Итак, нам следует далее погрузиться в историю термина Subsistentia. Кратко замечу, что собираюсь принимать во внимание те теории, которые употребляют в своих определениях понятия, связанные с термином Subsistentia. Здесь я пока просто очерчиваю контуры будущей экспозиции, делаю их детальными, для чего необходимы некоторые пояснения постольку, поскольку самого понятия «субсистенциализм» мы не находим в истории философии.

Другое означает, что все сущностные признаки вещей – это одно, а субсистенция их – это другое, которое не определяется никакими сущими признаками и которое существует, как боги у Лукреция, исключительно благодаря самому себе [ни в чем другом не нуждаясь]. Сколько бы мы ни анализировали или ни синтезировали сущности, это будет кругами или рядами определять только лишь сущие, нисколько не приближаясь к субсистенции. Боэций по поводу субсистенции выразился так: diversum est esse et id quod est. Переводят эту фразу так: «Разное1 – это бытие и то, что есть». Жильсон комментирует ее в духе Аристотеля: «Всякое индивидуальное сущее есть уникальный набор акциденций, не сводимый ни к какому иному» [Жильсон 2010, 113]. Главным словом в этом предложении является слово «набор». Что такое сам по себе «уникальный набор акциденций»? Является ли он субстратом, сущностью, субстанцией, акциденцией или субсистенцией? Каким методом из смешанного характера всего, что есть, выделился уникальный набор или что его выделило и что смешало? Нечто, не сводимое ни к чему иному в силу этой самой несводимости, и есть иное? В сущности, понятие «уникальный набор» невозможно представить без понятия «акциденций». Следовательно, сам по себе «уникальный набор» вполне есть одна из множества акциденций, которой рассудок примыслил другие понятия об акциденциях, и так до бесконечности, либо он [уникальный набор] есть ААО.

Ведь если мы не находим существования «уникального набора», то это не означает, что мы также отрицаем субсистенцию «уникальный набор». Поэтому и можем выяснять причины, по каким субсистенция всецело обращена к самой себе, являясь при этом устойчивой формой иного – самой себя. Следовательно, как говорит Боэций, est atque subsistit.

Кант различает субсистенцию как одну из категорий безусловного единства, которое лежит в основе единства возможного восприятия; другие три категории у него есть категории реальности, единства и существования. Здесь речь идет о том, что душа таким образом сама по себе познает. В первом издании КЧР в разделе «Критика 2 паралогизма трансцендентальной психологии» Кантом представлена следующая схема познания души: «Безусловное единство отношения, то eсть она познает самое себя не как [чему-то] присущая, а как обладающая субсистенцией» [Кант 1994, 544]. Слова Канта говорят о том, что душа познает самое себя, благодаря самой себе, поэтому она обладает субсистенцией. Следует также отметить, что Кант различает субсистенцию отношения от существования в пространстве, где душа «познает самое себя не как сознание многих вещей вне ее, а только как сознание своего собственного существования, причем все другие вещи суть только ее представления» [там же].

Субсистенция в субстанции у Канта выступает множеством лиц. В мистической религиозной традиции субсистенция может выступать единой персонализацией Христа: «Созерцаемый монахиней внутри себя образ Христа обладает совершенно особым статусом /… / На языке латинского богословия такая реальность называлась «субсистенцией»» [Реутин 2020]. Боэций в трактате «Против Евтихия и Нестория» индивидуальное лицо (персону) называет субсистенцией (ипостасью). Субсистенция у него есть «субстанциально существующие по отдельности (particularitor substantes) субстанции /…/ Субсистенция – это то, что само не нуждается в акциденциях для того, чтобы быть. А субстанция – это то, что служит неким подлежащим для других акциденций, без чего они существовать не могут» [Боэций 1990, 173]. Также субсистенция относится и к богу, в том смысле, что «Он есть ούσίωσις то есть субсистенция, ибо Он существует (subsistât), не нуждаясь ни в чем [для того, чтобы существовать]» [там же, 175]. Субсистенция, так понятая, предполагает личное существование id quod est, не сводимое ни к чему иному. Поэтому субсистенция, собственно, и есть индивидуальное свойство любой вещи: моя субсистенция, я субсистирую и т. д. Жильсон приводит такой пример. Человек состоит из материи, организованной в тело, и души, которая организует эту материю в тело. Душа – это то, благодаря чему человек есть то, что он есть; то есть душа – это то, благодаря чему есть то, что есть, и, поскольку она вызывает его к бытию, она есть его бытие. Бытие составной субстанции есть форма, благодаря которой эта субстанция есть то, что она есть [Жильсон 2010, 113]. Этот пример показывает, что «части» субстанции существуют благодаря другим «частям». При этом вся проблема упирается в то, что есть, а не в то, благодаря чему нечто есть. И поэтому в субсистенции id quod est субсистирует индивидуальная форма, несводимая к существованию, – лицо (персона).

