Страх придавал ему сил, помог поднять девушку. Прижимающаяся к груди Агидель казалась невесомой, маленькой и хрупкой. Если раньше Елизаров с опасением волок своё тело, отчаянно боясь оступиться, то теперь с нею на руках он шагал резко и уверенно. Боль — ничто. За неё страшнее.

У них сложилась дурная традиция — каждый раз, когда ведьма оказывается в его постели, Елизаров трясется и нервничает. Каждый раз, лежа на его простынях она едва не прощается с жизнью.

Комната. Агидель. Постель.

«Силу ведьма может черпать из мужчины»

Осознание ласково огладило глотку, скользнуло влажной дорожкой по коже, пуская мурашки. Славик способен ей помочь. Ему этого хочется. Стоило лишь подумать о сексе с Агидель, как бесы в груди проснулись, сочно потянулись, обдавая лавиной желания, обнажая крупные клыки.

Не ври хотя бы себе, животное, о каком альтруизме ты сейчас думаешь?

— Агидель, переспи со мной. — В тихом вкрадчивом голосе бархатные ноты. Разве не так искушал змей Еву в Эдемском саду?

Её глаза открылись так резко, словно одна эта фраза её уже вылечила. Ведьма в руках начала ерзать, попыталась выбраться из объятий. Славик едва не потерял равновесие, пришлось поставить её на ноги.

И, боги, Елизаров увидел в её глазах отражение собственных демонов. Взгляд девушки опустился на его рот, подернулся дымкой, язык Агидель нервно проскользнул по нижней губе. Волна желания тут же ударила в пах, приподнимая член.

Хочет её. Даже сейчас, растрепанную, бледную, с расцарапанными ногами и крупным лиловым синяком от пощечин Чернавы на скуле. Хочет несмотря на то, что сам ей вовек не сдался.

Разве не звучали его слова на болоте признанием собственных чувств? С чего бы ещё ему собой жертвовать? Разве не переплетались её пальцы с его собственными сегодня днем, пока он до зубодробительной боли в висках вчитывался в каракули мертвой ведьмы?

— Ты не знаешь, о чем просишь. Думаешь, что тебе герою это будет нипочем? — В голосе Агидель чистый яд, плещущийся концентрат самобичевания. Елизаров не слышит. Он оглох, ослеп и совершенно обезумел. Делает шаг вперед, прижимая к себе хрупкую фигуру.

Ведьма смотрит снизу вверх, прожигает прищуренным взглядом, она не прикрывает веки даже тогда, когда он опускает голову, тянется к губам. Секунда. Её рот приоткрывается, впуская его язык. И это словно прыжок в пропасть, когда в диком безумном восторге сжимаются все внутренности. Ощущение полета, свобода, кутающий душу запах Агидель. Его почти вынесло из собственной шкуры, когда язык ведьмы скользнул в его рот, она потянула Елизарова на себя.

Концентрат Агидель. Живое пламя.

Тонкие ледяные пальцы требовательно дернули в сторону пряжку ремня и почти сразу опустились на пульсирующий возбужденный член, поглаживая через плотную ткань оттопыренных джинс. Ведьма шумно выдохнула в его открытые губы, когда Елизаров толкнулся навстречу руке.

— Твою мать… — Голос его подводит, опускается дрожащими от возбуждения низкими нотами, когда пальцы Агидель расстегивают молнию и тянут вниз штаны, приспуская вместе с трусами. Пальцы обхватывают член, начинают дразняще медленные движения. Загривок облизывает волна удовольствия, Елизаров с шумным выдохом прикрывает глаза. Позволяет Агидель наслаждаться вседозволенностью, он видит через полуприкрытые веки, как её жадный взгляд скользит вслед за рукой, движения становятся резче, быстрее.

И Славик почти верит, что снова лишился собственных ног. Елизаров теряет всякую чувствительность, существуют только её тонкие пальцы и восторженно расширенные зрачки.

Не спугнуть, не быть напористым и настойчивым, она слаба.

Самообладание рвется, натужно стонут и давятся слюной бесы в грудине, он заставляет себя быть неспешным.

Жадность — грех.

Тогда он будет вечность вариться в адовом пекле.

Она попыталась опуститься перед ним на колени, парень протестующе качнул головой, потянул за запястья на себя. Видит Господь, если она коснется его губами — он не сдержится, тут же кончит. Мало. Хочется большего. Так, как он представлял себе с сотню раз, видя её гордо вздернутый нос и насмешливо прищуренные глаза.

