Следующая проблема экзистенциального проекта «я мыслю» заключена в отождествлении мышления и действия: я мыслю, я решаю, я выбираю/желаю, я действую и пр. Следующая оговорка по поводу экзистенции вопрошает об универсальности требования «я решаю» без учета морально-нравственных или иных иерархических состояний. Ведь решать можно и в насилии, убийстве и прочих злодеяниях, а можно и в обратную сторону. Решать, иначе говоря, возможно всегда и везде. Но вот вопрошание, благодаря чему возникает решение и делание, должно расставлять все по своим местам. Ибо вопрос стоит ребром: а именно благодаря самому себе ли я решаю или мои решения возникают у меня благодаря другим; решаю ли я, когда я решаю; я ли делаю, когда я что-то делаю?

При этом решительно не учитывается одновременное бытие когнитивно-физиологических различенностей, где все указанные состояния человека существуют одновременно, друг другу не соответствуют, обращаются в каждый момент своего возникновения в другие стороны и потому противоречивы, поскольку все, что есть, субсистирует [благодаря самому себе]. Этот хаос индивидуально-коллективного субсистирования есть то, что первоначально и единственно возможно мыслить. Здесь идея проста: только человек может стать тем, кем он решает, хочет, намерен быть. И он, человек, им обязательно становится впоследствии, если только будет хорошо учиться в школе.

Кажется, я попал в философскую сказку. Осмыслим ее с помощью техно-практического эксперимента. Вот решил я что-нибудь сделать, сделал и стал тем, что из себя сделал. Странно: почему такая простая мысль возникает исключительно в головах великих интеллектуалов, а не в головах простых обывателей? Ведь эти интеллектуалы заявляют приблизительно следующее: вот возникает вещь, ничего из себя не представляющая, не имеющая ни микрона ума, чистый ноль, чистое Я или чистое бытие. Задатков у этого нуля нет никаких; он пустое место, и в момент возникновения и до этого момента его тоже нет, и в качестве потенции его тоже нет, будущее пусто так же, как и прошлое и настоящее. Вдруг это самое ничто решило из себя что-то сделать, и оно начинает самое себя постигать на уровне сознания; то есть пустота решила постигнуть пустоту, в которой стала понятна суть этой самой пустоты.

Возникающий в мире человек необязательно должен быть умным или глупым, достаточно, чтоб он вообще был, существовал. Ведь говорится у Жильсона: «Всякая реальная сущность такова благодаря одному лишь факту своего существования, и она индивидуальна только потому, что реальна» [Жильсон 2010, 345]. Но Сартр и Хайдеггер (см. «Отрешенность») выделяют в отдельную тему процессы немышления и бездумности соответственно. У Сартра есть мыслящие действия и немыслящие движения: «Тогда эти действия исчезают в качестве действий, образуя ряд движений» [Сартр 2000, 305]. Поэтому сначала человек должен решить, а затем действовать, в таком действии реализовывая свой личный проект существования, который в данном случае и есть индивидуальный смысл человеческой экзистенции. Постижение этого смысла начинается с постижения бессмысленности существования как такового, которое здесь возможно приравнять к смыслу жизни. В жизни то есть смысла нет. Камю так и заключает, что единственное, о чем возможно еще спрашивать, – это спрашивать о смысле жизни. Итак, бессмысленность человеческого существования, его безысходность, трагичность постигается в пограничных ситуациях: смерть, случай, вина и ненадежность мира [Ясперс 2017]. Они ввергают человека в одиночество, определенного рода оцепенение перед лицом роковой безнадежности от осознания того, что от действий человека ничего уже не зависит, ибо он стоит лицом перед «ненадежностью всего мирового бытия». Здесь поумневший, изъятый из повседневности человек становится самим собой, поскольку изменяется его сознание бытия. А вместе с этими изменениями возникает философия. Чтобы постигнуть происхождение философии, нужно исходить из пограничных ситуаций. С них начинается постижение подлинного бытия и подлинной философии. Все это замыкается в подлинной коммуникации, без которой невозможна философия. «Только в коммуникации, заключает Ясперс, достигается та цель философии, в которой все цели находят свое последнее основание и смысл: внятие бытию (das Innewerden des Seins), просветление любви, совершенство покоя» [Ясперс 2017, 2].

