Сильной стороной Сталина, позволившей ему безраздельно удерживать власть почти 30 лет на одной шестой части суши, были не только его эффективные, во многом оригинальные, политтехнологии. Он обладал способностью видеть сильные и слабые стороны своего окружения, чувствовать опасность или безвредность каждого для своего «трона». Этим можно объяснить назначение более интеллектуального, нежели прочее окружение, дипломированного строителя-архитектора Лаврентия Берии на пост наркома внутренних дел СССР. Полагаю, что немаловажным обстоятельством в этом была его национальность. Личный вклад Лаврентия Павловича в дело резкого свертывания террора делал честь грузинскому народу, представителем которого был и сам Сталин. Очевидно, с точки зрения вождя, значимым был и этот фактор. Аналогично неслучайным, по-видимому, был выбор козла отпущения с опереточно-колючей фамилией Ежов, породившей звучный термин – «ежовщина». Цель вполне понятна – чтобы в народном фольклоре место было занято, и не родился, чего доброго, убийственный для репутации термин – «сталинщина».

В послепобедном 1946 г. была засуха – одна из тех, что, периодически выпадая на долю Украины и соседних областей, и в царские времена вызывали голод. Далеко не всегда он был смертельным. В дореволюционной России в таких ситуациях временно прекращали экспорт зерна. Но Сталин предпочёл помогать другим государствам, а не своим крестьянам[37]. И это была не случайная оплошность, а, подобно бесконтрольной депортации, продуманная, поражающая жестокостью акция, изрядно ломающая в голодном и еле живом народе дух сопротивления. Очередной голод в тот момент был особенно к месту с учётом переселения из Польши около 500 тыс. привыкших к относительной свободе западных украинцев, многие из которых немедленно «отгружались» в Сибирь и прочие отдалённые районы вслед за чеченцами, калмыками и другими собратьями по несчастью.

19 сентября 1946 г. Сталин создал комиссию под началом народного комиссара земледелия СССР А.А. Андреева – Совет по делам колхозов, который должен был изъять государственные земли, якобы «присвоенные» в военное время крестьянами. В результате в течение двух лет колхозам были возвращены около 10 млн га земель. Аналогичным образом в 1921–1922 гг. при Ленине по время голода изымались церковные ценности, а в 1932–1933 гг. через систему «Торгсин» за кусок хлеба выкупались драгоценности у голодного населения. Помимо этого, 25 октября 1946 г. вышло постановление «О сохранности государственного зерна», которое предписывало в десятидневный срок завершить расследование всех дел по закону о «о трёх колосках». В итоге уже к декабрю того же года более 53 тыс. чел. были приговорены к лагерным работам за воровство хлеба, а председатели колхозов, помогающих крестьянам хоть как-то выжить, были арестованы за «вредительство в хлебозаготовке»[38].

Ситуацию усугубила уже упомянутая засуха. Все застигнутые ей врасплох территории, включая Украину, а также ряд областей (Воронежскую, Курскую, Орловскую, Ростовскую, Тамбовскую и др.) поразил голод, а число его жертв в 1947 г. составило около 770,7 тыс. чел.[39]. Однако, как и бедствие начала 1930‑х гг., данное событие не получило никакого освещения в советской прессе и должного отклика от властей. В снижении нормы сдачи хлеба в государственные закрома было отказано. У колхозников не было выхода, кроме воровства и без того скудных колхозных запасов. В результате число хищений закономерно увеличилось. 5 июня 1947 г. пресса откликнулась, но не призывом о помощи голодающим, как было при «кровавом» государе-императоре, а публикацией двух принятых накануне указов правительства[40], усиливающих наказания за «посягательство на государственную или колхозную собственность».

