— Ты о чем это там думаешь? Сейчас все записи слюной заляпаешь. — Нога друга пнула прицельно в голень, Бестужев вздрогнул, проглотил спрятанный за щекой кусок хлеба и неловко прочистил горло.

— Да так. Если бы я увидел нечто подобное раньше, я был бы уверен, что обладательнице такой фантазии нужно подлечить своё ментальное здоровье. Обряды на козьей крови, обращение в волка при помощи ножей и пней… Сколько жути она умела? И столько дневников, на что ещё у неё хватало фантазии?

Елизаров растер мочку уха, перелистнул страницу, задумчиво закусил губу.

— Некоторые записи — это не обряды, а свод непонятных правил и подсказок. Наверное, это её первые заметки, ты только послушай: «Каждый обряд требует затраты сил, ежели ведьма работает на собственной — она быстро стареет, слабеет и умирает до сорока лет. За каждый ритуал нужно брать плату и лучше, ежели плата отдана человеческими годами. Работай в дар, бери в неназванную плату годы жизни и здоровье. Если нет возможности работать «в дар», ритуал надо сменить, добавить жертвоприношение в откуп либо животную кровь. Лучше брать молодых, окрепших либо новорожденное потомство». — Славик запнулся, передернул плечами, брезгливо кривя губы. — Или вот ещё: «Дабы молодость и красоту сохранить, надобно чужую силу в себя лить. Удобнее всего сделать привязку на мужчину, пожирая его годы и молодея. Чем больше любовников у ведьмы, тем дольше проживет каждый из них, тем моложе и прекраснее будет женщина, наполненная страстью и чужим духом».

Парень резко повернул голову в сторону Агидель. Не отвлекаясь от дневников, она слушала их разговор. Уголки губ медленно потянулись в злорадной улыбке, уши Славика начали красноречиво краснеть.

— Это что получается, ты можешь жрать чужое здоровье во время секса? Или это тоже какими-то обрядами делается? Какой мужик на такое пойдет?

Поднимая озорной взгляд, девушка откинулась на спинку стула, поворочала затекшими кистями рук.

— Теоретически да, Чернава многих здесь своей красотой пленила, ой и ненавидели её здешние женщины. Не все, но у многих мужчины загуливали, хоть раз да к ней наведывались. Я же предпочитаю не напрягаться до того состояния, в котором может понадобиться подпитка. Жизни мне хватит и обыкновенной, человеческой, продлевать её не хочу. Красота? Так ей с возрастом положено меняться, а после увядать. На крайний случай лучше кровь свою пущу, чем чужую жизнь заберу, тем более под непонятно какого кобеля лягу.

— А если под понятно какого?

На судорожном осуждающем вдохе кусок хлеба пошел не в то горло, Бестужев зашелся кашлем, хлопая себя по груди кулаком, отбросил на тарелку оставшийся кусок.

Иногда и Софья бывала права, насчет Славы так точно: что божедурье, то божедурье. Как иначе назвать придурка, решившего обсудить столь интимный вопрос в присутствии третьего человека?

К его удивлению, ведьма не смутилась, напротив, она хищно ошерилась, внимательно вглядываясь в любопытные глаза Елизарова.

— А нормального и приличного понятно кого я пока не отыскала.

Тот и не думал стушеваться, извиниться за неуместный вопрос. Кивнул с серьезной миной, задумчиво почесал небритый подбородок и снова вернулся к дневникам. Вот уж дамский угодник и умелый обольститель. Бестужеву было страшно даже думать о том, какие выводы он сделал для себя.

Нужную запись нашел Саша. Солнце скрылось за горизонтом, они зажгли свечи и растопили печь. Славик накинул на плечи Агидель плед, пользуясь её сосредоточенностью прижался к её боку, заматывая двоих в один теплый кокон. Бестужев накинул теплую байку.

И под пляску теней, вглядываясь в режущие завитки букв, он снова услышал Чернавин голос. То самое проклятие, строчка в строчку, теперь он мог повторить следом каждое слово. Сердце испуганно дернулось, ударилось о сжатый спазмом желудок, а затем понеслось галопом, пустило по крови ток.

Строка за строкой. Агидель почуяла перемену, вскинула голову и потянулась через столешницу за дневником. Он послушно разжал пальцы, выпуская ставший горячим корешок.