Главный вопрос, который ставит субсистенциализм (или который стоит перед субсистенциализмом), есть вопрос, как субсистируют [благодаря самим себе] (и субсистируют ли вообще) объекты за пределами человеческой реальности. Проблема здесь возникает на новой основе, на основе индивидуализированной субсистенции. При этом я намереваюсь в дальнейшем не заострять особенного внимания на индивидуальных вещах, иначе, на материальных и психологических вещах объективной реальности, а собираюсь перенести проблему в плоскость индивидуальности глобальных объектов; то есть таких объектов, которые не являются ни в представлениях, ни в чувственном созерцании, ни в опыте. Речь об этом пойдет впереди.

Фома Аквинский субсистенцию отличает как самостоятельное бытие субстанции, где субстанция субсистирует (subsistere) самостоятельно, то есть сама по себе и для себя. «Итак, на первое надлежит ответить, что "возвращение к своей сущности" есть не что иное, как самостоятельное существование вещи в самой себе» [Аквинский 2006, 181]. При этом, если строго следовать «Сумме теологии», особенно мест, касающихся познавательных способностей, то невозможно обойти стороною вывод о том, что «познавательные способности, существующие сами по себе, познают себя» [2006, 182]. То есть, познавая объекты, вещи познают лишь себя и благодаря себе. С другой стороны, по Аквинату, самостоятельная субстанция сама по себе не есть, а получает бытие от другого. При этом она не лишается самостоятельности; «ибо мы называем самостоятельно существующим (subsistere) то, что существует не в ином, но в самом себе» [2006, 383]. Здесь неважно происхождение существования и благодаря чему оно было получено, ибо получить существование от иного не означает получить также и существование в этом самом ином. Кант, судя по всему, использовал в определении вещей самих по себе парафраз Фомы. Главное здесь не непознаваемость вещей самих по себе, а их замкнутое, самостоятельное, автономное существование. Существуют ли они вне сознания или в сознании, проблема не самая основная. Даже материализм допускает существование объектов за пределами сознания. Но быть самостоятельным, по Фоме Аквинскому, со слов Жильсона, означает не просто факт бытия, а самостоятельное поддержание самого себя. Для того чтобы определить бытие вещей самих по себе существующими, вещи должны самостоятельно поддерживать самих себя, тем самым определяя свое собственное существование. ««Субстант» – пишет Жильсон, – это существующий в данный момент индивид, о котором говорится, что он есть субстанция, поскольку он несет (поддерживает) с собой (sub stat) определенное количество акциденций» [2010, 200]. Самостоятельная субсистенция поэтому была оговорена рядом с сущностью вещи, через посредство которой она не смогла бы не возникнуть как факт существования, в котором говорится, что вещь существует. Словосочетание «вещь существует» уже определяет самостоятельный (сиречь индивидуальный) характер вещи. «Ведь поскольку она (essentia), цитирует К. Морескини из «Собрания антиарианских писаний», не нуждается в каком-либо вспоможении извне ради сохранения себя самой, она называется также “субстанцией”, поскольку то, что наличествует всегда, наличествует в ее недрах и существует (subsistere) в русле силы ее собственной вечности» [Морескини 2011, 249].