Когда автобус остановился в тени у знакомого дуба, сердце сработало в холостую — пропустило удар, а затем заколотилось где-то в глотке, выворачивая наизнанку душу. Приехали.
Выгружались быстро, нервно и дергано. Водитель только посмеивался над расторопностью молодежи. Слава, которого пришлось снести с высоких ступеней, мрачно оттопырил средний палец ему в спину, заерзал, удобнее устанавливая ноги на подставке коляски. Сумки и чемоданы припорошило пылью из-под колес отъезжающей машины, парни замерли, синхронно повернув головы в сторону узкой тропинки, огибающей озеро.
Будто и не уезжали, словно не было тех лет в городе, пропитанных отчаянием и одиночеством. Желание обернуться больно зудело под кожей, Бестужев его сдержал — Кати за спиной не будет. Её давно там не было.
Погода была здесь мягче, солнце не лупило по лицу наотмашь, жара не душила сухим воздухом, с хрипом врывающимся в легкие. Припекает, да, но влажность и легкий прохладный ветер всё меняли. Ласково покачивались на ветру тонкие ветви ивы у воды, шелестел листьями огромный дуб, бросающий на их головы и спины крупную тень. Природа берегла почитающих её деревенских. Причиной тому климат Уральских гор, или их незримые боги, но дышать здесь было легче, свободнее.
На озере завелась пара длинношеих лебедей, они гордо скользили по водной глади у самого берега, а следом плыли трое неказистых птенцов. Серые, с непропорциональными тельцами, они покачивались на воде, смешно и быстро перебирая под водою лапами, догоняя статных родителей. Шипели, щелкали клювами у перьев друг дружки, резво опускали под воду маленькие головы. Совсем скоро они научатся летать, но каждый раз они будут возвращаться под родительское крыло. Ещё два года они будут жить под защитой, в любви и ревностной опеке. В безопасности.
— Третий раз ездишь, что, каждый раз клювом щелкаешь? Не сдохло в тебе чувство прекрасного, Саня, пошли. Потом этих гусей посмотришь, покормишь, хоть к себе заберешь. Я сварился в автобусе, хочу сполоснуться.
Бестужев хмыкнул, отвел взгляд от молодого семейства и взялся за чемоданы. Оставалось пройти совсем немного. Коляска Славика бодро катила того вперед, лишенный груза чемоданов, он резко, почти зло работал руками. На спуске с пригорка Елизаров так набрал скорость, что Саше пришлось бежать, беззлобно нарекая друга идиотом.
— В детстве в гонки не доиграл? Я тебя по запчастям собирать не буду, угомонись.
Тот лишь счастливо щерился, осматривая приближающуюся улицу и дома.
— Запчастей немного осталось, справишься быстро. Мы сразу в дом Весняны?
— Нет, мы будем жить в другом месте. — Бестужева невольно передернуло, в прошлые годы он возвращался к той избе. Прожигал пропитанный засохшей кровью порог ненавидящим взглядом. А войти внутрь не набрался сил. Там, на печи, осталась Катина камера, в бане валялась смятая пижама с вывернутой наизнанку розовой майкой. Мать Смоль отказалась ехать сюда, горе сожрало годы её жизни, казалось, за месяц она постарела на десять лет. Кроме седых волос и сетки морщин у глаз ничто не выдавало боли. Кто-то называл её сильной, а кто-то посчитал плохой матерью, не тоскующей по погибшему ребенку как следует. Сам Бестужев так и не нашел в себе сил пойти на её похороны, закрытый пустой гроб вызывал приливы душащего отвращения. Хотелось кричать о том, что Смоль жива. Он чувствует, она тянет его за собой на дно. Хотелось вопить. Но его бы никто не услышал, ему не верили.
На третий его приезд кровь с порога пропала, покосившаяся дверь встала ровнее, отсыревшая и отошедшая от окна ставня поправилась чьей-то заботливой рукой. Он подумал, что приехали родственники погибшей женщины. Но деревенские говорили иное.
Отвечая на невысказанный вопрос друга, он кивнул в сторону поворота на вторую широкую улочку. Их встречали горящие любопытством глаза за ставнями распахнутых окон и лай дворовых собак, прячущихся от полуденной жары в будках.
— Я жил в доме молодых ребят, они перебрались в Жабки, родители Феди пожалели меня и впустили пожить. Хорошие люди, добрые, другие кляли меня и едва не пихали в спину, разворачивая к дороге. Боятся они нас, Слава, куда больше, чем всю свою нечисть вместе взятую. Боятся, что мы снова что-то сотворим, а расплачиваться будет деревня.