Зеленые глаза заметались по странице, с каждой пройденной минутой ведьма хмурилась все больше, принялась отбивать нервный ритм стопой по деревянному полу.

Находиться в избе стало тошно. Печь топила слишком сильно, пот заструился по спине, воздух сперло, опустило тяжелым комом в грудину. Паника. Такая, какую он не испытывал уже давно. Вот сейчас ведьма скажет, что это единственное заклятие во всех гримуарах, к которому Чернава не придумала чистки. Оно несокрушимое. Вечное.

— Я сейчас тебе не нужен?

Она отстраненно качнула головой, не подняла глаз даже тогда, когда он пошатнулся, задевая бедром дернувшуюся столешницу. Почти бегом направился к порогу.

Прохлада отрезвляла, учила дышать заново. Вдох, выдох, Бестужев широким шагом двинулся по пустой улице, прямиком к проклятой избе Весняны. В окнах действительно горел свет, мелькали силуэты. Но домовой не вышел, чтобы прогнать его — парень не дошел до двора, замер у колодца.

Тихо заскрипела цепь, наматываясь на ворот, поднялось полное до краев ведро. Вода ледяная, от неё заходились зубы, покрывалась мурашками кожа рук. Саша умывал лицо, когда с боку раздался голос Смоль. Не ожидавший, он вздрогнул, замер, упираясь широко разведенными руками в деревянный сруб колодца. С возмущенным всплеском приземлилось обратно в темные недра ведро.

— Агидель нашла способ тебе помочь?

— Не уверен. Она перечитывает проклятие. — Как же сильно ему хочется покоя, как устал он от этой неопределенности. Каждый шаг кажется сложнее предыдущего. И каждый раз он наивно обманывает себя, внушает, что следующий — окажется последним. Приведет к счастливому «долго и счастливо». — Не боишься здесь находиться одна? Деревенские говорили, что после нас этот дом стал проклятым.

Девушка мягко засмеялась, щуря карие глаза запрокинула голову к лунному свету навстречу. Мириады звезд зажглись над их головами, полная луна светила так же ярко, как и прошлую ночь. Только обстоятельства были иными, сейчас не было груза мертвого тела в руках, не давила вина на шею.

Поворачивая голову, Катя махнула рукой в сторону поля у избы. Саше пришлось прищуриться, напрячь зрения, чтобы рассмотреть силуэты. Их было двое. Высокий поджаристый, хищно сложенный Щек медленными, но широкими шагами настигал ребенка, расставляя в стороны руки. Неловкий, маленький и хрупкий, тот стремглав несся в сторону леса, подпрыгивал на кочках. Так сразу и не понять, девочка или мальчик. Когда Полоз его настиг, когда подхватили уверенные руки, подбрасывая в воздух, чтобы поймать, до них донесся задорный громкий визг и детский хохот. Взлетело вверх, широко растопыривая ручки и ножки тельце, ещё громче зашелся малыш, когда полоз его поймал, прижимая к себе, баюкая. Всего пара секунд, пока тот юлой не выполз из отцовских объятий, чтобы снова, задыхаясь от восторга, побежать вперед, разливая по воздуху искрящийся смех. Щек постоял пару секунд, давая ребенку фору, а затем продолжил игру.

Бестужев не мог сдержать грустной улыбки, в голосе затаилось удивление:

— Так это вы те самые злые духи? Теперь понятно, почему деревенские слышат детский смех ночами, а к дому не пускает домовой. С кем поздравлять тебя?

Катя. Ребенок. Попросту не укладывается в голове, что Смоль стала матерью. Теперь понятными стали её рассудительность и мягкая уверенность. Её переменил не возраст, она стала такой, благодаря познанию материнства.

— Злат. Мальчик. — Запрыгнув рядом с ним на сруб колодца, девушка неспеша махала тонкими лодыжками, подушечки пальцев рук выводили странные узоры по каплям, оставшимся на дереве после его умывания. Растягивали темные блестящие дорожки. — Мне очень жаль, что у тебя всё так сложилось. Честно, если бы я знала всё с самого начала — попыталась помочь.

— У меня был шанс забрать тебя с собой? — В тихом голосе ни тени надежды на иной исход. Так рассчитывает услышать то, что оправдает его, что позволит стянуть тяжелое ярмо с шеи. Внутренний голос топит, тянет душу на дно собственной, кишащей змеями пучины.