Да, я всегда был чуток полноват в треклятой школе. Но. Лёх, я же всё и сам распрекраснейше помню, как нас страшно долбили по мордясям и в душу даже за копеечные физические недостатки. Зачем так уж гадко… Я никогда не расскажу, как мило-мило было в «нумере 172» по-настоящему. А я ведь только выразил душевное моё солнышко в школярском сердце – два дружбана-долговязика, и ничего большего.
Мне почти зачётный полтинник. И я невысказанным ребёнком помню эту «лютую недосказанность». Покурить бы, как в младые годики. Так ведь не имею такого наслаждения. «Переходи на «дудку» – изредка говаривал один «прокуренный – кура укура», малоприятный далёкий хулиган-хитроман. Он прав, бесноватый и ненадёжный.
А я ведь сначала просто завалиться дрыхнуть. Спать. Невероятная наша Эпоха, где нам абсолютно всё пох…й.
Акт непоВИНОвения, или Очередная Мотина глупость в 06 поутру
Ты зовёшь меня Мотя. Мотька. Мотюха. Мотенька. Обормотенька. То ли от фамилии. То ли тотемная фигня. Мне подходит. Меня ласкает. Я делаю «мяу». Я влюблён. Столько прошло лет и бед. А я люблю тебя до сих пор.
Мы все прячемся за Господа Бога. Кто лучше, кто стрёмнее. Как я, например. Моя любовь глупа. Но и честна. «Мотя любит Кисю» – старательно выводит странный один «мальчик» на чудом оставшейся девственной трансформаторной будке.
Ты ревнуешь меня до сих пор, красивая Кися? Ты сама выбрала это сладкое имя. Я ревную. Но я так старательно загнал этот мой жуткий порок в такие «запряткие-запрятки», что он там полёживает смирно. А ты? А у тебя?
Нас всех баюкает что-то. Отвлекает. И от проклятой ревности тоже. «Убаюкай нас. Экстаз» – это главное. Обволакивающий, небесный, дрожащий и самодостаточный. Он спасает. Он ласкает. Он обманывает.
«Сладкие лапы Гестапо» – нацарапал я как-то в своей дурной полудрёме. Ты можешь милостиво «дать мёд». А можешь, и нет. Ты капризна. Я сержусь. Но ты так затейливо устроена. Плюс-минус, так построена Вселенная. Не нам разменивать её по маленьким твоим пфеннигам.
Необыкновенное словечко «неповиновение». В нём, скандальном, заложено «абсолютно совершенно» (привет обкуренному «контральто» Курмангалиеву) – «вино», «вина», «не по вене» и миллиард других милых игрушек. «06» поутру, «вино» надёжно греет, жарит бесконечный дождь. Я есть. Кися где-то рядышком, в хулиганке-Москве. Чего ещё желать?
А вспоминаются всё какие-то глупые глупости. Ты нелепо цапнула этот дикий брикетик творога и… траванулась… «Травожок», понимаешь… И какие нерадивые скоты это подло стряпают? И пахнет, сука, творогом. Ворогом, блинушки.
«В ушах шумит вьюга, и мы любим друг друга.» – первостатейная пошлость, но как она дьявольски хороша. Кися любит Мотю? Ты негритянка. Твоё ненасытное чувственное главенствует. Это нужно покорно признать, или. Ничто. «Или» нет. Ты не признаёшь жалких вариантов.
«Кровавые слёзы Вселенной». Это я до сих (уже 6–20) «стародневных» пор пытаюсь сочинить «тот самый хит», что прославит и озолотит нас, сладкая. И я не побегу бойким бобиком на работу постыдным курьером. Как ты не понимаешь, мне нельзя курьером. Я, какой-никакой, а забавный Гений, мать-перемать.
За нас всё решает Судьба, это без сомнения. Помнишь развязную песенку «я пью, мне всё мало, уж пьяною стала»? «И пью важно, и подохнуть страшно, и пью страшно, и подохнуть важно.» – ну кто придумает «жутчее», чем твой непоседа Мотюха, нет? Да!
«Грандиозный запой, за гранию граней.». Существует ли такое стеклянное словечко «гранию»? Теперь уже существует. А «грунею»? И это словцо тоже отныне живое. Я, кажется, нетрезво брежу. Грушею, ёшки-Матрёшки. Грушенькой, Карамазовыми вожделенной, Фёдор Михалыч, всегда выплываешь под утро. А вот тут я замазан невольно. «Достоевская», что потеряла Бога. Матрёша. Гоша-Матрёша. И всё закончится. Последний грех, что я не совершил. Такого Ада нет, чтоб мне гореть.
