— Не убьет. Я теперь здоровая.

— Ты здорова, потому что жила по-человечески… Но если ты начнешь все снова…

— Господи Иисусе, кто это начнет снова? Разве что ты сам пошлешь меня.

Винсент сел на ручку плетеного кресла и положил ладонь на плечо Христине. Волосы у нее были растрепаны.

— Поверь мне, Син, я тебя никогда не брошу. До тех пор, пока ты захочешь делить со мной все, что у меня есть, ты будешь жить у меня. Но ты должна порвать с матерью и братом. Они тебя погубят! Обещай мне, ради твоего же блага, что ты не будешь больше видеться с ними.

— Обещаю.

Через два дня он рисовал в столовой для бедных, а когда вернулся, увидел, что Христины в мастерской нет. Не было и ужина. Христину он разыскал у матери, она сидела там и пила джин.

— Я тебе говорю, что люблю маму, — твердила она, когда они пришли домой. — Ты не запретишь мне ходить к ней когда угодно. Я тебе не рабыня. Я могу делать, что хочу.

Она стала теперь такой же грязной и неряшливой, как в прошлом. Если Винсент пытался образумить ее, объяснить, что она сама отталкивает его от себя, Христина твердила:

— Да, я прекрасно знаю, ты не хочешь, чтобы я жила с тобой.

Винсент говорил ей, что она запустила дом, что всюду грязь, беспорядок, а она заявляла:

— Хорошо, пусть я бездельница и лентяйка. Я всегда была такая, тут уж ничего не поделаешь.

Когда он старался объяснить ей, куда заведет ее в конце концов лень, она говорила:

— Знаю, что я пропащая, это правда. Вот возьму и брошусь в реку.

Мать Христины приходила теперь в мастерскую почти каждый день и лишала Винсента того, что он ценил всего больше, — возможности быть наедине с Христиной. В доме воцарился хаос. Обедали и ужинали когда придется. Герман ходил оборванный и немытый, пропускал уроки. Христина все меньше работала, все больше курила и пила джин. Откуда она брала на это деньги, Винсент не знал.

Наступило лето. Винсент опять с утра уходил из дома и целыми днями писал на открытом воздухе. Опять понадобилось больше денег на краски, кисти, холсты, рамы, мольберты. Тео сообщал в письмах, что здоровье его «пациентки» улучшилось, но он не представляет себе, как построить свои отношения с ней. Что делать с этой женщиной теперь, когда она выздоровела?

Винсент закрывал глаза на то, что творилось у него в доме, и продолжал упорно писать. Он понимал, что семья разваливается, что Христина и его увлекает за собой в пропасть. Он старался забыться в работе. Каждое утро, принимаясь за новый холст, он тешил себя надеждой, что картина будет прекрасна и совершенна, что ее немедленно купят и он станет признанным художником. И каждый вечер он возвращался домой с грустным дознанием того, что от желанного мастерства его отделяют еще долгие годы.

Единственным его утешением был Антон, ребенок Христины. Это был удивительно живой, подвижный малыш; смеясь и лепеча, он с аппетитом уплетал все, что ему давали. Он часто сидел с Винсентом в мастерской, устроившись в уголке на полу. Глядя, как Винсент рисует, он радостно улыбался, а потом притихал и таращил свои глазенки на развешанные по стенам картины. Мальчик рос здоровым и крепким. Чем меньше заботилась о нем Христина, тем больше Винсент к нему привязывался. Он видел в Антоне единственный смысл и оправдание того, что он сделал за минувшую зиму.

Вейсенбрух навестил его за все это время лишь один раз. Винсент показал ему кое-какие наброски, сделанные еще осенью, и сам был поражен их несовершенством.

— Не огорчайтесь, — сказал ему Вейсенбрух. — Через много лет вы посмотрите на эти ранние работы и поймете, что в них немало искреннего чувства и трогательности. Работайте, работайте, мой мальчик, не останавливайтесь ни перед чем.

Но скоро Винсенту пришлось остановиться от жестокого удара, нанесенного прямо в лицо. Еще весной Винсент пошел в хозяйственную лавку починить лампу. Лавочник навязал ему две новые тарелки.

— Но я не могу их взять, у меня нет денег.

— Пустяки. Мне не к спеху. Берите, заплатите как-нибудь потом.

