Тяжёлая, обжигающая рука легла на плечо Рихарда, стиснула. Мальчик готов был поклясться, что внутренности его горят и переворачиваются.

– Я тобою очень недоволен, сын, – отчеканил Нолан, наклоняясь. А потом громче – торговцу:

– Двадцать персиков будьте добры.

– Я хотел вернуться, но заблудился, – залепетал Рихард, вперившись взглядом в стык между корзиной и прилавком, где трудился маленький паучок. – Как ты меня нашёл?

– Подрастёшь, узнаешь, – Нолан взъерошил волосы сына, – Феникс указал мне путь.

Отец принял тяжёлый свёрток сочных плодов, сложил его в сумку, отдал монеты и повёл сына прочь из города.

– Обещай, что больше не убежишь!

Нолан легонько сжал ухо Рихарда, тот стыдливо отвёл глаза, но выдохнул и выпалил:

– Обещаю, что буду рядом и не убегу!

– Хорошо. Спасибо. – Нолан протянул сыну руку, и тот без колебаний взял её, ощущая, как осторожно отец водит пальцем по контурам перьев.

Отец с сыном прошли несколько площадей и улиц, посмотрели на представление голубятника, разъели напополам большую лепёшку с мясом и вялеными томатами. Свежий, но резкий запах встретил их на очередном торговом перекрёстке.

– Рыбов! Кому рыбов?! Словил только с утречка, да пораньше. Свежа ещё, да хороша, прямиком из лёдника! Господам любезным к столу, да к ужину. Не стесняйтесь, люди добрые! Вкусну, жирну выберу. Потрошёну, коли захочите, да почищенну, чтобы рученьки не марать.

– Сильных рук, да ясного неба, Клаус, – махнул Нолан, останавливаясь с сыном у рыбного прилавка. – Выбери мне что получше, только всё лишнее можно и тут оставить.

– Ох, да как скажете, господин любезный горец, – подмигнул продавец. – Как дела в деревне? Когда там уже виноград пойдёт бродить? – говоря это, он протёр ещё не слишком грязной тряпкой доску, выложил рядом топорик.

– Спасибо, всё в своё время, да не раньше, чем земля позволит семена сеять, – ответил Нолан и отдал Рихарду тяжёлую сумку с покупками, а тот для надёжности перевесил её через голову. Длинный вышитый ремень сразу врезался в плечо, и левую руку закололо. Отец вытащил из кармана складной пакет из вощёной ткани, который мог удерживать воду; в него Нолан собирался сложить рыбу.

Продавец, закатал рукава куртки, повёл мясистыми плечами, нагнулся за прилавком и с протяжным «Уэ-эхх!» выдернул на широченную изрезанную доску здоровенную рыбину. Ещё живую. Она шлёпнула хвостом, открыла и закрыла рот.

– Не смотри, – шепнул отец мальчику. Но тот смотрел.

Продавец перехватил рыбу за бьющийся хвост и долбанул об доску так сильно, что мелкие мидии в корзине рядом подпрыгнули. Рыбак схватил красной лапищей короткий топорик и отрубил рыбине голову. Рихард дёрнулся всем телом в сторону, зажмурился.

Ему вспомнились Гарг и огненный хлыст смотрительницы. А потом давнишние слова отца: «С женщинами вообще шутки плохи. Они не размениваются на частые изматывающие удары, как мы. Они сразу лупят со всей дури. Однократно и действенно. Поэтому никогда даже не думай вступать с женщиной в схватку. Даже решившись на это, ты проиграешь и будешь опозорен до конца своих дней».

И тут кто-то дёрнул сумку. Рихард не ожидал этого. Он запутался в ногах, зацепился сапогом за прилавок, накренился вправо, одна из широких корзин перевернулась, ещё живые раки полетели во все стороны. Кто-то врезал ему в челюсть, ремень сумки треснул над ухом, будто срезанный, и тяжелая ноша разом исчезла. Мальчик закачался, махнул руками и шлёпнулся. Едва затянувшиеся ладони и колени вновь засаднили.

– Осторожнее! Смотрите под ноги! Сивый! Попрошайка! Держите вора! – раздалось вокруг.

– Рихард?! – с удивлением вскрикнул Нолан. А мальчик уже вскочил и побежал, расценив, что вернуть сумку важнее, чем сдержать обещание.

