22 октября 1932 г. Политбюро по инициативе Сталина приняло решение о создании на Украине и в Северо-Кавказском крае чрезвычайных комиссий для увеличения хлебозаготовок. На первое направление отбирать хлеб направили Молотова, а на второе послали Кагановича. Хрущёв остался «на хозяйстве» в Москве, готовясь к новому прыжку по партийной лестнице. И хотя членом Политбюро, в отличие от своего шефа, он не был и в ту пору расстрельные списки не подписывал, на пару с Лазарем Моисеевичем, как следует из официально оглашённых итогов кампании, всего из партийных рядов они исключили: по Москве 9975 членов партии (7,5 % общего числа прошедших проверку), по области – 4597 (6,9 %)[4]. Отсчёт участия Хрущёва в репрессиях можно вести с постановления «О чистке партии» от 28 апреля 1933 г.[5]. Ведь исключение из партии нередко означало последующий арест, а иногда и расстрельный приговор. Репетиция «Большого террора» началась.
7 марта 1935 г. 40‑летний Хрущёв сменил своего учителя – первого секретаря Московского областного комитета ВКП(б) Кагановича, который был назначен наркомом путей сообщений. Любопытно, что их тандем продолжился и на новом для обоих поприще – прорывной стройке века, а именно на строительстве первого в СССР метрополитена, которому вскоре будет присвоено имя любимца и ближайшего помощника Сталина той поры Лазаря Кагановича. В качестве его правой руки Хрущёв проходил новую стажировку, вместе с ним ежедневно инспектируя главную стройку, решая организационные и технические проблемы, руководя московским городским хозяйством. Но деятельность хозяина области не ограничилась только этими заботами.
17 июня того же года Политбюро утвердило постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) о порядке производства арестов. Пункт 4, к примеру, гласил: «Разрешения на аресты членов и кандидатов ВКП(б) даются по согласованию с секретарями районных, краевых, областных комитетов ВКП(б), ЦК нацкомпартий, по принадлежности, а в отношении коммунистов, занимающих руководящие должности в наркоматах Союза и приравненных к ним центральных учреждениях, по получении на то согласия председателя Комиссии партийного контроля»[6]. То есть без личного согласования с Хрущёвым не могли быть арестованы секретари райкомов, сотрудники аппарата МК ВКП(б). Отношения с руководством НКВД у Хрущёва в период, когда он возглавлял московскую парторганизацию, были прекрасные. Начальником НКВД по Московской области был Станислав Францевич Реденс (1892–1940). «У меня сложились хорошие отношения с Реденсом, и я к нему относился с почтением, хотя, с моей точки зрения, он вовсе не был свободен от недостатков <…> В политическом же аспекте я имел к Реденсу полное доверие»[7], – вспоминал позже Хрущёв. При этом Реденс был женат на старшей сестре Надежды Аллилуевой Анне, и Хрущёв имел возможность встречаться с ним, как официально во время заседаний бюро МК ВКП(б), так и неофициально, на обедах у Сталина, куда Реденс приглашался как родственник.
На февральско-мартовском пленуме ЦК 1937 г. Сталин сообщил, что в стране насчитывается 1,5 миллиона исключённых из партии с 1922 г.[8]. Они и были первыми в очередь на уничтожение. Д. филос. н., историк В.З. Роговин, сравнивая численность партии на съездах до и после «Большого террора» (учитывая количество при этом вступивших), приходит к следующим выводам: «Поскольку же основная часть лиц, исключённых из партии в 1933–1938 гг., была подвергнута политическим репрессиям, нетрудно прийти к выводу, что коммунисты составляли, по самым минимальным подсчётам, более половины жертв большого террора»[9]. То есть из 681 тыс. расстрелянных за 1937–1938 гг.[10] более 340 тыс. являлись коммунистами, а это около 23 % от общего количества членов партии в 1937 г. (1 млн 453 тыс. человек). «В некоторых регионах потери коммунистов в процентном выражении были выше, чем в целом по стране. Так, в компартии Украины число членов партии сократилось с 456 тыс. в 1934 г. до 286 тыс. в 1938 г., то есть почти на 40 %»[11], – продолжает он.