Спустя два месяца он громко постучал в дверь мастерской. Это был здоровенный малый с такой толстой шеей, что она сливалась у него с головою.

— Что же это вы меня морочите? — закричал он сердито. — Берете товар и не платите, а сами все время при деньгах?

— Сейчас у меня ничего нет. Я расплачусь, как только получу деньги.

— Враки! Вы только что уплатили моему соседу-сапожнику.

— Я работаю и прошу мне не мешать, — сказал Винсент. — Я рассчитаюсь с вами, как только смогу. Уходите, пожалуйста.

— Я уйду, когда вы отдадите мне деньги, — не раньше!

Винсент опрометчиво толкнул лавочника к двери.

— Проваливайте вон отсюда! — крикнул он.

Лавочник только этого и ждал. Едва Винсент к нему прикоснулся, он ударил его кулаком в лицо и отбросил к стенке. Потом ударил Винсента еще раз, сбил его с ног и вышел из мастерской, не говоря ни слова.

Христина была в тот день у матери. Антон, игравший на полу, подполз к Винсенту и с плачем гладил его по лицу. Через несколько минут Винсент пришел в сознание, дотащился до лестницы, кое-как взобрался наверх и лег в постель.

Лицо у Винсента не было поранено. Боли он не ощущал. Он не ушибся, когда упал на пол. Но эти два удара кулаком что-то сломили в нем, опустошили его. Он это чувствовал.

Пришла Христина. Она поднялась наверх. В доме не было ни еды, ни денег. Христина не раз удивлялась, как это Винсент при такой жизни еще держится на ногах. Теперь он лежал поперек кровати, свесив голову и руки в одну сторону, а ноги в другую.

— Что случилось? — спросила она.

Прошло много времени, прежде чем он собрался с силами, приподнялся и положил голову на подушку.

— Син, я должен уехать из Гааги.

— Что ж… Это понятно.

— Мне необходимо уехать отсюда. Куда-нибудь в деревню. Может быть, в Дренте. Там мы сумеем прожить дешевле.

— Ты хочешь, чтобы я поехала с тобой? Это же ужасная дыра, этот Дренте. Что я там буду делать, если у тебя нет ни денег, ни хлеба?

— Не знаю, Син. Придется тебе потерпеть.

— А ты обещаешь расходовать все свои сто пятьдесят франков только на жизнь? Не будешь тратить их на натурщиков и краски?

— Не могу, Син. Ведь это для меня главное.

— Да, для тебя!

— Ясное дело, не для тебя. Разве тебе это понять!

— Мне нужно как-то жить, Винсент. Я не могу жить без еды.

— А я не могу жить без живописи.

— Ну, что ж, ведь деньги твои… тебе и решать… я понимаю. У тебя есть хоть несколько сантимов? Давай сходим в кафе у вокзала Рэйн.

В кафе пахло кислым вином. Было уже довольно поздно, но ламп не зажигали. Те два столика, за которыми они когда-то сидели, были свободны. Христина повела Винсента к ним. Они заказали вина. Христина играла своим стаканом. Винсент вспомнил, как восхитили его почти два года назад ее натруженные рабочие руки, когда она вот так же играла стаканом.

— Они говорили, что ты бросишь меня, — сказала она тихо. — Да я и сама это знала.

— Я не собираюсь бросать тебя, Син.

— Да, конечно, это не назовешь — бросить. Я от тебя не видела ничего, кроме хорошего.

— Если ты хочешь жить вместе со мной, я заберу тебя в Дренте.

Она покачала головой.

— Нет, вдвоем нам никак не прокормиться.

— Ты это поняла, Син, правда? Если бы я был богаче, я ничего бы для тебя не пожалел. Но когда приходится выбирать между тобой и работой…

Она накрыла его руку своей, и Винсент почувствовал, как шершава ее ладонь.

— Ладно. Брось огорчаться. Ты сделал для меня все, что мог. Просто пришло время… вот и все.

— Хочешь, Син, мы поженимся? Я возьму тебя с собой, только бы ты была счастлива.

— Нет, я останусь с мамой. Каждому свое. Все устроится; брат снимает новую квартиру для своей девки и для меня.

Винсент допил вино, последние капли со дна горчили.

— Син, я старался помочь тебе. Я любил тебя и отдавал тебе всю свою нежность. Прошу тебя за это об одном, только об одном.