Резко стало несмешно. Оттопыренный средний палец Славика мелко задрожал. Обезображенное жаждой и гневом лицо упырихи растянулось в многообещающей улыбке. Осмотревшись, Надя опустилась на четвереньки и с хриплым рычанием метнулась к бане. Загрохотало, заходило ходуном за дверью, Славик нервно сглотнул, тайком вытирая вспотевшие ладони о коленки.

Бестужев хотел бы не понимать. Паззл сложился слишком быстро, не дал пробыть ни мгновения в блаженном неведении: обратно существо возвращалось медленно, бережно тянуло в единственной руке наполненное водой ведро. Ею давно позабылось хождение на двух конечностях, Гавриловой были привычнее четвереньки и теперь она неказисто переваливалась с ноги на ногу, шаталась, как чумная, запиналась. Но шла вперед. Саша попытался сглотнуть вязкий ком, застрявший в глотке, язык отказывался ворочаться.

— Она хочет избавиться от сока рябины. Езжай в комнату, Слава, захвати Василько и запри двери.

Елизаров не шелохнулся, тихо причитал обнимающий коленки в углу Василько. Счет шел на секунды, у Бестужева было слишком мало времени. Метнуться к печи, выдирая горсть алых ягод, а затем ко второму порогу, ведущему из сенника в основную комнату. Через ошметки первой двери, раскидывая крупные щепки подошвами кроссовок, чтобы выжидательно присесть на корточки у самого порога, неспешно перебирая ягоды. Если она сумеет смыть первую преграду, он нарисует вторую. Если рябина их защищает, что ж, он может рисовать хоть всю ночь. Будто читая его мысли, тихо запищал рыжий:

— До крика третьих петухов. Держи её, Сашенька. По твою душу Наденька встала, по твою.

Существо многообещающе ощерилось. Палец оставшейся руки с длинным кривым когтем указал в сторону Василько, царапнул воздух.

— Тебя я сожру первым, а ты пой, голоси свои колыханки. Пой...

Парень не отличался стальными нервами или дюжей храбростью, Саша ожидал от него всякого: истерики, громких слез, рвоты или недержания. Но то, что произошло дальше, выбило из него остатки воздуха и здравомыслия. Громко выматерился за спиной Славик, заставляя на мгновение упустить Надю из виду и обернуться. В этот же миг сзади раздался всплеск выливаемой воды, а по голове прилетело опустевшим ведром. Сильно, так, что виски разодрало болью, переносицу обожгло огнем, нос громко хрустнул. Но Василько… Не замечая льющейся по подбородку крови, Бестужев ошалело следил за его преображением. Оглушающе громко хрустели кости, словно мягкий пластилин гнулся череп, втягивались длинные неказистые руки, покрываясь плотной серой шерстю. Лопались носовые пазухи, тянулся вперед нос. Все происходящее казалось дурным сном, чьим-то безумным кошмаром, в который их затянуло по глупой ошибке... Через миг в горе, измазанной в рябиновый сок и смолу одежды сидел мышонок. Истошно запищав, он засеменил под печь, оттуда на него возмущенно зашипело, но Навьи дети, похоже, с соседством его смирились. Надя за порогом захохотала. С нескрываемым удовольствием шагнула за порог.

— Это должен был быть ты. Не я. Справедливости в мире нет, Саша, зато в нём живут монстры.

В стремительном прыжке вытянулось неестественно длинное тощее тело, а Бестужев сработал на инстинктах. Пальцы рывком вдавили ягоды в порог, в ладони вцепились занозы, плотно засели под кожу, но линию он провел. Вот она, толстая, блестящая светлой влагой. Спасающая. Надя ударилась в невидимую преграду и кулем рухнула прямо перед его сломанным носом.

Третьи петухи. Как додержать её до третьих петухов?

Славик за спиной испуганно дернулся, ударилась об стену спинка коляски и его затылок. Саша врос в пол в сантиметре от скалящегося лица. От неё несло прелостью, мхом и разложением, едкий запах осел в легких, Бестужев судорожно затаил дыхание.

Надя поднималась — неказисто и медленно, упираясь одной рукой в пол, прогибая позвоночник дугой. В порванной одежде он видел белеющие кости и гнилые лоскуты мяса. Рука на тесаке плотнее сжалась, он подгадывал время для удара.

