В ноябре его вызвали в церковь, где собрался комитет, чтобы дать выпускникам назначение. Все трудности были наконец позади, и, несмотря на усталость, он испытывал чувство удовлетворения. Когда он вошел в церковь, два его соученика были уже там. Досточтимый Питерсен даже не взглянул на него, зато в глазах Бокмы светилось злорадство.

Преподобный де Йонг поздравил соучеников Винсента с успешным окончанием школы и вручил им назначения — одному в Хохстраатен, другому в Этьехове. Они вышли, взявшись под руку.

— Господин Ван Гог, — сказал де Йонг, — комитет не уверен в том, что вы подготовлены для проповедования слова божья. Мне очень жаль, но мы не можем дать вам назначения.

После паузы, которая казалась бесконечной, Винсент спросил:

— Разве я плохо учился?

— Вы отказывались подчиняться старшему. Первая заповедь нашей церкви — это беспрекословное повиновение. Далее, вы не научились говорить экспромтом. Ваш учитель считает, что вы не подготовлены для миссии проповедника.

Винсент посмотрел на преподобного Питерсена, но тот уставился куда-то в окно.

— Что же мне теперь делать? — спросил Винсент, не обращаясь ни к кому в отдельности.

— Вы можете остаться в школе еще на полгода, — ответил ван ден Бринк. — Может быть, после этого…

Винсент, опустив глаза, поглядел на свои грубые тупоносые башмаки и увидел, что они порваны во многих местах. Затем, не найдя, что сказать, он повернулся и вышел при общем молчании.

Быстрым шагом он прошел через весь город и очутился в Лакене. Не думая о том, куда он идет, Винсент вышел на берег, — сюда долетал шум многочисленных мастерских. Вот уже дома и постройки остались позади, Винсент был в открытом поле. Тут бродила старая белая лошадь, худая, изнуренная, едва живая. Вокруг было тихо в пустынно. На земле валялся конский череп, а чуть подальше, рядом с хижиной живодера, белел целый скелет.

Оцепенение, владевшее Винсентом, стало понемногу проходить, и он неторопливо потянулся за трубкой. Дым табака показался ему непривычно горьким. Он присел на валявшееся поблизости бревно. Старая белая лошадь подошла и потерлась мордой о его плечо. Он обернулся и погладил ее по тощей шее.

Скоро он вспомнил о боге, и эта мысль его утешила. «Иисус сохранял спокойствие и в бурю, — сказал он себе. — Я не одинок, ибо бог не покинул меня. Когда-нибудь так или иначе я найду свой путь к служению господу».

Когда он вернулся в свою комнату, там ждал его преподобный Питерсен.

— Я зашел пригласить вас к обеду, Винсент, — сказал он.

Они шли по улицам, запруженным рабочим людом, который спешил по домам. Питерсен говорил о том о сем, как будто бы ничего не случилось. Винсент слушал его, воспринимая каждое слово с необыкновенной ясностью. Питерсен повел Винсента в переднюю, превращенную в художественную студию. На стене висело несколько акварелей, в углу стоял мольберт.

— Вот как, значит, вы рисуете! — воскликнул Винсент. — А я не знал.

Питерсен смутился.

— Я всего-навсего любитель, — сказал он. — Немного рисую в свободное время ради развлечения. Только, пожалуйста, не говорите об этом моим коллегам.

Они сели обедать. У Питерсена была дочка, робкая пятнадцатилетняя девочка — во время обеда она ни разу не подняла глаз от тарелки. Питерсен говорил о посторонних делах, Винсент из вежливости принуждал себя хоть немного есть. И вдруг он с интересом стал слушать Питерсена; он даже не заметил, когда и как тот заговорил на эту тему.

— Боринаж, — говорил хозяин, — это район каменноугольных шахт. Там буквально все добывают уголь. Углекопы работают, рискуя жизнью каждую минуту, а заработка им едва хватает на то, чтобы свести концы с концами. Живут они в полуразвалившихся лачугах, их жены и ребятишки страдают от холода и голода.

Винсент недоумевал, зачем Питерсен говорит все это.

— Где это — Боринаж? — спросил он.