Как следствие, к концу первого полугодия 1947 г. были осуждены более 380 тыс. чел., в течение последующих шести лет – ещё около миллиона. Любопытно было бы узнать, для какого количества осуждённых тюремная пайка стала спасением от голодной смерти, нагрянувшей вместо послевоенного «счастья свободы»? Следует сказать и о формате наказания: к примеру, за воровство всего нескольких килограммов ржи можно было получить от 8 до 10 лет лагерей, около ¾ осуждённых отбывали наказание сроком от 5 лет. Люди, попавшие за решётку по этому указу, составляли более половины от всех «преступников» ГУЛАГа. Следует учесть и тот факт, что среди осуждённых было огромное количество вдов и матерей, потерявших своих мужей-кормильцев в годы войны. Уже к концу 1948 г. в лагерях находилось около полумиллиона женщин, что было вдвое больше, чем в 1945 г., до принятия этих указов[41].

О репрессиях существует широкий круг исторической литературы, но вопрос об искусственном голоде как политической технологии большевиков изучен недостаточно полно. У недоедающего человека притупляется воля, и управлять им значительно легче, что прекрасно понимали главари большевиков и вовсю пользовались голодом как мощнейшим оружием усмирения. Если «окошечком с едой» пользоваться с умом, то Церковь и граждане легко расстаются со своими фамильными сокровищами, накопленными столетиями. И не нужно никого тащить в тюрьму и требовать выкуп, как фактически было поначалу. В недовольных краях голодная рука не потянется к оружию. На предприятиях с пайком, хоть и скудным, не захочется бастовать, ведь талоны на него в руках у администрации. Тот же, кто попал на номенклатурную партийную или административную должность, будет как чёрт ладана бояться снова скатиться в голодное существование. Ради сытости своих детей и других домочадцев он выполнит любое, в том числе самое гнусное, приказание партии, полнота власти которой сосредоточена в руках «главного кормильца всех времён и народов».

Собственно, такая же система стимулирования действовала и в ГУЛАГе. У человека, находящегося в лагере, меняется точка отсчёта радости и ощущения счастья. Самой вожделенной наградой, дарящей положительные эмоции, становится дополнительная еда. Об этом говорится в блистательной повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Совершенно очевидно, что система государственного распределения «куска хлеба» невозможна при НЭПе и свободной торговле.

О ситуации в царской России при двух последних жестоких неурожаях 1891–1892 гг. и 1897–1898 гг. существует противоречивая информация. И сталинисты, и антисталинисты склонны искажать факты в выгодном для своей идеологии русле или скрывать часть информации. По мнению журналиста Леонида Млечина, например, не было зафиксировано не только случаев каннибализма, но и голодных смертей. Об этом якобы свидетельствует Международный Красный Крест, оказывавший помощь крестьянам, пострадавшим от неурожая, а также Лев Толстой в своих статьях «О голоде» (1891 г.) и «Голод или не голод?» (1898 г.). Но если не полениться, а заглянуть в указанные статьи, то у Толстого мы прочтём: «Голодные смерти, по сведениям газет и слухам, уже начались»[42] и «Люди и скот действительно умирают. Но они не корчатся на площадях в трагических судорогах, а тихо, с слабым стоном болеют и умирают по избам и дворам. Умирают дети, старики и старухи, умирают слабые больные»[43]. Поэтому категорично говорить об отсутствии голодных смертей в царское время нельзя. Точных данных о причинах ухода людей из жизни за тот период нет в принципе. Однако есть данные общей смертности в регионах голода. По ним видно, что этот показатель значительно повысился: в 1892 г. он составлял 4,81 % при средней смертности за десятилетие 1881–1890 гг. в 3,76 %, то есть увеличился на 28 % выше обычного уровня. Не стоит забывать, что эпидемии всегда сопутствуют недоеданию. Современник тех событий князь В.А. Оболенский писал: «И вот миллионы голодают, сотни тысяч умирают от холеры и тифа»[44]. Американский исследователь Р. Робинс, руководствуясь статистикой смертности, пришёл к выводу, что в 1892 г. сверхсмертность, то есть смертность выше среднего показателя за предыдущие годы, составила 406 тыс. человек[45]. И всё же это несоизмеримо меньше, чем в государстве «рабочих и крестьян».