— Я виноват в твоей смерти, но тогда я сделал всё возможное, чтобы спасти вас, Надя. — Горячий шепот дрожал, его самого колотило. Клыки с громким щелчком захлопнулись у самого носа, и он отмер, отшатнулся подальше от черты.

— Ты умрешь сегодня. На том и сойдемся, Бестужев. Сегодня ты скатишься в тот же мрак, в котором теперь существую я. Здесь очень голодно. А потом я подберусь к мышке и нашему безногому дружку. Я заберу всех вас.

Не пряча оскала, Надя начала медленно отступать, её силуэт стали поглощать тени, свечи на столе и лампы не хватало, чтобы осветить и сенник. Но глаза горели, две алые точки он смог бы увидеть даже в самом плотном мраке. И они метались в поисках того, чем можно снести очередную преграду. Не было рядом воды, а в баню она возвращаться не желала — кровожадность застилала разум. За это можно было благодарить языкастого Славика:

— Не звезди, великая убийца, постоишь здесь до третьих петухов, поругаешься, а днем мы найдем твои останки и попрощаемся как следует. Мертвое должно оставаться мертвым. Хоть по ту сторону жизни совесть поимей, Гаврилова. При жизни всем гадила, в посмертии не меняешься.

— Ты подкати за порожек и повтори, инвалид… — В булькающем рычании с трудом узнавались слова. Продолжая мелькать в дверном проеме смазанной тенью, она поднимала каждый волосок на теле одним своим присутствием.

Саша не боялся нечисти. Не так сильно. Да, рядом с лесавкой он испытывал обреченность и толику страха, но не такой поглощающий ужас. Потому что это была Гаврилова. Та самая, что носила вульгарные чулки в крупную сетку и подводила широкие губы алым. Та, которая терроризировала Павла сотней хотелок и абсолютно манерно цокала языком, поправляя выбившиеся пряди из прически. Она была знакомой. То, что предстало перед ними сейчас, вылизывало глотку волнами ужаса. Саша не был уверен, что рука с коротким тесаком не дрогнет, когда он замахнется, глядя в знакомое лицо.

Господи, она ведь так страдала перед своей смертью… Что же она тогда испытывала?

Рывок в лево, рывок в право, жадное рычание. А он снова врос в пол, до боли сжимая рукоятку оружия. Они не смогут найти её тело. Бестужев не знает, что нужно делать, о таком не расписывают в книгах по мифологии. Какое колдовство держит вместе кости, наращивает обратно на них плоть? Это ли её настоящее тело или им нужно искать растянутые по лесу зверьем жалкие остатки? Надя будет являться каждую ночь. Каждый проведенный день в Козьих кочах будет заканчиваться блеском голодных глаз и снующей рядом опасной тварью.

Он должен выйти и положить этому конец. Должен. Освободить и её, и их самих. Потому что так будет правильно. А не мог. Силился подняться и чувствовал, каким деревянным, неловким становилось тело.

Ну же, Бестужев, соберись. Это больше не Гаврилова, она наверняка была бы благодарна. Кому такое существование может понравиться?

Из душевных терзаний его быстро вернуло в суровую действительность. Очередной рывок к порогу и Гаврилова замерла, неестественно завернув голову на бок. Рот широко раскрылся, потекла черная слизь, упыриха заверещала. Так громко, что он едва сдержал порыв зажать руками уши и зажмуриться. Глубоко вздымалась её грудная клетка, хотя мертвой воздух был давно не нужен. Что-то шло не так. Озадаченный Славик шумно выдохнул, по избе пронесся ропот напряженной шишиморы, а Василько истошно запищал под печью.

Над застывшей Надей они увидели лицо Агидель. Горящие золотом глаза, развивающиеся на сквозняке пряди и скрюченные у головы нечисти пальцы. Сила бежала в её крови, она была самим могуществом. Несокрушимая, непоколебимая, глаза Бестужева изумленно полезли из орбит.

Вот кто держал Навье исчадие на привязи, заставил увязнуть в самом воздухе, как муху в киселе. Ведьма, совсем рядом под их боком жила такая необходимая ему ведьма. Он и подумать не мог…

— Что стоишь?! Руби! — Звонким криком его вынесло за порог, навстречу им двоим. В глазах застывшей Нади ненависть мешалась со страхом, зубы клацали, но не могли добраться до жертвы.