Это мой Вечный Акт НепоВИНОвения!!!! Никто не сломает Мотьку!!!! Только сладкая девочка Кися… в 06–00 поутру…
Еврей поневоле
Я понял, почему Зиновий Гердт говаривал, что не любит Одессу, и гогочущий её тамошний, пахнущий свежей рыбёхой юморок, а также обожествлённый «Золотой телёнок» и прочее «непререкаемое». Он видел Одессу «ночной», «полумрачной». Публичная изнанка.
Странный еврей, возлюбивший лишь на экране «эру милосердия». Выпивший всё, до чарующей капельки, как и было на финальном кадре его удивительного девяностолетия. Как и принявший его молодой Народ.
Развлекатор
Я Развлекатор. Такая у меня работа. Не приносящая денег. А иногда приносящая.
Нетерпимки. Ты и я. Мы оба. А Киська – Нетерпимка в кубе. Два нетерпимых бычка.
Кто-то стучится, бодается к тебе, мальчик Игорёша? Кто-то. Мать. Орать. Голосить. Неприятным голосом. В Адском Аду. Там совсем жарко. Жарче некуда. Название нового романчика так непросто выбрать. Выбрал. Развлекатор.
Кисуньк. А я люблю тебя, хоть и не всегда мы ладим. Я чуток выпил для летящего вдохновения, для пущего развлечения, милая моя Кисуня, но ты ведь не разлюбила меня? Нет? Развлеку тебя, сладкая?
Ты растерял жизнь на рифмы
Я безуспешно пытаюсь бороться с извечными пороками Человечества, какая глупость. Как всё же много «Я» в моих книгах. Открытых, незаконченных, странных. Много книг, много «Я».
«Мне же побухтеть не с кем, мне что, с кухонной колбасой разговаривать, что ли?» – снова вычитал я в своей «запретной книжке», что найдут после моей… А может ещё и не сдохнет Ваш Гошка-Матрёшка…
«Я, может быть, Иисус, только пьяный» – плохое святотатство, тем более что и в который раз повторяюсь, наверное.
«Раненный тигр, но всё же опасный» – Игоряха-Тигоряха, какой же ты опасный:)
Есть вещи, которые не слушать, которые хранить. Ну что тут скажешь, правда. Первостатейная глупость и непонятная правда. Пластинки, диски, старые записки, что прочтёшь, будучи совсем уж мудрым и старым.
«Дальше начнётся водка» – да не начнётся хулиганская моя водка, пожалуй, и хватит.
Пытался найти-пересмотреть короткометражку «Нас убивают», не нашёл, значит, моя идея, значит, уже скоро сладко «спи…дят».
«Гром-метражка» – самая нелепая фраза, что я выдумал. Гадайте сами.
«Да кто ж меня вспоминает» – наверное, несносная мама, нелепо икается только поэтому. ПОЭТому-поэтому. Так хватит икать, а нужно хихикать, в смысле наслаждаться Жизнью, пока она дана…
Ненавистные птицы неожиданно переродились в ещё более ненавистных мух. Дешёвый фильм ужасов.
«Я спал и видел дивные сны» – снова моё «дурацкое» самоцитирование…
Рифмы и Ноты, что я могу ещё? Растерял или не растерял?
Тысяча первый стих поэта Гошки, или Неблагодарное злато
Ели бы меня спросили, кто я и чем занимаюсь, я бы растерялся. Я мог бы, конечно, честно ответить – поэт. Но тут же неприязненно представил бы не без ехидства заданный вопросец: «А у вас, видимо, есть литературное образование?». И промолчал бы вовсе. Я ведь всего лишь просто сочинил тысячу стихов.
Да что за день сегодня такой? Это не день такой, здесь всегда так, это ночь. Сами же видите, зловредные, я – поэт и больше никто. Крайне глупо бороться с вами, не слишком хорошими, и я давно уж этого нелео совершать не собираюсь. «Самнюю битву» – когда-то давно, в глупейшем эпатаже сочинил я сам. Но теперь я другой. Совершенно иной.
«Пробираясь сквозь шум и гам, и слегка напевая о «деньги к деньгам» – это уж совершеннейше не про меня, «православные». Я уж скорее обречённо подниму малодушно оброненную проржавевшую бритву, но про «деньги к деньгам»… Напевайте уж сами, ребятушки-злыдни, посмешите так уставшего от боли поэта.
«Не променяй на злато, поэт помятый. Ведь это злато не от ума-то. Нет возврата. Нет шабата. Не-е-ет.» – протяжно кричал я в нервическом сне, который уж и медленно исчезал. Что за дешёвый пошлейший рэп носился в моём моментально сбежавшем в небытие сновидении? Какого нафик «шабата», краснорожий ирландец Гошка?