И хотя «жатва» в Москве была самой впечатляющей за время «Большого террора», комиссара госбезопасности это не спасло. Данный факт ещё раз свидетельствует о том, что в уничтожении ближайших к нему кадров Сталин руководствовался только двумя главными критериями: личной преданностью и информированностью о чёрных страницах из жизни вождя.
Уже в январе 1938 г. Реденса сняли с поста начальника Управления НКВД по Московской области и отправили в Казахстан на должность наркома НКВД, а к ноябрю того же года посадили в тюрьму. Он был признан виновным в шпионаже в пользу польской разведки, а также в том, что являлся участником заговорщической организации и проводил «враждебную работу». Расстрелян он был 12 февраля 1940 г. К слову, реабилитирован Реденс был прямым указанием своего старого знакомого Хрущёва, после нескольких обращений вдовы репрессированного.
Совсем по-другому складывалась карьера Лаврентия Берии. Ярчайшим доказательством его взглядов на советский беспредел стало нежелание направить сына в сферу административной деятельности, хотя его с раннего детства знал и, наверное, по-своему любил «Хозяин всея Руси». Была ситуация, когда Сталин на даче отогревал под своей шубой маленького Серго, посадив его на колени. Впоследствии юный Берия дружил с несколько взбалмошной дочерью вождя Светланой, но, очевидно, не без совета отца, женился на её несравненно более скромной подруге Марфе Пешковой – внучке великого пролетарского писателя Максима Горького. Сталин, хоть и побеседовал с Серго, его браку с другой избранницей не препятствовал.
Но самое главное, что вождь доверил уже офицеру Серго Берии, служившему в вожделенном для Гитлера нефтеносном Иране, совершенно секретную прослушку бесед Черчилля и Рузвельта на переговорах в 1943 г. в Тегеране[12]. Естественно, что суть разговоров, с передачей, в том числе, и интонаций, когда-то согретый сталинским теплом Серго докладывал непосредственно вождю, который был не прочь и в дальнейшем приблизить способного, а главное, выросшего на его глазах радиофизика, прекрасно владевшего иностранными языками, в отличие от сыновей Сталина. Но «прививка» против административной службы, проведённая отцом, в том числе, с посещением секретного архива с письмами и резолюциями о расстрелах и высылке лучших умов России из страны «добрым» Лениным и «справедливым отцом народов», оказалась эффективной, и обаяние власти развеялось. Поэтому Серго пошёл по научной ракетно-космической стезе, где вскоре стал главным конструктором и молодым доктором наук. Правда, и научное звание, и награды, а главное – свободу – у него надолго отобрали после убийства отца. Лозунг «Дети за родителей не отвечают» был лжив и в сталинские, и в хрущёвские времена.
О высокой квалификации Серго Берии как одного из главных конструкторов системы противовоздушной обороны «Беркут» вокруг Москвы и об искреннем уважении ведущих учёных СССР к его отцу свидетельствует факт ходатайства о его освобождении и переводе на работу в Киев от учёных во главе с президентом Академии наук СССР Мстиславом Всеволодовичем Келдышем. В 1964 г., через 11 лет после убийства отца, после года тюрьмы и 10 лет ссылки в Свердловске, уже при Брежневе, был наконец положен конец хрущёвской подлости в отношении Серго Лаврентьевича. Несмотря на потоки выливаемой на Лаврентия Павловича грязи, сын оставался предан отцу всю жизнь и не покладая рук боролся за восстановление его доброго имени. Для такого самоотверженного поведения Серго Лаврентьевичу нужно было иметь не только немалое мужество, но и полнейшую убеждённость в невиновности своего отца. В научной, думающей среде, где вращался младший Берия, большинство не верило государственной пропаганде. Разошедшаяся по миру в 1990‑х гг. книга называлась прямо и смело – «Мой отец – Лаврентий Берия».
