Но не все согласны с моими интуициями на этот счет. Некоторые философы права отрицают, что у нацистов, Советов, Талибана и других было то, что можно назвать правом, утверждая, что эти режимы просто имели «правоподобные» (law-like) системы. Эти реакции кажутся мне своеобразными, но тот факт, что многие люди, которых я уважаю, думают именно так, подчеркивает особенно тревожный аспект концептуального анализа. Концептуальный анализ, как мы видели, зависит от нашей способности составлять список очевидных истин. Но когда мы имеем дело с вопросами, например, о том, было ли у нацистов право, мы часто обнаруживаем, что ответы людей о том, что безусловно и самоочевидно верно, существенно различаются. Одни считают очевидным, что у нацистов было право, другие считают, что столь же очевидно, что его не было. Поскольку каждая интуиция приведет к совершенно отличающейся теории права, нам необходимо разрешить этот конфликт. Тем не менее концептуальный анализ, по-видимому, не предоставляет возможности судить о конкурирующих интуициях.
Одна возможность, которую нельзя сбрасывать со счетов, заключается в том, что конфликт неразрешим. Люди могут на самом деле обладать различными концептами права, и их противоречивые мнения могут быть проявлением этого факта. Возможно, что мы на самом деле имеем в виду разные вещи, когда используем слово «право», например когда я спрашиваю вас, как пройти к банку, надеясь, что вы укажете мне финансовое учреждение, но вы вместо этого укажете мне на стоящую рядом с вами консервную банку. Если это так, концептуальный анализ права был бы невозможен, потому что не было бы объекта, на который мы все ссылаемся при использовании слова «право».
Другая, более правдоподобная возможность, однако, состоит в том, что те, кто отрицает, что у нацистов было право, признают, что их взгляды им самим не по душе, но подтверждают это именно потому, что они считают, что конкурирующие теории не могут объяснить некоторые важные трюизмы о законе, ровно как их теория может. Другими словами, утверждение о том, что у нацистов не было права, является не трюистическим вкладом (input) в концептуальный анализ, а, скорее, его теоретическим результатом (output). Например, может показаться, что единственный способ объяснить тот факт, что органы власти обладают юридическим правом управлять и способны налагать юридические обязанности на своих подданных, заставляет нас вменять им моральную легитимность и, следовательно, отказывать злым порочным режимам, таким, какой был у нацистов, в статусе права. При такой интерпретации конфликт, касающийся законности порочного режима, действительно мог бы быть разрешен. Чтобы разрешить спор между интуициями, необходимо изучить теории, частью которых они являются, чтобы увидеть, какие из них лучше соответствуют всему набору рассматриваемых суждений о праве. Хотя сейчас мы явно не в состоянии сделать это, я надеюсь, что у меня будет больше возможностей сделать это в книге позже.
На данный момент я хочу подчеркнуть условную роль, которую интуиции играют в концептуальном анализе. В то время как концептуальный анализ происходит на основе наших интуиций, очевидно, важно, чтобы мы не воспринимали какие-либо из наших реакций как священные и непреложные. Тот факт, что теория не соотносится с некоторыми из наших интуиций – что от нас, скажем, требуется отрицать, что у нацистов было право, – может засчитываться против этого, но отнюдь не является фатальным для него. Мы должны учитывать всю совокупность наших реакций и быть готовыми отказаться от некоторых наших взглядов, когда они не согласуются с другими суждениями, которым мы отводим более высокий приоритет и потому в меньшей степени готовы от них отказаться. В этом отношении концептуальный анализ является упражнением в рациональной реконструкции. Если наше понимание объекта не является совершенным, возможно, что мы по крайней мере несколько ошибемся относительно того, что самоочевидно верно для рассматриваемого объекта. Концептуальный анализ направлен на выявление источников замешательств и помогает нам их разрешить.
В связи с этим из того факта, что концептуальный анализ должен начинаться с трюистических суждений, мы не должны делать вывод, что он обязательно закончится трюистическими теориями14. Действительно, не было бы смысла заниматься концептуальным анализом, если бы идентичность некоторого объекта была очевидна для всех. Правильный ответ на Вопрос об идентичности стремится объяснить трюистические суждения и объяснить, почему эти трюизмы верны. Но такое объяснение само по себе не обязательно должно быть трюизмом. Многие из тех, кому представлен ответ на Вопрос об идентичности, могут быть не в состоянии «увидеть», что это лучший анализ рассматриваемого объекта, не говоря уже о том, что он, самоочевидно, является наилучшим15.
Следовательно, тот факт, что теории о природе права соперничают, не должен восприниматься как то, что опровергает концептуальный анализ. Как два детектива могут не согласиться с тем, какой подозреваемый совершил преступление, так и два философа могут не согласиться с тем, что делает объект тем, чем он является. В обоих случаях рассматриваемые лица пытаются выяснить, какая из версий лучше всего объясняет более или менее общую совокупность доказательств. В обоих случаях люди могут не соглашаться, потому что по крайней мере одна из сторон занимается ошибочными рассуждениями, упускает из виду релевантные доказательства, испытывает недостаток в воображении, выдает желаемое за действительное или привносит иное мировоззрение, чем их собеседник16.
Стратегии для воображения
Как подтвердит любой философ, концептуальный анализ – сложная задача. В отличие от математики и логики, которые обладают алгоритмами для наглядного доказательства теорем, философия не имеет установленных процедур, которые гарантируют обнаружение сущности (идентичности) объекта. В результате философы никогда не знают, упустили ли они просто какой-то решающий фактор. Всегда существует вероятность того, что они изначально установили некоторое свойство вещи только потому, что они не были достаточно умны или удачливы, чтобы сформулировать правильный контрпример.
Анализ знаний как истинных, обоснованных убеждений является тому примером. Эта точка зрения была принята философами на протяжении более двух тысяч лет, пока в 1963 году Эдмунд Геттиер не показал, что она несостоятельна17. Он сделал это создав примеры ситуаций, в которых было ясно, что главный герой имел истинное, оправданное убеждение, но не обладал знанием. Один из таких примеров выглядит следующим образом: предположим, вы видите очень реалистичную статую коровы в поле, но вы ошибочно думаете, что это настоящая корова. Оказывается, однако, что корова на лугу стоит прямо за статуей. Теперь, хотя вы верите, что в поле есть корова, и это убеждение является верным и оправданным (помните, что статуя выглядит как настоящая корова), мы бы не сказали, что вы знали, что в поле была корова (в конце концов, вы видели статую коровы, а не настоящую корову). Это показывает, что знание – это не просто истинное, оправданное убеждение, а нечто иное. С тех пор философы снова в поиске чего-то еще.
В дальнейшем мы увидим ту же динамику в области юриспруденции. Точки зрения о природе законности, которые выдержали испытание временем в течение нескольких поколений, часто сводились на нет из-за нескольких четко сформулированных контрпримеров. Тот факт, что концептуальный анализ не защищен от ошибок, конечно, не отменяет его как метод обоснования (reasoning). В конце концов, научное обоснование также не застраховано от ошибок. Подобные обстоятельства особенно подчеркивают необходимость в осторожности. Они указывают на то, что мы не должны быть чрезмерно уверены в наших утверждениях о том, что данное свойство является частью природы того или иного явления. Если чему история философии и учит нас, так это быть смиренными в метафизических вопросах и действовать осторожно и аккуратно.
