— А потанцуй-ка со мною перед жатвой, ржаная матушка.
Губы Агидель растянулись в улыбке, но глаза остались злыми, холодными. Смерив парней испепеляющим, взглядом, она повернулась к застывшей полуденнице, стаскивая зеленые босоножки с ног.
— Давай станцуем, девица. — Мечтательная улыбка тронула губы существа, коса с тихим шелестом упала к ногам Бестужева, едва не пропоров ступню острием.
И полуденница сжала тонкие пальцы, усыпанные рыжими пятнами веснушек, пустилась в дикий пляс.
Это было страшно, от взгляда на них заходилось в диком темпе сердце. Они плясали танец смерти — резво, быстро пускаясь по кругу под свист оглушающего горячего ветра, срывающего колосья, стоящие рядом. Заходила ходуном пшеница, смялись, склоняясь перед невероятной стихией стебли, горячий воздух ослепил, бросаясь злым зверем в лицо. А среди этого бешеного вихря плясала Агидель, крепко сжимая руки хохочущей полуденницы. Рыжие пряди живым огнем вились на ветру, в широко распахнутых глазах белоснежным всполохом светилось отражение нечисти, босые ноги перескакивали с носка на пятку, взлетало ситцевое зеленое платье, ткань по краям темнела, сворачивалась от жара, будто к ней поднесли спичку. Не склонённая, гордая, она танцевала так, будто танец этот был её жизнью. Как к лицу ей был этот огонь… Рядом с Сашей хрипло выдохнул Елизаров, повернув к нему лицо, Бестужев увидел дикий восторг в глубине зрачков друга. Поддаваясь вперед, Слава едва не вываливался из коляски, взгляд был прикован к танцующей Агидель, в нем пылало восхищение.
Этот танец невозможно пережить, человек такого не выдержит… Совсем скоро ноги девушки покрылись алыми каплями. Удивленно присмотревшись, Бестужев почувствовал, как страх рванул его за загривок, ничком прижимая к земле. Каждый сломанный стебель был окрашен в рубиново-алый, кое-где слой крови был настолько плотным, что она вязкими запекающимися каплями скользила по пшенице. Ости колосков цеплялись за полусгоревшее платье, царапали нежную кожу. Агидель долго не выдержит. Как и прежде хладнокровная, преисполненная решимости, но губы её начали дрожать, побледнела кожа. Ещё немного и девушка сорвется на усталый плач. Пальцы спасительницы на руках полуденницы разжались, теперь существо гарцевало и тянуло её за собою силой.
Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Секунда, в которую замер воздух, а полуденница встала, как вкопанная. Оставила ласковый поцелуй на лбу хрипло дышащей девушки и растворилась. Древко косы, лежащей у ног Саши вспыхнуло белым пламенем, заставляя отшатнуться, отползти от неё на заднице.
— Получай свою награду, девица. — Тихий голос донесся через шелест колосьев, а уже через секунду глаза Агидель закатились, и она ничком рухнула на землю, рассыпая вокруг себя огненные пряди волос.
Слава встрепенулся, вспомнил как дышать. Выдавил из себя невнятный хрип, его руки пришли в движение, заставляя инвалидное кресло поехать к девушке.
— Быстрее, она должна быть жива. Если выдержать пляску до конца полудня, полуденница наградит даром или несметными богатствами. Она дотанцевала, Саня, она должна быть живой.
Очнувшись от замешательства, поднялся с земли Саша. В два резких шага дошел до распластанной девушки в обгоревшем платье, резко выдохнул: она выглядела ужасно. Влажная кожа покраснела, шумное дыхание поднимало грудь слишком быстро, поверхностно и мелко, ситцевое платье обгорело настолько сильно, что обнажились светлые бедра, в некоторых местах можно было различить грудь. Но самым страшным в этом зрелище были ноги — разодранные, расцарапанные до мяса, кровь сочилась из ступней, измазала тонкие косточки лодыжек, перемешивалась с грязью и песком. В раскинутых ладонях крупными неровными боками горели, переливались в лучах солнечного света огненные опалы.
— Нужно отнести её в дом, мне кажется, у неё солнечный удар…
— Тебе кажется? Да ну, никогда бы не подумал, что она перегрелась. — Пытаясь скрыть тревогу за сарказмом, Елизаров похлопал себя по коленкам. — Грузи ко мне на руки и кати коляску, так выйдет быстрее и удобнее, не будешь из неё остатки жизни вытрясать при ходьбе.
