Для начала, я освежил данные о его жизни и об основных событиях того времени. Сеть услужливо предоставляла мне информацию, классифицировала её, находила нужные факты и подсказывала, что ещё может пригодится в общении с ВИЛом.

Я чувствовал себя, как рыба в воде и не замечал, как летит время. Давно оставив позади научные премудрости, у меня вновь появилась возможность окунуться в волшебный мир прошлого. Окунуться в эпоху титанов и великих свершений. Время великих потрясений. Мир трясло от столкновения идей, учений, философий. Решалось по какому пути человечество двинется дальше. На этот же период пришлись одни из самых жестоких и кровопролитных войн. Голод, нищета, болезни. Но вместе с ними – надежда, индустриализация, технология, грамотность и многое другое. Безумный вихрь засасывал в воронку событий целые народы и коверкал судьбы миллионов самым непредсказуемым образом.

Чем больше я вспоминал (и узнавал нового) о ВИЛе, тем больше меня бросало в дрожь от того, кого именно воскресили мои работодатели. Сказать, что это была историческая личность – это ничего не сказать. Всю свою жизнь этот человек доказывал невозможное, совершал невероятное и обладал титанической работоспособностью. И кто знает, что было бы с миром, если бы он не умер в пятьдесят три года. Собрав вокруг себя не менее ярких личностей, чем он сам, ВИЛ оставил после себя целое учение, показав людям, что именно они хозяева всего вокруг. Что без них крошечный процент сверхбогатых, на которых они ровняются и которым поклоняются (и которых боятся), ничего не стоит. Что мечтать стать мелким лавочником – не более чем очередной виток эксплуатации человека, а гордость за свой труд – единственное, чем может гордиться человек. ВИЛ доказал, что рабочему нечего делить с другим рабочим, будь он французом, немцем, русским или кем-либо ещё. И уж тем более у них нет ни одной причины убивать друг друга в войнах, смысл которых не понимала даже та кучка людей, сидевших на самом верху, перекраивая карту мира лишь за тем, чтобы утолить патологическую жажду обогащения. Безумную жажду золота, которой почему-то принято восхищаться и стремиться к ней. Когда кто-то покупает смартфон в кредит на десять лет – мы считаем его сумасшедшим. Когда старик тратит последние деньги на пополнение коллекции фигурок, уверены, что у него поехала крыша. Но когда человек накапливает такие суммы, какие способны прокормить целую страну и половину из которых он никогда не успеет потратить при всей своей фантазии, мы восхищаемся им и ставим его в пример.

Ленин показал миру другой путь, разорвал тот порочный круг, по которому человечество шло ещё с каменного века, когда просто совершенствовало способы убийства себе подобных и методы обогащения за счёт других. А падение той страны, которую он возвёл, было не менее драматичным, чем его восхождение наверх.

Ближе к обеду комната оказалась забита людьми до отказа. Помещение наполнилось гомоном, все суетились, спорили и покрикивали друг на друга. Но, насколько я понял, сам ВИЛ их совершенно не интересовал. Он так и сидел в одиночестве в своей белой комнате и по большей части спал. Краем уха, я услышал, что есть указание лишний раз его не беспокоить, чтобы «не ляпнуть лишнего». Что такого лишнего можно ляпнуть человеку, очнувшемуся в другой эпохе было совершенно неясно. Где-то на периферии зрения всегда маячил вездесущий Глеб. В основном, создавалось впечатление, что он бездельничает, но на поверку, он постоянно с кем-то говорил, в его руках то появлялись, то исчезали бумаги или планшет. Иногда к нему подходили какие-то люди, явно не учёные, он что-то отрывисто им говорил и они исчезали. Через время появлялись уже другие и история повторялась.

Алину видно не было или я её просто не заметил. Залужин тоже не появлялся, но иногда объявлял какие-то совершенно мне незнакомые термины по громкой связи. В такие моменты все замирали и слушали. Кода объявление заканчивалось, все очень радовались и возвращались к работе. Вообще, по общему настроению, дела шли хорошо.

К вечеру я был удовлетворён своими знаниями. Конечно, будь у меня больше времени, смог бы подготовиться «на отлично», но, если учесть сжатые сроки и специфику работы, считаю, что справился блестяще. Довольный собой, я отправился к начальству с докладом.

Залужин сидел в своём кабинете и с удовольствием пил кофе. Я обратил внимание, что люди в «Ранасентии» выглядели очень хорошо: как выяснилось, Матвею Альбертовичу было восемьдесят семь лет! Видимо, сказывался профиль корпорации с её передовыми технологиями. Или хорошее питание. Или качество жизни. Или всё сразу. Увидев меня, Залужин широко улыбнулся и жестом пригласил сесть. Я мотнул головой и остался стоять, сославшись на усталость пятой точки за время сидения за терминалом. Он улыбнулся шире и понимающе кивнул.

– Как ваши успехи? – он смотрел на меня поверх кружки.

– Прекрасно. Я готов.

– Ого. Даже так.

Залужин поставил кружку на стол и прошёлся по кабинету.

– Это очень хорошо, Борис. Очень хорошо. И вовремя. ВИЛ окончательно приходит в себя, мы настроены оптимистично и он задаёт всё больше вопросов. По большей части, пока нам удаётся отмалчиваться, но он становится всё настойчивее. Завтра утром вас проконсультируют психологи и мы допустим вас к нему.

Он помолчал.

– И с этого момента вы будете целые дни проводить с ним. Вы готовы, Борис?

– Да.

Я не сомневался ни мгновения и лицо Матвея Альбертовича смягчилось. Но в его голосе и движениях чувствовалась нервозность.

– Что-то не так? – аккуратно спросил я.

С минуту Залужин молчал.

– Да, так, Борис, не обращайте внимания. Видите ли, я биолог. Многие годы я работал над совершенствованием генома человека и поиска секрета бессмертия. Было столько неудач… Столько ложных путей. За эти годы я привык видеть в работе цифры, молекулы, расчёты. Стал забывать, что мы говорим о людях. Что кроме сердца, почек и селезёнки у них есть душа, есть психика.

– С этим вы тоже блестяще справились.

– Да, надеюсь. Просто… Я могу прекрасно прогнозировать что может произойти с телом с точки зрения биологии. Но вот со стороны психики… Я боюсь, что он может не выдержать разговора с вами. Вдруг его убьёт правда? Или он того? Свихнётся.

Он пристально смотрел мне в глаза.

– Я сделаю всё, от меня зависящее, Матвей Альбертович, обещаю. Уверен, что вы зря беспокоитесь. Здесь есть психологи, есть нейросети, они не позволят нам ошибиться. Всё будет хорошо, уверяю вас.

Он слабо улыбнулся.

– Надеюсь, вы правы. Когда на алтарь положено столько трудов, начинаешь видеть проблему там, где её нет. Ох, вы не представляете, как долго мы шли к этому дню. Но вы правы. У нас здесь собрались лучшие из лучших и нет причины сомневаться в успехе. Нам стоит отдохнуть перед завтрашним днём. Хотя я уже и не помню, когда последний раз отдыхал.