Вернувшись к вечеру в гостиницу, Винсент поймал себя на том, что думает о девушке с кофейной кожей. Заснуть он никак не мог. Он знал, что в Арле есть веселые дома, их посещали главным образом зуавы — африканцы, привезенные в Арль для обучения военному делу; за вход там брали пять франков.

Уже несколько месяцев Винсент не разговаривал ни с одной женщиной, кроме тех случаев, когда он просил чашку кофе или пачку табака. Он вспомнил сейчас, какие нежные слова говорила ему Марго, как она кончиками пальцев проводила по его лицу и быстро, страстно его целовала.

Он вскочил с кровати, выбежал на площадь Ламартина и углубился в лабиринт темных улиц. Через несколько минут, взбираясь все выше по холму, он услышал где-то впереди страшный шум. Он кинулся бежать и вскоре оказался на улице Риколетт, у входа в бордель, где полицейские укладывали в повозку двух зуавов, заколотых пьяными итальянцами. Красные фески зуавов валялись в луже крови, растекшейся по камням мостовой. Другой наряд полицейских, схватив итальянцев, тащил их в тюрьму, а за ними бушевала разъяренная толпа, крича:

— На фонарь их! На фонарь!

Винсент воспользовался суматохой и незаметно проскользнул в дом терпимости — улица Риколетт, номер один. Луи, хозяин борделя, встретил его и провел в маленькую комнату, слева от зала, в котором за столиками пили вино несколько парочек.

— У меня есть молоденькая девушка Рашель, очень милая, — сказал Луи. — Не желаете ли, сударь, ее? Если она вам не понравится, можете выбрать любую другую.

— Можно взглянуть на нее?

Винсент присел к столику и закурил трубку. Из зала донесся взрыв хохота, и в комнату танцующей походкой вошла девушка. Она уселась в кресло напротив Винсента и улыбнулась ему.

— Я Рашель, — сказала она.

— Неужели? — воскликнул Винсент. — Ведь ты еще совсем дитя.

— Мне уже шестнадцать, — с гордостью заявила Рашель.

— И давно ты в этом доме?

— У Луи? Уже год.

— Дай-ка я погляжу на тебя.

Желтая газовая лампа освещала девушку сзади, лицо ее было в тени. Она откинула голову к стене и повернулась к свету, чтобы Винсент мог ее видеть.

У нее было круглое, пухлое лицо, большие глуповатые глаза, мясистый подбородок и шея. Черные волосы были гладко зачесаны, отчего лицо казалось еще круглее. На ней было лишь легкое ситцевое платье и сандалии. Соски ее круглых грудей были нацелены прямо на Винсента, словно указующие персты.

— Ты красива, Рашель, — сказал он.

В ее пустых глазах заиграла ребячливая, веселая улыбка. Она закружилась на месте и схватила Винсента за руку.

— Как хорошо, что я тебе нравлюсь, — сказала она. — Я люблю, когда я нравлюсь мужчинам. Тогда все гораздо приятнее, не правда ли?

— Конечно. А я тебе нравлюсь?

— По-моему, ты очень смешной, Фу-Ру.

— Фу-Ру! Так ты знаешь меня?

— Я видела тебя на площади Ламартина. Зачем это ты вечно таскаешь какую-то раму на спине? И почему никогда не носишь шляпы? Разве солнце тебя не печет? Смотри, какие у тебя глаза красные. Тебе больно?

Ее детская наивность рассмешила Винсента.

— Какая ты славная, Рашель. Будешь звать меня по имени, если я скажу, как меня зовут?

— А как тебя зовут?

— Винсент.

— Нет, мне больше нравится Фу-Ру. Ты не против, если я буду звать тебя Фу-Ру? И можно мне чего-нибудь выпить? Старый Луи следит за мной из зала.

Рашель притронулась пальцами к своей шее; Винсент смотрел, как они погружались в мягкое тело. Она улыбалась своими глуповатыми голубыми глазами, и он понимал, что она улыбается в предвкушении счастья и хочет, чтобы и он был счастлив. У нее были ровные, красивые, хотя и темные зубы; полная нижняя губа слегка отвисала и почти закрывала впадинку над пухлым подбородком.

— Закажи бутылку вина, — сказал Винсент. — Но не очень дорогого, — у меня мало денег.

Когда вино было подано, Рашель спросила:

— Не перейти ли нам в мою комнату? Там гораздо удобней.

— Что ж, с удовольствием.

Они поднялись по каменной лестнице и вошли в комнатку Рашели. Там стояла узкая кровать, шифоньерка, стул, на выбеленных стенах висело несколько цветных юлианских медальонов. На шифоньерке Винсент заметил две рваные, затасканные куклы.

