Тот же «шибко хозяйственный малый» убеждал меня, что в коробке со специями лежит себе полёживает некий пакетик, в коем заботливо припрятан обожаемый мною кумин. Ну или восхищающая моё болезненное воображение зира. Это уж, как вам угодно, каким, с позволения сказать, «из тюркских наречий» владеете. По сему поводу отыскалась вот такая заметка, нацарапанная так неровно, что будто бы и не мной: «Говорит, там «кумин» какой-никакой, вытащил, а там посмешище полное…». Надо полагать, последующее место жительство вышеуказанной коробочки с «импровизированным кумином» мне докладывать совершенно необязательно.

Шучу, щебечу, зубоскалю. А что, если. А что, если Господь решил в очередной библейский раз нас всех убить, дав напоследок крохотный участочек отдохновения – шанс пожить так, как каждый хотел бы, но не мог. Но мы вновь засуетились несколько на другой манер и прозевали этот великодушный шанс, что напоследок.

Ладушки, продолжаю неуместно ёрничать. «Я какой-никакой, а Маркиз, епт…ть!» – воскликнул я, видимо, в минутку особого «озарения» чем-то «спирто-искрящим». Ну и по обыкновению начеркал на белоснежной крышке обувной коробки. И тут же «чуть не философски» продолжил: «И кто разделил-наделил их титулами, изнеженных мерзавчиков, да наделил-разделил их на Графов, Маркизофф и Барончикофффф, знать благородная, мать её е…и?!!!». Все детсадовские, интернетоФФские окончания оставил, как есть, чтобы самому безмерно устыдиться.

Далее поперёк исписанного уже и так листика повисла и вовсе уж какая-то окончательная скабрёзность: «Латиносы, когда кончают (во всяком случае, судя по просмотренной когда-то тоннами порухе), кричат «Аи!», тогда как европейцы издают в сей знаковый момент совершенно невообразимые и разнообразнейшие звуки, но только не это вот глупейшее «Аи!». «И что?» – хочется строго и презрительно сказать самому себе. Это так необыкновенно важно, что требует фиксации данной пакости на бумаге? Ну я не знаю. Ты чего втопил-то, суровый Игорёша? Ну так, приметил, записал, могу и вычеркнуть, ты только не отчитывай уж так безжалостно своего двойника-дуралея.

И это на святую-то Пасхальную неделю? А впрочем, намарано-то значительно раньше, а стало быть, виновен косвенно. Короче, стыдно произнести, но процитировать очередной непристойно-святотатский бред придётся: «Старовер – стар…ёб». «Ассоциативный ряд» предельно ясен и крайне неприличен. Изнаночный, «перпендикулярный» приверженец плотской любви «старой закалки» (партнёры лицом строго друг к другу) сатанински гогочет в святые глаза измотанному постом и гонениями старообрядцу. Фу, Гоги, ты болотный хмырь после подобной гадости! С глаз моих!!!

И финальные пошлые каракули на сегодня: «Опьянение находится в твоей голове – регистрируй и наслаждайся!». Тоже мне, гениальная догадка! Однако, в истерзанную хитрым алкоголем головушку сия «физико-химическая сентенция» пришла мне впервые, так что «мистико-оккультное откровение» лично для меня является первооткрытием!

Всё, братцы-сестрёночки, устал тупо бредить и храбро бродить среди новейших «записок сумасшедшего». И снова, и снова, и снова!!! Проклятые мои алкашовские заметки. Другого, извините, нет за издёрганной душой. Проклятые мои, любимые мои, рыдающие мои, развесёлые мои алкашовские заметки.

Задумываюсь снова о чём-то не о том… Формула алкоголя, как же красиво она выглядит! C2H5OH. Конфеточка, а не формула, «аж» так и хочется подставить бокал хрусталя под последнюю «Аш»! И тут же булькающий, рокочущий и глухой, словно из тайной, зловещей пещеры голос фальшиво пропел мне на левое ухо, явно глумясь и кривляясь: «Раз «Аш», два «Аш» – и будешь наш!». Ну не расслабиться, ё-моё, не навести «романтизму», тут же хвостато-рогатые влезают в интимный трепет поэта-алкоголика.

Блин, придётся вновь вернуться к расшифровкам наскальных надписей от дяди Гоши. «Я миллионер на секунду» – троечка, правда, твёрдая. А может, и «с минусом». Даже обыграть не хочется. Заснул что ли спьяну, миллионер? На секунду, понимаешь.