В общем и целом экзистенциализм все же озабочен личным существованием человека как самостоятельного субъекта, который пробивается к смыслу бытия вообще. При этом пограничные ситуации и экзистенциалы упираются в существование Другого, без которого ничего невозможно. В этом смысле я вижу пропасть между субсистенциализмом, который озабочен не только лишь существующими людьми, и экзистенциализмом, которого заботит исключительно человеческая реальность.

Итак, мы выяснили, что субсистенция, во-первых, является тем, чему причастны абсолютно автономные объекты (ААО), и потому говорится, что ААО субсистируют. Во-вторых, мы обнаружили двоякое положение таких объектов: одни объекты существуют благодаря другим, их я называю субстантами или относительно автономными субстантами (ОАС), другие субсистируют благодаря самим себе, их я называю субсистентами. Первые заполняют собою все то, что есть (id quod est). К этой наполненности объектами я отношу людей, факты, события, отношения вещи и прочие объекты. Все человеческое я заключаю в скобки и далее буду прибегать к нему лишь в случаях, без которых невозможна экспликация новых понятий и терминов. В-третьих, в субсистенциализме философствуют не люди, а объекты, причем глобальные объекты, которые называются абсолютно автономными объектами (ААО). Люди также являются объектами, но они лишены своего привилегированного статуса над остальными объектами. По поводу «не-человеческих» объектов хорошо говорится в статье Мышкина [Мышкин 2019, 88–100] и в книгах по спекулятивному реализму и объектно-ориентированной философии.

Другая тема взаимодействия людей с «не-человеками» нашла себе применение в реальности цифровых технологий и прочих виртуальных объектов друг с другом. Под общим титулом постгуманизма скрываются этические и политические концепции, которые не избавляются от антропоцентризма, и поэтому они мало пересекаются с субсистенциализмом.

Почему именно объекты заинтересовали субсистенциальную философию? Классическое понимание объекта имеет два значения. Первое: объект – это то, что противостоит (противолежит) наблюдателю. Второе: объект в смысле «объект» в сознании наблюдателя. Я далее буду полемизировать с двумя теориями: объектно-ориентированная онтология (ООО) и спекулятивный реализм Хармана, который стоит на стороне первого понимания объектов, и интенциальная теория объектов школы Брентано и его ученика Майнонга, которая [теория] принадлежит ко второму значению объектов. Глобальные ААО, как понятно, не помещаются в указанную выше дуалистическую схему об-наружения объектов, хотя Майнонг в постулировании «положения дел» объективов подошел к ним на довольно близкую дистанцию.

Здесь субсистенциализм на стороне радикального реализма, согласно которому реализм сводится к тезису, что объекты существуют даже тогда, когда их никто не воспринимает, не мыслит и не обнаруживает в любом из возможных опытов. К таким объектам я отношу ААО; например, ААО «Мировая ядерная война» или ААО «Внезапное уничтожение всего, что есть» и прочие такого рода. Далее я собираюсь доказать существование ААО. Вместо термина «существование» я буду использовать понятие «субсистируют». Субсистенциализм, собственно, и есть ключ, который открывает замок, закрывающий доступ к абсолютно автономным объектам.

В субсистенциализме наблюдается иная схема дуализма – субсистенция благодаря самому себе и существование благодаря другому. Из так понятого положения объектов я выношу известную проблематику философии доступа к «данной» реальности, где первый пункт ее указывает не на существование или несуществование субъектов и объектов, не на их реальность, и не на то, что объекты находятся за пределами сознания, а скорее на то, что они не такие, какими и мыслятся, и являются. ААО могут быть мыслимыми иначе, чем они являются.