— Уроды. — Мрачно цокнув языком, Елизаров сплюнул в сторону чужого двора. В открытом окне избы возмущенно охнуло, качнувшаяся занавеска скрыла обитателей от их взглядов. — Нужно было молча в тот дом возвращаться, ещё унижаться, просить кого-то. Или там уже живут?
— Живут. — Левый уголок губы изогнулся в издевательской усмешке. — Но тебе бы не понравились такие жители. Я не смог порога переступить, там змея на змее вьется. Думал, там будет Полоз. Звал, угрожал дом сжечь, а что ему этот дом? Деревенские говорят, что изба после нас стала проклята, подойти к ней нельзя. Ребятня на спор забежать попыталась, так девчонку змея укусила. Всех на уши подняла, думала гадюка. Обошлось.
При упоминании Щека руки Славы нелепо дернулись, сбились с ритма и колесо коляски въехало в колею от телеги, пересекающую пыльную дорогу. Его повело в сторону и не успей Саша вцепиться в ручки — опрокинуло бы пузом в дорожную пыль. Взгляд, который он получил в благодарность, заставил игриво ощериться, подмигивая и тут же разжимая руки, поднимая их в сдающемся жесте. Не успевший послать его нафиг Елизаров зло фыркнул.
Не ожидая, что Саша свернет у одной из калиток, Елизаров проехал ещё пару метров по инерции, прежде чем руки остановили движение колес, а он развернул коляску, подъезжая к нужной избе.
Маленький домик был покрашен в темно-бордовый цвет, все окна распахнуты настежь, сквозняк игриво гоняет белоснежные ситцевые шторы, с краем одной из них играет отъевшийся, ненормально пузатый маленький котенок, еще трое пристроились под лавкой и наминают лапками живот матери, лениво приоткрывшей желтые глаза при скрипе калитки.
— Есть кто дома? — Неожиданно громкий крик заставил Славу матюкнуться, неловко засмеявшись. Напряжение грызло и его. Это почему-то порадовало. Бестужев мимолетно улыбнулся, скосив на друга лукаво прищуренный взгляд.
Из избы выглянула низенькая женщина сорока лет — туго сплетенная коса, румянец на загорелом лице, она дышала здоровьем и зрелой красотой. Опершись о подоконник локтями, она растянула губы в широкой улыбке, на щеках появились аккуратные узкие ямочки.
— Сашенька? Здравствуй, что-то ты к нам зачастил. Говорил же прошлый раз, что не приедешь. Я уже думала, как самой в город выбираться, гостинцы твои к концу подошли.
— Здравствуйте, Зарина Изяславовна, а я вот… — Чувствуя неловкость, он пожал плечами, улыбаясь в ответ. — Я снова с подарками, можно же пожить в домике вашего Федора? Мы на месяц.
Зарина и её муж оказались единственными жителями деревни, способными протянуть ему руку помощи. В те дни даже Беляс смотрел на него с жалостью и брезгливостью, сурово морща густые брови. Староста вески вскидывал ладони вверх в сдающемся жесте, открещивался от его просьб, сочувствующим голосом предлагал довести до Жабок через болота.
Каждый деревенский смотрел на него, как на побитую чумную собаку. Запирали двери, не выпускали во дворы детей, способных сболтнуть лишнего. В их глазах светилась жалость, но своя рубашка всегда была ближе к телу. Своим привычным укладом жизни никто рисковать не хотел.
Бестужев помнил тот день, помнил ветер, рвущий полы расстегнутой куртки, дождь, косыми ледяными струями заливающий глаза и отчаяние. Оно жрало его живьем, жадно откусывало кусок за куском и давилось, насыщаясь его болью. Тогда Бестужеву казалось, что он умрет. Прямо там, посреди разъезжающейся под ногами дорожной грязи, среди грозно возвышающихся над ним изб и разрывающегося молниями неба. Залитый дождевой водой и слезами, с нищенским скулежом, выдирающимся из горла. Он был разломлен, растоптан, разрушен. Ещё немного и это всё поглотило бы его без остатка.
Когда на плечи легли чужие руки. Аккуратные, узкие длинные пальцы сжали предплечья, повели за собой. Он ослеп, от дождя и горя он не мог разглядеть своего спасителя. Не понимал, кто кутает в плед, пропахший дымом, кто наливает горький липовый чай на незнакомых травах. Слышал тихий разговор, но не разбирал слова. Просто смотрел в открытое жерло печи, где огонь трещал, скакал алыми языками по поленьям.