Протяжно скрипит кровать, когда он придерживает опускающуюся на матрас девушку. Податливую, живую, горячую. Агидель кажется такой хрупкой, что на мгновение он колеблется, нависает над ней, держась на локтях и предплечьях, скользит завороженным взглядом по бьющейся венке на шее, острому развороту ключиц.

Настоящая ведьма — живая соблазнительная отрава. Приподнимает бедра, задирая до бледных тонких ребер платье, ерзает, отбрасывая в сторону нижнее белье и приглашающе разводит ноги.

Так выглядит чистое искушение. Выводит розоватыми коготками царапающие дорожки по подтянутому прессу, опускается, дергая Елизарова ближе за расстегнутый ремень.

Мать вашу.

Он поддается, входит резким рывком и Агидель прогибается, с тихим протяжным стоном закусывает губу, прикрывает глаза. Возбужденная, влажная, для него. И плевать, что для неё это простая подпитка. Елизаров хочет выдрать собственный мозг, хаотично мечущийся, пытающийся вразумить.

Чему радуешься, идиот? Ты легкий перекус, она же сказала, что не нашла того самого.

Посылать всё к черту, наблюдая из-под полуопущенных век, как она изгибается, постанывает, подмахивая бедрами навстречу резким толчкам. Тонкие пальцы сжимаются на лопатках, он чувствует их холод даже через ткань майки. С садистским удовольствием замедляется, делает плавными и неспешными движения.

Растянуть этот момент, остаться в нем навсегда. Остаться в ней. Прорасти к ней под кожу, отравлять так же, как травит его она.

Зеленые глаза возмущенно распахиваются. Затуманенный страстью взгляд фокусируется на нём, ведьма крепче обвивает торс ногами, тянется вперед с протестующим громким стоном.

Её короткий рывок. Поворот переплетенных тел и Агидель садится верхом, задает резкий рваный ритм, закусывая нижнюю губу Елизарова. Короткая мимолетная боль тут же зализывается горячим языком, во рту — вкус собственной крови.

И это настолько слишком, настолько густым дурманом удовольствия, что он не способен сдержать глухого стона. Сжимает тонкие тазовые косточки подушечками пальцев, рывками вбивается в податливое девичье тело.

Разрядка настигает двоих одновременно. Горячая судорога сжимает низ живота. Секунда, в которую мир вокруг разлетается на атомы, а ведьма с всхлипом выдыхает его имя и падает к нему на грудь, хрипло дышит через широко открытый рот, касается горячей щекой влажной кожи.

Елизаров умер. Или сейчас умрет. Прямо сейчас разверзнется пол и его пожрет преисподняя. Потому что вместо того, чтобы повернуться на бок и уснуть, он зарывается носом во влажные спутанные пряди и прижимает её к себе.

Пожалуйста, дай мне совсем немного времени. Потому что это нужно. Прошу.

Стоило последним спазмам оргазма раствориться и члену внутри неё опасть, как Агидель выскользнула из объятий. Резким, почти злым рывком опустила платье, нервно облизала губы. Изумрудные глаза заметались по избе, скользнули ничего не видящим взглядом по смятым простыням, догоревшей свече и просвету окна. Она смотрела куда угодно, но не на него.

Чего-то иного ждал? Она считает тебя ошибкой, Слава.

Приподнимая таз, Елизаров резким рывком натянул джинсы обратно и нахмурился, уселся на край кровати, широко разведя ноги упер в них локти. Дурное предчувствие неприятно скреблось внутри.

— Мне стало лучше, спасибо… — пытаясь скрыть неловкость, ведьма хаотично мечется по комнате в попытке найти свою обувь. А он молчит. Не напоминает, что зеленые босоножки она скинула ещё утром в сеннике. Славик рассыпается. Смотрит на неё и понимает, что мир снова начинает выцветать.

— Рад помочь, обращайся. — Звучит сухо и высокомерно, Агидель дергается, словно от пощечины. Заливаются пунцовым щеки.

Ему бы быть благоразумным, поговорить с ней, всё выяснить. Но ощущение собственной ненужности и никчёмности больно давят на глотку, не позволяют анализировать, не оставляют ни грамма хладнокровия.