Ну чего, дальше топать нужно – «на одну удачу приходится десять неудач», как в детских книжках говорится. Теперь уже ясно, как день (погожий, безоблачный, с солнечным нимбом), что, выбрав по непростительной глупости это коварное имечко «Алкоголь», я обрёк себя и своё чумазое детище на пожизненную сладко-гадкую зависимость. А вот ежели некие мальцы-удальцы из музыкантского цеху вечно встревают в какие-то невероятные и обидные неудачи, короче, попадают в эротически-постыдный «просак» и прочие лоховские невезения, как их «рок-коллектив» называется? Правильно! «Переплёт». Афанасий Невезухенский и группа «Переплёт»! Встречаем дружным вставанием и различными там овациями! (Афанасий, разумеется, привычно задевает громоздким ботинком за шнур и некартинно валится на подмостки).

«Я невинен, как ни странно.» – вот такая парадоксальная «телега». Ну а если без лошадиного гоготу и прочих «ну, чувачила, ты дал, невинен он, ты тем девкам это расскажи, которые до сих пор о тебе «сладко помнят», то я и вправду до сей «седоватой» поры невинен. Да-да! Мне неизвестно, что помнят там себе те «малосуществующие» на моём веку «девки», да только вот я не припоминаю совершено никаких распущенных, оголтелых и непристойных «изысков». Я по-прежнему наивное дитя, неискушённый мальчик, что свято полагает: «Девушку целовать и вообще… любить можно только лишь после свадьбы! И когда же, наконец, случится та самая далёкая свадьба, которую я, кстати, не то что не хочу, а страшусь более двухгодичной «познавательной службы в Рядах».

«Иероглифические» записочки мои настолько не связаны друг с другом хоть какой-то отдалённой идеей, пусть невидимым, но всё же стержнем, кроме, безусловно, одного – запой, загул, беспробудное пьянство, чудовищный отходняк. А посему, отчего же не тиснуть мне без очереди свежую, разухабистую мыслишку? Сиживать мне взаперти из-за иезуитски придуманной заразы в душной квартирке месяца, думаю, два. Чтобы я за такой бесчеловечный срок одиночества на забухал. Есть же на свете вещи, ну абсолютно невероятные? Вот, собственно, одна из таких невозможных. Категорически резюмируя, привожу коротенькую «внеочередную» в следующем эпатажном абзаце.

Я посмотрел на победоносно смотрящие ряды пузатых винных бутылок и с удовлетворением и несколько по-военному отметил: «К запою готов!».

У меня всё. Не ново. Не ново, соглашуся, однако. Зато, как говорится, сугубо от души.

«Смерть или Печаль» – вот как бросает вашего невольного бродягу с одной «хлебной» темки на благодатную другую. Так что же ты выберешь, «бездомный поэт»? Выбираю, конечно же, мою давнюю подругу Печаль. Ну, во-первых, я с нею как-никак, а «многолетне» знаком. А во-вторых. Нет, грех самоубийства, последний грех, что мне остался на этом крохотном отрезочке нелепого существования, я взваливать на себя не собираюсь. Тогда уж точно не отыщется того Ада, что принял бы меня-несчастного, с отобранной душой и измученным телом.

«Любовь и Смерть ходят в обнимку» – вы, конечно же, с энтузиазмом воскликнете, мол, «ага, сам только что пищал, мол, мыслишки гениально разрознены, никаких пошлых параллелей, и попадёте пальцем в сегодняшнее, пахнущее свежими облачками, небо. Я просто вытащил эту занятную строчку со следующей страницы наполовину уже исписанного увесистого дневника. Уж больно они славно склеиваются друг с дружкой. Так и хочется секунд на двадцать фоном включить сладкоголосого Брайана Ферри с его недвусмысленной «Let’s Stick Together». Да, в обнимку. А как же ещё-то? Два пограничнейших состояния маленького нашего брата-человечка. И как же часто из одного из сих опасных категорий неожиданно проистекает другое!

Изломанные отношения – так говорят про сильные амурные страсти. А по-другому и не бывает, дружочки вы мои славные! Настоящие «passions» только лишь те, что напрочь исковерканы, изувечены и истерзаны. А иначе и не понять немыслимой сласти примирений с прощеньями. «Я плохо играю? Ты такой грустный…» – все эти затёртые фразочки из старины Пруста, как они дивно подходят к нашим, восьмой год длящимся выкрутасам с кульбитами страстей. «Если б я могла образумить эту голову.» – как жутко точно, великий Марсель. Ты моя безжалостная Одетта де Кресси. А я – твой заплутавший во вредных человечеству книжках мсье Сван. «Вот и мадам Сван» – ехидно замечают подлые сластолюбцы в конце романа гениального Пруста. «А вот и мадам Смерть» – жутко слышится мне снова откуда-то из чёрного далека.