Я удивлённо посмотрел на Хитер. Этот вопрос неожиданно загнал меня в тупик. Я бы мог сказать, что мисс Грандж – моя зацепка, что от того, узнаю ли я что-то о её смерти, зависит дальнейший ход моего расследования, но я понимал, что я совру. Прежде всего, самому себе.

В этот момент я явно ощутил, что здесь было что-то большее, чем желание написать материал и разобраться в этом мутном деле. Во-первых, эта женщина запала мне в душу. не так, как вы могли бы подумать – у меня была Хитер, с которой я был связан навечно и бесповоротно как минимум трудовым договором. Но Селен… Что-то было в ней такое… В её словах, в её глазах – что-то, что вызывало восхищение и одновременно… Сострадание. Когда мисс Грандж рассказывала о своей жизни, у меня возникло впечатление, что она давно хотела этим с кем-то поделиться, и выпей она ещё немного, я мог бы услышать немало интересного. Были ли эти откровения предсмертной исповедью, не знаю, но чувство, которое я испытывал, вспоминая её грустное лицо, руки, покачивающие виски в бокале, нагоняло на меня щемящую тоску.

Во-вторых, вспоминая неизвестную девушку, тело которой покинуло квартирку мисс Грандж, я чувствовал себя обманутым. Кем она была? Если это – подлинная мисс Грандж, то кто рассказывал мне ту трогательную историю и смотрел на меня задумчивым печальным взглядом? Лгала ли мне та красотка? Неужели эти грустные глазки были лишь притворством, на которое я клюнул, как птенец? Наверное, это играла моя гордыня. Или гордость. Между ними не такая уж большая разница – порог между собственным достоинством и смертным грехом весьма зыбок.

Ну, а в-третьих, меня терзало чувство вины. Я не мог отмахнуться от мысли, что если весь наш диалог был искренним, девушка наговорила мне лишнего и поплатилась за это.

Мой монолог для Хитер мог бы стать откровением, после которого она, вероятно, посмотрела бы на меня иначе, узнала бы обо мне что-то новое. Но несмотря на моё временами проявляющееся слабоумие, я ещё не совсем выжил из ума, чтобы говорить своей девушке о таких душевных муках из-за другой женщины.

– Она что-то знала, детка. Знала, а когда сказала, оказалась мертва. Ты ведь помнишь, я говорил тебе о трупе?

– Который не был похож на рыжеволосую красотку?

– Ага. Клуб может многое прояснить. Так что я вцепился не в женщину, а в возможность продолжить расследование.

– Не нравится мне это.

Хитер помешала чай, громко гремя ложечкой о стенки кружки. Надо же, меня почти перестало это раздражать.

– Почему? Ты же любишь интересные истории, потому что их любят читатели.

– Люблю. Но тебя я люблю больше.

Ого. Я тупо уставился на неё. Кажется, Хитер и вправду переживала. Я подумал о своём прошлом приключении за Стеной, про цыган мулдаси. Несмотря на весь ужас произошедшего, сейчас я вспоминал это с улыбкой (несколько самодовольной), и, если не считать нашу размолвку с Хоуком, считал, что это было даже весело. И не думал, что Хитер восприняла это немного иначе. Иногда я забываю, что она не просто мой редактор и ценит не только как сотрудника.

– Детка, когда я не был осторожен?

Я улыбнулся. Хитер – нет.

– Всегда. Ты всегда лезешь туда, куда ни один человек в здравом уме не вляпается хотя бы из чувства самосохранения.

– Зато он вляпается во что-нибудь другое. Наряду со здравым смыслом в людей встроен механизм самоуничтожения. Разум приходит и уходит, а это – как вечный двигатель, неумолимо ведёт жизнь к логическому завершению.

Я опять усмехнулся, но Хитер и бровью не повела. Шутка явно не удалась. Я вздохнул и потёр виски.

– Хитер, – надо же, как я отвык от серьёзного тона. – Я знаю, что делаю. Если ты думаешь, что последнее расследование меня ничему не научило…

Нет, я никогда не скажу, что она ошибается, иначе это будет моей последней ошибкой. Женщины!..

– Научило. И многому.

– Чему же?

– Тому, что в моей жизни есть что-то кроме работы и чужих историй. Есть моя история, есть люди, которым… – Коллапс всемогущий, я правда это скажу? – Я не хочу делать больно.

