Надо специально упомянуть недобрым словом этот курс. Уверен, что Лев Давидович намеренно издевался над всеми будущими поколениями студентов, посмевших поступить на факультеты, где серьёзно изучается теоретическая механика. Типичная его глумливая шуточка выглядит примерно так: приводится некая красивая в своей законченности формула. И к ней небрежный комментарий: «Вывод этой формулы настолько элементарен, что приводить его нет смысла».

И в течение десятилетий поколение за поколением студентов, аспирантов и, подозреваю, кандидатов наук и доцентов бьются над расшифровкой этих мест. Некоторые из «элементарных выводов» оборачиваются сложнейшими многостраничными выкладками.

Далее наступает нечто другое и тоже любопытное. Опять огромное поле для подозрений. Ушлые ребята, которые всё-таки смогли разобраться в этих узких местах, почему-то не торопятся делиться своими результатами с жаждущей ответов и разъяснений студенческой публикой. Видимо, считая, что каждый должен взойти на свою Голгофу. Вполне возможно, не видят такой возможности, делясь только с ближайшими друзьями. Но вероятно и другое: соблюдают некую традицию — поддерживать шуточки великого мэтра.

А баба Яга — то есть я — против! Ибо нефиг умничать не по делу! Пора ставить его на место, месяц уже собираюсь.

Искин мой тем временем раскручивается на полную:

— Девочки, вот здесь сформулируйте аккуратно начальные условия. То есть из чего выводится эта формула, на какой базе.

Мне самому несложно, но девчонкам тоже надо попыхтеть. За час до обеда ещё раз озадачиваю. Закрываю им учебник и требую:

— Теперь воспроизведите все условия на бумаге и автономно от учебника.

Сразу не смогли.

— Если вы не можете воспроизвести вопрос о непонятном месте, то вы и объяснение не поймёте. Вы должно чётко представлять себе, в чём соль.

Поглядев на утомлённые лица, перехожу к посулам:

— Девушки, вас ждёт шикарная награда в случае успеха нашего предприятия. Две награды. Одна чуть позже, во время обеда. Вторая — серьёзная по-настоящему, но без подробностей, шоб не сглазить.

Сам я заканчиваю одну из тяжёлых выкладок. Пока не довёл до конца, но ясно его вижу. На другом месте споткнулся, но поступил согласно выучке олимпиадника: если задача не решается, берусь за следующую. Пока обдумываю, подсознание «пережёвывает» первую.

— Ви-и-тя, это ты как⁈ — фрейлины глядят на исписанные листы с ужасом.

Не говорю, что каком к верху. Я своим девочкам никогда не грублю.

— А чё такого? Подумаешь, Ландау… я — олимпиадник, всех в мире обштопал. У олимпиадников мозги форсированные, и у меня — круче всех. Ландау, конечно, гений, но он сырой гений, природный. Оттачивал свой интеллект хаотически и бессистемно. А я — целенаправленно.

— Ты такой же, как и он⁈ — Людочка глядит потрясённо и с восхищением.

— Ну… своих учебников я пока не написал… и нобелевскую премию не получил.

— Получишь! — уверенность Веры прямо подкупает.

Мы выходим на финишную прямую. Я обдумываю следующую загадку, девчонки, тихо переговариваясь, выписывают формулы, в которых надо заполнять пробелы, большие и маленькие.

Наступает тот момент, когда удовлетворённый искин начинает сбавлять обороты, а фрейлины с облегчением греметь кастрюльками.

Трям-пам-пам! — заявляет телефон, а затем говорит голоском Светы.

У неё образовывается небольшой асинхрон с соседками, они всё-таки на разных курсах учатся, и можно после обеда неожиданно застать её одну.

— В качестве поощрения могу рассказать вам кое-что о Свете, — одобрительно гляжу на поставленную передо мной тарелку с супчиком.

Возникает спрогнозированный умным мной лёгкий ажиотаж.

— Что у нас там происходит — строго конфиденциальная информация, — слегка остужаю энтузиазм фрейлин. — Но впервые мы поцеловались ещё в десятом классе. Ради точности надо упомянуть, что она не единственная девочка, с которой целовался…

— И сколько же их было?

