Словарь Etymonline дает такую этимологию термина Subsistence: «существование, независимость», от позднелатинского subsistentia «субстанция, реальность», в средневековой латыни также «стабильность», от латинского subsistens, причастия настоящего времени subsistere «стоять неподвижно или твердо» (см. subsist). Латинское subsistentia – это заимствованный перевод греческого hypostasis «основа, субстанция, реальная природа, предмет»; то, что оседает на дне, осадок, буквально все, что находится под. Subsist (v.): 1540-е годы – «существовать»; около 1600-х годов – «сохранять существующее состояние», от французского subsister и непосредственно от латинского subsistere «стоять неподвижно или твердо, занять позицию; пребывать, держаться», от sub «под, до» (см. sub-) + sistere «занимать постоянное положение, стоять на месте, оставаться; устанавливать, размещать, заставлять стоять на месте» (от PIE *si-st-, удвоенная форма корня *sta- «стоять, создавать или быть твердым»). Значение «обеспечивать себя» (определенным образом) относится к 1640-м годам. Родственное: Существовал; существовать.

Общим для всех этимологий является титул «устойчивый» как устойчивый характер Subsistence. Субсистенция есть то, что устойчиво. Устойчивая субсистенция может субсистировать, например, «тайной человеческой любви как влечение к устоянию» [Финк, 2017, 334]. А. Мэйнонг, в интерпретации Дугина, предложил использовать понятие «субсистентность» в его дословном латинском значении – «быть устойчивым». Устойчивыми здесь манифестируются объекты сознания, которые пока еще не стали реальными объектами в целом, являясь ментально месклярными (случайно смешанными) объектами: «По сути, аналог реальности в постмодерне – это и есть множество субсистирующих предметов» [Дугин 2009, 266]. Постмодернистский объект – это тело без органов, симулякр как копия объекта без оригинала плюс всевозможные месклярные контингентности, подобные чудесам типа зеленых кошек, розовых слонов, золотых гор, круглых квадратов и прочих объектов. Современные менеджмент и реклама нещадно эксплуатируют интенциальную предметность, инсталлируя в нее манифестации типа «солнечный ветер», «империя мяса» или, на худой конец, «скорняжный динозавр». Под этими манифестациями, правда, скрываются жесткие десигнаторы: турагентство, мясная лавка и скорняк.

Понятие «устойчивость» употребляется практически во всех значимых репрезентациях реальности: устойчивое экономическое развитие, устойчивый рост (прирост), устойчивые выражения, устоявшиеся требования, устойчивая психика, устойчивый к внешним влияниям; в противоположность им – устойчивое разрушение связей, устойчивая деградация, устоявшийся правовой нигилизм и пр. Вкупе со сказанным выше это означает то, что субсистенция формирует устойчивость. Мейясу в книге «После конечности: эссе о необходимости контингентности» пишет: «Устойчивость обеих сфер – существования и несуществования – является условием постижимости фактичности» [Мейясу 2015, 109].

В философии постмодерна мы наблюдаем традицию, которая манифестирует субсистенцию в качестве несуществования объекта. Читаем у Дугина: «"Ничто" относится к категории субсистентных концептов. Его нет в эмпирической актуальности, но оно вполне может "субсистировать"» [там же, 268]. Субсистирующий объект предполагается несуществующим или «под-существующим», не будучи существующим. Функция его раскрывает существо субсистирующего [благодаря самому себе] объекта. В Приложении 1 книги майнонгианца Жаккетта «Д. Алексиус Майнонг. Пастырь Не-Бытия» говорится: «Майнонг /…/ использовал слово «бытие» (или «под-существование» – subsistence) более широко в применении также к абстрактным объектам. Число 2, например, имеет бытие, даже хотя оно не существует» [Жаккетт 2023, 501]. Комментарии к термину subsistence переводчика приведены на стр. 534–535 указанного издания.