Да, я умею быть серьёзным.

Я поймал её испытующий взгляд.

– Тогда брось это дело и напиши чего попроще, Ник.

Хитер посмотрела на меня как никогда серьёзно, а вот я уставился на нее с видом студента, вытянувшего вопрос по сопромату на экзамене по биологии. Чтобы моя Хитер уговаривала меня бросить работу на полпути?

Я хотел возмутиться, а потом до меня кое-что дошло.

– Ты что-то знаешь, чего не знаю я?

Продолжая помешивать чай ложечкой, Хитер вздохнула.

– Нет. Просто эта история кажется мне какой-то тёмной. На вопросы не отвечают в полиции, это сообщение, которое тебе прислали…

Всё ясно. Я уже пожалел, что показал Хитер это угрожающее предупреждение. Я ясно понял, что за мной следят, но пока никаких признаков того, что мне хотят навредить, не было.

– Детка, – я снова сменил тон. Когда я говорю серьёзно, начинаю впадать в уныние и становлюсь внушаем, а я хочу остаться при своём мнении и не идти у моей крошки на поводу. – Я буду очень осторожен. Обещаю, при первых признаках опасности сбегу домой и спрячусь под одеяло. С головой.

Хитер вздохнула.

– Я понимаю, почему ты шутишь, – сказала она как будто бы устало.

И снова – ого! Но Хитер не пошла дальше, чего я, признаться, опасался. С утра мне не очень нравятся такие разговоры, как, впрочем, не нравятся и вечером – я начинаю заниматься самоедством и не могу уснуть.

– Просто… Мне будет очень жаль лишиться такого сотрудника, – усмехнулась она.

– Приятно, когда тебя ценят.

Хитер налила себе ещё чаю.

– Ладно, раз такое дело, как ты думаешь, что это за набор букв?

Я показал ей фотографию того рекламного щита с трассы. Хитер изучала его несколько секунд.

– «Начало в 23». Это всё, что я могу предположить. Хотя…

Она посмотрела на текст снова.

– Полагаю, вот это слово – «любви». «Только в…». Вероятно, «в клубе».

– Это я тоже разгадал. Что за клуб?

– Я похожа на человека, который шатается по увеселительным заведениям? – Хитер саркастично подняла бровь.

– В городе их сотни, – задумчиво сказал я.

– Тысячи.

– Я даже не знаю, какой запрос послать в сеть. Что это за слова?

Хитер вздохнула и поднялась со стула.

– Поехали, спросишь у Ларри, может, у него получится понять. В конце концов, он раньше часами просиживал в баре. Ну, знаешь, на углу Паркер-стрит. Может, бывал и в других.

Я усмехнулся. Был у Ларри тяжёлый период в жизни.

– Ладно, поехали, – кивнул я, на ходу допивая остывший чай.

Всю дорогу Хитер молчала. И я был ей за это благодарен – странные ощущения, очень похожие на сожаление, не давали сосредоточиться. А когда ты смотришь на дорогу и следишь за тем, чтобы тебя ненароком не подрезал какой-нибудь осёл на дорогущем «Антигравити», концентрация – залог выживания.

Нет, смертность на дорогах – дела минувших дней, сегодня убиться в аварии так же сложно, как полететь в космос (увы). Даже после Коллапса люди не стали осторожнее, поэтому машиностроение пошло другим путём. Если нельзя приучить людей соблюдать правила на дорогах, нужно сделать так, чтобы их нарушение влекло за собой как можно меньше проблем. Подушки безопасности, вшитые куда только можно, включая сиденья, корпус, который согнётся разве что, под прессом, но никак не от удара, перевернуться не даст встроенный гироскоп – словом, всё для того, чтобы даже самый злостный нарушитель уцелел при самом страшном столкновении. Ведь с мёртвого не сдерёшь расходы на покрытие ущерба и штраф, чтобы пополнить городскую казну (и карманы тех, кто ей управляет). А штрафы были немаленькие.

Если бы мне пришлось оплачивать ремонт «Антигравити», я бы перестал есть. Ближайшие лет десять. Денег не осталось бы даже на то, чтобы оплатить один поход в общественный сортир – настолько дорогой была каждая деталь этого бесколёсного чуда, парящего над трассой. Для них выделили отдельную полосу, но кого это волнует? Уж точно не владельцев таких авто.