— Я привезла их из дому, — сказала Рашель. — Возьми их, Фу-Ру. Вот это Жак, а вот это Катерина. Я играю с ними в папу и маму. Ой, Фу-Ру, почему у тебя такое смешное лицо?

Действительно, Винсент стоял посреди комнаты и глупо улыбался, — в каждой руке у него было по кукле. Вдоволь нахохотавшись, Рашель отняла у Винсента и Жака и Катерину, посадила их на шифоньерку, сбросила с ног сандалии и сняла платье.

— Сядь, пожалуйста, Фу-Ру, — сказала она. — Давай играть в папу и маму. Ты будешь папа, а я мама. Ты любишь играть в папу и маму?

Это была невысокая, коренастая и крепко сбитая девушка с выпуклыми, крутыми бедрами; ее острые груди сильно выдавались вперед, а пухленький круглый живот круто сбегал к промежному треугольнику.

— Рашель, — сказал Винсент, — если ты будешь звать меня Фу-Ру, я тоже придумаю тебе имя.

Рашель захлопала в ладоши и бросилась к нему на колени.

— Ох, скажи, скажи, какое же это имя? Я люблю, когда мне придумывают новые имена.

— Я буду звать тебя Голубкой.

В светлых глазах Рашели мелькнуло недоумение и обида.

— Почему же Голубкой, папа?

Винсент легонько провел ладонью по ее круглому, девическому животу.

— Потому что ты похожа на голубку: у тебя нежные глазки и маленький толстенький животик.

— А это хорошо — быть голубкой?

— Ну, конечно. Голуби очень милые, очень нежные… и ты такая же, как они.

Рашель потянулась к нему губами и поцеловала его в ухо, потом вскочила с кровати и достала два стакана для вина.

— Какие у тебя смешные уши, Фу-Ру, — сказала она между двумя глотками. Она пила, как пьют дети, сунув в стакан нос.

— Тебе нравятся мои уши? — спросил Винсент.

— Да. Они мягкие и круглые, как у щенка.

— Возьми их, раз они тебе нравятся.

Рашель громко засмеялась. Потом, поднеся стакан к губам, снова вспомнила шутку Винсента и снова засмеялась. С ее левой груди стекала тоненькая красная струйка вина, извиваясь по животу, исчезала в темном треугольнике.

— Ты очень милый, Фу-Ру, — сказала она. — А все говорят, что ты тронутый. Ведь это неправда, верно?

Винсент пожал плечами.

— Я тронутый, но только чуть-чуть, — сказал он.

— А ты будешь моим возлюбленным? — спросила Рашель. — У меня нет возлюбленного уже больше месяца. Будешь ходить ко мне каждый вечер?

— Боюсь, что я не смогу ходить к тебе Каждый вечер, Голубка.

Рашель надула губы.

— Это почему же?

— Помимо всего прочего, у меня нет денег. Понимаешь?

Рашель игриво ущипнула его за правое ухо.

— Если у тебя нет пяти франков, Фу-Ру, то, может быть, ты отрежешь свое ухо и дашь его мне? Я положила бы его на этажерку, играла с ним каждый вечер.

— А потом ты вернешь его мне, если я принесу пять франков?

— Ох, Фу-Ру, ты такой чудной и такой милый! Если бы все мужчины, которые приходят сюда, были как ты!

— Тебе здесь нравится, Рашель?

— О, конечно, здесь очень весело… и мне все нравится… кроме зуавов.

Рашель поставила стакан на столик и обняла Винсента. Он чувствовал, как она прижалась к нему своим мягким животом, а ее острые груди словно прожгли его насквозь. Она впилась губами в его рот. Он чувствовал, что целует мягкую, бархатистую изнанку ее нижней губы.

— Ты ведь придешь ко мне еще, Фу-Ру? Ты не забудешь меня и не пойдешь к другой девушке?

— Я приду к тебе, Голубка.

— Ну, а теперь мы поиграем, ладно? Будем играть и папу и маму.

Когда через полчаса Винсент вышел от Рашели, его томила страшная жажда, которую он утолил, лишь выпив множество стаканов холодной, чистой воды.

Винсент пришел к заключению, что чем тщательнее растерта краска, тем лучше она пропитывается маслом. Масло лишь растворяло краску; он не придавал ему особого значения, тем более что грубая фактура его картин его вполне устраивала. Вместо того чтобы покупать краски, которые были растерты в Париже на камне бог знает сколько дней назад, Винсент решил готовить их собственноручно. По просьбе Тео папаша Танги прислал Винсенту три разных хрома, малахит, киноварь, свинцовую оранжевую, кобальт и ультрамарин. Винсент растер их у себя в гостинице. Теперь краски не только обходились ему дешевле, но были более свежими и стойкими.