Тут я, в отличие от Василия Ивановича Чапаева из анекдота, блеснул. Если популярный герой на вопрос Петьки ответил, что одна, если считать с Анкой, то у меня набралось в разы больше.

— Не так много, — ухожу в режим скромности. — Хватит пальцев одной руки, чтобы счесть. Ну, как раз их и хватит.

Пересчитываю в уме. Ира со Светой — раз и два. Оля Беркутова — три, Полинка — четыре. Ну и Алиска. Если последнюю не зачесть сразу за десяток, всё-таки сына мне родила.

Фрейлины переглядываются. Не удаётся расшифровать выражение их лиц. Всё-таки я не всемогущ. Кстати, сегодня день рождения Ленина…

После обеда. Комната Светы.

Действительно, соседок нет. Сама Светланка, по случаю тёплой погоды, рассекает в шортиках и топике.

— Может, сходим куда-нибудь погуляем? — предлагает девушка.

Ага, сейчас. Будем бездарно сливать то редкое время, когда рядом никого нет. Несколькими широкими и сильными движениями стаскиваю с её верхнего ложа матрац вместе со всем прилагающимся. Бросаю рядом, сажусь на него.

— Что ты делаешь? — девушка хихикает.

Делает вид, что не понимает или не позволяет себе понимать.

Когда подходит, её коленки тут же оказываются в моём захвате. Прикасаюсь губами к гладкому белоснежному бедру и чувствую, как Светланка ощутимо вздрагивает.

— Что ты делаешь? Прекрати, — руками вцепляется в волосы, но хоть бы намёк на отталкивание.

Как песчаная фигура медленно и неотвратимо расплывается под дождём, так и Света буквально тает и слабеет с каждым поцелуем. И в конце концов валится мне на колени.

На этот раз не тороплюсь, но всё равно попадаю в диссонанс. Светланка слишком быстро уходит в астрал и к концу впадает в полную бессознанку. Ну, мне же лучше, есть возможность привести себя в порядок. Лучше не только в бытовом смысле. Нравится её уникальная фишка. Очень подкупает.

7 мая, четверг, время 15:40

МГУ, Главное здание, кафедра теоретической механики.

— Здравствуйте, Дмитрий Валерьевич! — заглядываю в открытые двери. — Вызывали? Я — Колчин.

Пришлось отпрашиваться с занятий, но с Марковичем отношения прекрасные, легко отпустил. У нас бывают дни, когда учебные часы сильно перекрывают законодательно определённое время официального конца рабочего дня.

— Колчин? Ну, заходи… — вряд ли угроза в его голосе серьёзна, скорее всего, манера такая.

Но принимаю робкий вид и просачиваюсь в помещение.

— Та стенгазета — ваших рук дело? — взгляд завкафедрой похож на нацеленные спаренные ружья, так и мнится, что сейчас раздастся выстрел.

— Коллективное творчество. При моём активном участии, разумеется.

Два дня висит на факультете обширное полотно нашего настенного творчества. Две кокетливые очаровательные феи — излишне пояснять, кто прототипы, — и томик «Механика. Ландау» с портретом мэтра. Люда держит книжку, а Вера лепит наклейку. И шаржированный лик Ландау оказывается в круглом красном знаке с запретной полосой наискосок. При этом Лев Давидович тщетно пытается вырваться из сковывающего кольца. На что мои девочки глядят со снисходительной насмешкой многоопытной конвойной стражи.

Газета висит второй день, но народная тропа не зарастает. Постоянное столпотворение рядом. Кто-то смеётся, кто-то переснимает статью, затем эти категории переходят одна в другую. Замечены были и люди с кафедры.

Задумана не одна статья, а цикл. Красочное оформление будет постоянным, а статьи — меняться. Пока не будет разобран на косточки весь курс механики. Общее название цикла статей: «С нами ваши шуточки не пролезут, Лев Давидович». С небольшой припиской: «здесь вам не тут, это ФКИ».

— Авторство указано ваше.

— Моё, Гершель и Антоновой, — наткнувшись на недоверчивость во взгляде, нахожу нужным пояснить: — Понятное дело, что девушки сами не расписывали сложные места. Они их выискивали, что само по себе огромная помощь. Формулировку тоже взяли на себя. Грамотно поставить вопрос — тоже большое дело.