Рассеянно кивнув, Бестужев подхватил Агидель, аккуратно опуская её на руки Славы. Драгоценные камни посыпались из расслабленных пальцев, и он небрежно опустил их в карман шорт, как только она очнется, он вернет их. Голова девушки нелепо запрокинулась до того, как Елизаров успел её поправить, потрескавшиеся губы приоткрылись, и она жалобно застонала:
— Пить…
— Она нам головы поотрывает, как очнется, ты взгляд её видел?
Ухватившись за ручки инвалидного кресла, Бестужев широким шагом направился прочь с поля. От натуги поскрипывали колеса, Слава то и дело поправлял падающую с плоского живота девушки кисть. Сосредоточенный и хмурый, он вглядывался в лицо спасительницы задумчивым взглядом.
— И кто её за это осудит? Нужно было смотреть не только на циферблат часов, но и на солнце.
Оставшуюся часть дороги парни проехали в ошеломляющей тишине, руки и ноги подрагивали, после дикого выброса адреналина в кровь. Сердце Бестужева до сих пор не желало успокаиваться, било набатом где-то в глотке, сжимало горло в нервном спазме. Тянущее, отвратительное чувство тревоги с наскока взлетало на плечи и рвало, рвало каждый раз, когда рука Елизарова откидывала влажную рыжую прядь с лица Агидель. Её глазные яблоки мелко подрагивали под закрытыми веками, ресницы не поднимались. Время от времени она лишь хрипло просила воды, а затем впадала в беспамятство.
Бестужев почти бежал, заставлял подворачивающиеся дрожащие ноги переставляться резвее. Забывая о брошенном посреди поля серпе и раскачивающейся майке на низкой ветке березы. Стиснув зубы, он напрягся, перекатывая коляску через высокий порог. После молчаливого кивка Славы направился прямо в его комнату, сгружая бессознательную девушку в расстеленную постель. В изголовье валялись влажные после стирки трусы, зубная щетка гордо лежала на подушке, а в изножье сиротливо свернувшись клубком лежал одинокий полу вывернутый носок. Когда Агидель очнется, она будет в восторге.
Поспешно отбрасывая от её головы волнующую часть своего гардероба, Елизаров потянулся к коротким ножницам.
— Принеси ей воды попить и таз, нужно обработать ноги. Перекись в зеленом чемодане в мелком кармане, захвати.
Ножницы с мягким шелестом пошли по изъеденной жаром ткани, а Бестужев рванул за двери. Таз, чашка, колодезная вода. Несколько секунд помявшись, он стянул со своей лавки простынь и окунул в ведро, внутренности сжало от мимолетной тягостной боли. А перед глазами совсем другая картина: заглядывающая в окно луна, распростертое на лавке тело Катерины, покрасневшая кожа… Сжимая зубы, он возвращался в комнату. Равнодушно накинул ледяную простынь на вздрогнувшую обнаженную девушку, поставил перед Славиком таз. Тот опустил его на свои колени, выкручивая мягкую хлопковую тряпку, сделанную из собственной майки, которую они бесчеловечно разодрали, споря в доме Чернавы. Приподнимая одну ногу девушки, Слава бережно заскользил по коже влажной тканью. Начиная от коленки, проходясь по каждой царапине. Вода быстро стала бурой и Бестужеву пришлось её выворачивать в распахнутые ставни, заливая в таз новую. Сантиметр за сантиметром, пальцы Елизарова замирали каждый раз, когда Агидель всхлипывала, на его скулах играли желваки, глаза наполнялись злостью. Рвано выдыхая, Слава продолжал уверенными, мягкими движениями. Перед тем, как опустить вторую обработанную ногу на кровать, загоревшие пальцы неуверенно вывели на коже поглаживающий круг.
— Я должен был понять, что часы встали.
— Мы оба должны были быть более внимательными, тебе пепел с поля принести?
На секунду затуманенный досадой и виной взгляд посветлел, брови Славика непонимающе двинулись вверх.
— Зачем?
— Голову посыпать, ты же на себя всю вину взять планируешь. — Невозмутимо пожав плечами, Саша тяжело поднялся и отошел от кровати, подхватывая опустевшие бутылочки от перекиси. Вымытые и обработанные, повреждения на ногах Агидель казались не такими ужасными. Возможно, она даже сможет ходить, не испытывая чрезмерной боли. Рассыпались по узкой тумбе драгоценные камни из вывернутого кармана, Бестужев с облегчением потянулся всем телом, разминая одеревеневшие мышцы.
