Глобальные ААО по-особенному причастны субсистенции. Поэтому следует сразу уточнить сокрытое существо субсистенции. Она сама не открывается внешнему, она открывает внешнее. У нее нет способностей, которые могли бы выразить ее саму или высказать кое-что о ней. Потаенное, Неизбежное и Непредсказуемое – вот пока что я могу сказать по этому поводу. Субсистенции, к которым причастны ААО, формируют объективное (objektiv) с обратным направлением. Здесь мы должны принять во внимание известный схоластический принцип “omne ens est indivisum in se et divisum a quolibet alio” («всякое существующее неразделимо в себе и отделено от любого другого»).

Основной проблемой объектно-ориентированных философов является отсутствие постулирования смысла абсолютно автономных объектов. А ведь онтология – это наука не только о том, что есть, но и о смысле бытия и истине сущего. Ведь когда утверждается, что объекты взаимодействуют друг с другом, то самое меньшее, что требуется далее, – рассекретить (раскодировать) смысл их взаимодействий (отношений). Если вы далее выскажете этот смысл, то немедленно попадете в русло антропоцентризма научно-объективной картины мира, внутри которого только и может постулироваться смысл. Академики ведь на протяжении тысячелетий плели интеллектуальную паутину так усердно, что запутаться в ней любому новомыслу не представляется чем-то затруднительным. И вот смысл научного объективизма находит себя именно в отсутствии субъекта в высказывании объективных истин и в присутствии отношений между объектами, где сами эти отношения поддаются измерениям и становятся на основании их объектами, которые исследует наука. Чтобы не утруждать читателя ненужными подробностями всего это процесса, отправляю его к авторитетному и интересному труду научного реалиста Агацци «Научная объективность и ее контексты» [Агацци 2017].

По ходу дела замечу, что по Агацци все, что не является ничем, может быть названо реальным [там же, 319], а утверждения реалистом «мира, который там», независимого от нас, но который наука способна описать множеством истинных предложений, – по сути ложное утверждение, поскольку они производят проблемы: (1) проблема сравнения того, что мы знаем, с истиной; (2) проблема обеспечения доступа к «миру, который там»; (3) проблема взаимности нашего вмешательства в [тот] мир и (4) проблема познания внутренних черт [того] мира [там же, 412]. То есть Агацци двумя руками держится за реального референта, который находится за пределами сознания, но в «мире, который здесь», что позволяет исследовать этот самый мир и кое-что истинное утверждать о нем, поскольку в качестве критерия реальности нам нужно признать «существование рациональных аргументов, гарантирующих истинность» [там же, 415]. Другие философы также не видят ничего нечеловеческого в так поставленных теориях объектов. Деникин, например, в своей статье отстаивает гипотезу о «том, что призыв к актуализации нечеловеческих взаимодействий остается дискурсом о коммуникации, а значит, хоть и специфическим, но все же вариантом человеческого общения» [Деникин 2023].

Мы же, когда выше подробно описали коннотации термина «субсистенция», первое, что об-наружили, – это абсолютно автономное субсистирование объектов, а после и то, что эта автономия субсистирует благодаря самой себе, сохраняя при этом устойчивость. Мейясу задается вопросом: «Действительно, разве нельзя вообразить миры, не подчиняющиеся необходимым законам, то есть миры, вероятно неустойчивые, в чем-то склонные вести себя абсурдно, но в целом регулярные, пусть их регулярность и не имеет никакого отношения к необходимым причинным процессам?» [Мейясу 2020, 41–42]. Брайант радикальнее в постановке проблем, связанных с теориями объектов, хотя в преодолении так поставленных проблем он (как Харман) все же скатывается к физическим объектам эмпирического мира, следуя путями научного объективного реализма. Он пишет: «Вопрос, по которому онтикология расходится с объектно-ориентированной онтологией Хармана, состоит в том, влечет ли независимость объектов то, что они никогда не соприкасаются или не сталкиваются друг с другом, то есть что объекты в силу своей изъятости должны представлять собой пустоты (vacuums). Если бы последнее было верно, то, по-видимому, никакой объект не мог бы высвобождать силы другого объекта. Учитывая, что объекты в действительности часто высвобождают силы других объектов, можно заключить, что объекты должны быть способны каким-то образом вызывать возмущение друг в друге, тогда как собственное виртуальное бытие объекта при подобном столкновении всегда остается избыточным и тем не менее скрытым /…/ В аспекте мереологии последнее означает, что следует развивать онтологию, способную сохранить автономию, или независимость, субстанций друг от друга, онтологию, в которой части сами по себе рассматриваются в качестве субстанций, независимых от целого, которому они принадлежат, – то есть они не просто предикаты целого, которому принадлежат, – а целое рассматривается как независимое от своих частей. Ключевым свойством любого и каждого объекта (фактически определяющим свойством) является его автономия. Вне зависимости от того, прост ли объект или сложен (а онтикология прямо предполагает, что все объекты являются сложными), он тем не менее является автономным» [Брайант 2019, 72,75].