Реутов пишет: «Реально наличествуя, однако не существуя, субсистенции – к ним относятся и экхартовские "духовные совершенства" (эманации Божества): Праведность, Благостыня, Святость и проч., – не даны в ощущении: они есть, но их нет среди ощущаемых нами вещей. Потому-то они подлежат номинации лишь "путем отрицаний" и "путем превосходства". Они и подчиняются своим автономным законам, отличным от законов существования вещей сотворенного мира» [Реутов 2011, 156].

Субсистенция поддерживает себя устойчивой благодаря самой себе, и потому она вполне может быть лишь вероятной, не существующей сейчас в фактическом пространстве опыта; этакое фиктивное одиночество Декарта в городе, в котором он никому не знаком, или Пятигорского в Лондоне, где он, с его слов, никем «не иском». Здесь объекту полагается быть устойчивым [благодаря самому себе], благодаря силам, черпающим «не-из-других-сущих». Таким образом, субсистенция в ничтойности полагает необходимость, выражаясь терминологией Жаккетта, ничтить себя, через посредство Ничто которого само несуществующее наделяется субсистенцией [благодаря самому себе]. Тогда и говорится некоторыми, что бытие Ничто есть ничто Бытия. К вопросу определения Ничто вне коннотаций с субсистенцией я обращусь впереди.

Итак, под термином субсистенциализм понимается субсистенция как устойчивость объекта [благодаря самому себе]. Следует ли из этого представление о единой субсистенции для многоликих объектов или многоликого объекта для множества субсистенций? Является ли субсистенция единой субсистирующей реальностью для всего, что есть? Когда мы говорим: «Все, что есть, субсистирует», должны ли мы понимать личный индивидуальный характер id quod est? Означает ли сказанное выше, что и у глобального объекта, и у индивидуальной вещи [есть] своя собственная, личная субсистенция? Ведь мы не в состоянии выразить индивидуальный характер сущности объекта, кроме как пониманием его наименования, что отправляет нас прямиком к диалектике имени, которую, например, представил А. Лосев в книге «Вещь и имя. Самое само» [Лосев 2016]. В этих трудах Лосев доказывает положение: «кто знает сущность вещей, тот знает все» и «имя вещи есть сама вещь, хотя вещь не есть имя». Слово «есть», конечно, запутывает все дело, поскольку прямиком отсылает к существованию, а не к сущностям вещей, хотя и не отрицает наличия индивидуального строения вещи.

Субсистенция, однако, двояка. Пропозиция [благодаря самому себе] не отправляет нас ни к какой сущности, не наделяет вещь бытием, даже более того, она не нуждается ни в сущности, ни в субстанции, ни в объекте, ни в субъекте, ни в понятиях, ни в представлениях, ни вообще в людях. Чистый субсистент есть то, что не нуждается ни в чем, кроме самого себя, поскольку он единственно и истинно субсистирует [благодаря самому себе]. Следовательно, субсистент несет в себе самом единственный, лично-индивидуальный sub_sist, не сводимый ни к чему иному, кроме как к самому себе, и потому ни в чем ином не нуждающийся. Это понимание я называю субсистенциальным суждением, которое конституируется субсистенцией, о чем буду говорить впереди. Сейчас же необходимо кратко, насколько это возможно, опознать по существу (различить) учение экзистенциализма.

О различии экзистенции и субсистенции, помимо Канта, говорил и Августин. Он, правда, излагал это различие, увязывая его с отсутствием возможности различения в Боге, в котором нет различия между «существованием просто» (esse) и «существованием самостоятельно» (subsistere), иначе получится, что Бог называется субстанцией по отношению к чему-то (relative); но всякая вещь самостоятельно существует сама по себе (ad se ipsum subsistit), а не по отношению к чему-то; тем более это справедливо в отношении Бога [см. доклад А. Р. Фокина «"Ипостась" как богословский термин в патристике»]. Но если Бог не источник для всех вещей, то вещи вполне себе могут позволить и существовать просто и субсистировать самостоятельно, благодаря самим себе.