— На юге Бельгии, близ Монса. Я недавно побывал там и скажу вам, Винсент, — если где-нибудь люди нуждаются в человеке, который бы нес им слово божье и утешал их, так это в Боринаже.

У Винсента перехватило дыхание, кусок застрял у него в горле. Он положил вилку. Зачем Питерсен мучит его?

— Винсент, — сказал священник, — почему бы вам не поехать в Боринаж? С вашей молодостью и пылом вы сделали бы там много добра.

— Но как же мне быть? Комитет…

— Да, я знаю. Я написал недавно вашему отцу и объяснил положение вещей. Сегодня я получил ответ. Он пишет, что на первых порах готов помогать вам, а потом я добьюсь для вас формального назначения в Боринаж.

Винсент вскочил.

— Вы добьетесь для меня назначения!

— Да, но на это потребуется время. Когда комитет увидит, как хорошо вы работаете, он, без сомнения, смягчится. А если даже и нет… Де Йонг и ван ден Бринк скоро будут вынуждены обратиться ко мне за содействием, и взамен… Беднякам в тех местах нужен такой человек, как вы, Винсент, и, бог свидетель, все пути хороши, только бы вы туда попали!

Когда поезд уже приближался к южной границе, на горизонте показались горы. Винсент всматривался в них, испытывая чувство облегчения и радости, — однообразная равнина Фландрии его утомила. Скоро он понял, что в этих горах есть что-то необыкновенное. Каждая из них стояла отдельно от другой, вырастая словно из-под земли на совершенно ровном месте.

— Черный Египет, — шептал Винсент, приникая к окну и разглядывая вереницу фантастических пирамид. Он повернулся к соседу и спросил:

— Вы не знаете, откуда взялись здесь эти горы?

— Как не знать, — отозвался пассажир. — Они состоят из терриля, — так тут называется порода, которую добывают вместе с углем. Видите, вон там, на вершине, маленькую вагонетку? Поглядите, что она будет делать.

Не успел он договорить, как вагонетка опрокинулась набок, и по склону, застилая пирамидальную гору, поползло черное облако.

— Так эти горы и растут, — продолжал собеседник Винсента. — Вот уже пятьдесят лет я каждый день смотрю, как они помаленьку поднимаются все выше и выше.

В Ваме поезд остановился, и Винсент спрыгнул с подножки. Город раскинулся в унылой долине, и при бледном свете солнца, бросавшем на него свои косые лучи, Винсент увидел, что в воздухе висит густая пелена угольной пыли. Два ряда закопченных кирпичных строений тянулись вверх по склону холма. Там, у вершины, кирпичные дома кончались, — это был уже Малый Вам.

Шагая вверх по холму, Винсент удивлялся, почему вокруг так малолюдно и тихо. Мужчин он не встретил ни одного, кое-где у порога стояли женщины, лица у них были бледные, застывшие.

Малый Вам был шахтерским поселком. В нем оказался один-единственный каменный дом, стоявший на самом гребне холма, — он принадлежал булочнику Жану-Батисту Дени. К этому-то каменному дому и шел Винсент: преподобный Питерсен получил в свое время от Дени письмо, в котором булочник предлагал пустить к себе нового проповедника, которого пришлют в Боринаж.

Мадам Дени встретила Винсента очень приветливо, провела его через пекарню, где пахло опарой, и показала отведенную ему комнату, наверху, под самой крышей; из окна открывался вид на единственную в Малом Ваме улицу, а по задней стене круто шли вниз стропила. Все тут было вымыто до блеска большими умелыми руками мадам Дени. Эта женщина понравилась Винсенту с первого взгляда. Он был так взволнован, что даже не распаковал свои вещи, а сбежал по грубым деревянным ступенькам вниз, в кухню, и сказал мадам Дени, что выйдет прогуляться.

— Только не опаздывайте к ужину, — предупредила она. — Мы садимся за стол в пять.

Мадам Дени нравилась Винсенту все больше. Он чувствовал, что она принадлежит к тем людям, которые понимают все, не вдаваясь в рассуждения.

— Я скоро вернусь, мадам, — ответил он. — Только погляжу, что тут за место.

— Сегодня к нам придет один приятель, с которым вам не мешает познакомиться. Он работает мастером в Маркассе и может рассказать многое такое, что будет полезно для вашего дела.