А что, если не существует никаких отношений между объектами вообще? Что, если ни человек не взаимодействует с объектами, ни объекты с ним и друг с другом? Что, если, представляя себе отношения, даже с математической точностью утверждая их наличие, мы заблуждаемся в их существовании? «Жарко человеку» и «40⁰С тепла» ведь не одно и то же. Что, если объекты не создают никаких отношений с окружающей средой, миром, ни с кем и ни с чем не взаимодействуют? Что, если утверждение отношений есть плод больного человеческого воображения и одно из самых устоявшихся его заблуждений? Что, если объект индивидуирован исключительно благодаря самому себе в решительном безразличии к другому, ко всему, что есть, кроме самого себя? Если это так, то каким образом происходит индивидуация глобальных объектов? Что мы познаём, когда познаём; каков итог самого познания объектов? Возможно ли вообще знание о них? На все эти вопросы субсистенциализм и дает ответы.

Прежде чем начинать развивать мысль об индивидуальных формах объектов, необходимо обратить внимание на отличие субсистенции от субстанции. Субстанция субсистирует [устойчиво благодаря самой себе]. И это не то же самое, что субстанция существует сама по себе. Пропозиция «благодаря самой себе» предполагает нечто, благодаря которому происходит субсистирование, – в нашем случае этим нечто является субсистенция. Пропозиция же «сама по себе» предполагает саму по себе субстанцию и, соответственно, напрямую коррелирует с субстанцией. То есть сказать «субстанция сама по себе» и просто «субстанция» – одно и то же. При этом субсистенция – это то, что предшествует субстанции, без субсистенции не бывает никаких субстанций и никаких объектов. Это различие очень важно в деле рассмотрения нашего вопроса. Потому что индивидуальные формы всех без исключения объектов, включая ААО, не принадлежат субстанциям, а целиком полагаются субсистенциями…

Известный правовед Иннокентий IV говорил о корпорации как о persona ficta, фиктивной личности [Вульф 2014, 191]. У меня возникает двоякое понимание фиктивной личности. Во-первых, задекларированные Харманом глубинные свойства у объектов доказывают именно наличие у них persona ficta, которые не могут быть простыми словосочетаниями, эпифеноменами говорения. Потому что было бы абсурдно утверждать, что словосочетание «Соединенные Штаты Америки» развязало войну на Ближнем Востоке, а словосочетание «гипермаркет Магнит» разорило в округе массу мелких лавочников. Во-вторых, глобальные ААО, если субсистируют [благодаря самим себе], то, следовательно, являются persona ficta в том смысле, что они субсистируют [благодаря самим себе]. В-третьих, нельзя не отметить и тот факт, что употребление понятия persona ficta относительно корпорации означает изъятие субъекта. Persona ficta не есть субъект. Корпорация не переживает субъективно свое существование и не является субстратом для иных существований. Корпорация, иными словами, сначала субсистирует. Следовательно, мы должны отказать в стремлениях некоторых отождествить субсистенцию с субъектом или субстратом. Субъект способен субсистировать, но субсистирование это не субъективно.