День клонился к закату и ночь обещала быть тёплой. Но вот сытой ли? Пошарив в одном из потайных карманов истрёпанной куртки, Алек извлёк на свет старую игральную кость с вырезанными на ней символами. Не зная истинных значений, мальчишка придумал их сам. Пламя, а точнее лесной пожар, которым Алек себя представлял, – большой куш. Солнце – к удаче, а вот месяц в щербинках звёзд – к несчастью. Капля, что могла затушить огонь, – это беда. Крестик – к ожиданию, необходимости быть внимательным. А пустая сторона – затаиться и ждать.

Алек подбросил кубик. Крестик. Пустой живот заурчал. Лежащий в тени шатра мул, к тёплому боку которого привалился мальчишка, покосился и фыркнул.

– Жуй, жуй, животина, – Алек ногой подпихнул к нему пучок соломы и поморщился – ломающийся голос вновь дал петуха.

Не выпуская кубик из жёстких проворных пальцев, мальчишка выгреб тряпицу из другого кармана, мокрую от жевательного табака, отломил маленький кусочек и сунул в рот. Это делало голос грубее, взрослее, именно таким представлялся гул лесного пожарища. С тех пор, как Алек открыл для себя такую пользу табака, у прохожих частенько начали пропадать портсигары и кисеты.

– Я – всепожирающее пламя. Я – стихия. Вам меня не укротить, – тихонько прорычал свою мантру мальчишка, катая во рту табак. Мул ударил себя хвостом, прогоняя слепней. Алек отодвинулся, чтобы не попало ему.

Сев на пятки, снова решил бросить кубик. Пора было что-то предпринять. Алек не любил ночь, темноту и приходящие вместе с ними голод и холод. Нашитый карман на штанах призывно оттягивали две бритвы, соединённые крепким болтом наподобие ножниц. Ими было очень удобно срезать сумки и кошельки у прохожих.

– Сейчас-сейчас…

Мальчишка снял свою куртку с капюшоном, вывернул бурой драной подкладкой наружу, затем сунул руку за пазуху, скривился от боли, достал тонкий, но плотный серый шарф и повязал на голову аж до самых бровей, скрывая приметные рдяные волосы.

– Три палыша за штуку, – послышался голос продавца из фруктовой лавки.

Алек сглотнул и вытянул шею, кадык дёрнулся, голова закружилась. Мальчишка так долго старался не смотреть на прилавок со спелыми ароматными плодами, что даже забыл о них. Но теперь какой-то тип, просто, но добротно одетый, вместе с мелким пацаном нагребали целую кучу восхитительных персиков в огромную сумку.

Алек медленно натянул куртку, закрыл капюшоном голову и подбросил кубик. Пламя. Да! Отлично! Вот они – те, кто накормит его сегодня. Именно персиками. Этими благоухающими сладкими фруктами. Их сок будет течь по лицу и пальцам, их пушок на спелой шкурке будет щекотать нёбо… Мальчишка охнул. Замечтавшись, он чуть не упустил удалявшуюся добычу.

Пригнувшись, Алек последовал за ними. Бритвы постукивали по бедру. Пальцы мальчишки сжали кубик, с силой провели по символу огня, будто впитывая им самим придуманную удачу, и отправили обратно в карман. Там ещё лежали «ведьмин камень», отпугивающий любую заразу, и единственный неразменный палыш, за который можно было получить две кружки горячего пива или дрянной ночлег и миску супа на окраине города.

– Живут же люди, жируют, – со злобой прошептал Алек, не сводя взгляда с сумки с персиками, плывущей сквозь толпу на спине мужика, остановился у ближайшего фонтана, прополоскал рот, сплюнул в сторону и попил. Вода хоть немного притупляла голод. Ближе к вечеру толпа становилась хоть и более рассеянной, но очень жестокой. Уж если и делать дело, то аккуратно и не попадаясь. Иначе его таки казнят.

Алек пригнул голову, поморщился от давешней боли, которую хорошо запомнил ещё с первого раза. Всем, пойманным на воровстве, под ключицами выжигали клеймо. Если их набиралось пять, то всё – допрыгался – при следующей поимке публичная казнь. Пятое клеймо ещё саднило, проглядывая сквозь горловину истрёпанной кофты.

Парочка с персиками поблуждала по улицам, сожрала что-то вкусное, мясное, – Алек, выжидая, старался на них не смотреть, посасывая найденный неподалёку сухарь. Затем они остановились у рыбной лавки, где папаша отдал мелкому сумку. Алек облизнулся, аккуратно и медленно достал бритвы, раскрыл и весь напружинился, выгадывая лучший момент. С удовольствием заметил, как дёрнулся и отшатнулся чернявый пацан, когда продавец отрубил рыбе башку.