Лаборант снимает жгут. Теперь колбу наполняет кровь Иманы. Девушка чувствует, что не одна она за этим наблюдает. Поднимает ресницы и на какое-то время задерживается, скованная взглядом потенциального отца.

За окном громко и протяжно воет Волк.

Их с Глуховым губы синхронно растягиваются в улыбках.

Игла покидает вену. У Иманы вены тоже видны, долго искать не надо. Но если у Германа Анастасыча они выступают под кожей, то у нее растекаются голубым по белому. В этом, как и во многом другом, они совсем, совсем не похожи.

– Вот и все.

– Я вас провожу.

Имана опускает голову на стол. Все же после всего ей еще восстанавливаться и восстанавливаться. Сколько так сидит – не знает. Просто слушает звон капели и заливистые трели птиц. Дед учил ее многому. Она может отличить соловья от горихвостки, варакушку от зеленушки. Да кого угодно на самом деле. Птичьи трели ей зачастую понятней людских разговоров.

– Эй! Ты как?

Имана выпрямляется на стуле.

Глухов стоит, возвышаясь над ней горой.

Про мать говорили, что ее любовь к мужику испортила. Что она из-за этого потеряла себя. Пошла по наклонной. Имана помнит ее пьяные истерики, хотя когда ее забрал дед, она была совсем крохой.

Можно ли любить кого-то до потери себя? И если да, то любовь ли это?

Имана пытается представить Глухова молодым. Наверное, в него легко влюбиться. Но как можно ему изменить? У нее нет ни одной причины не верить Герману Анастасычу еще и потому, что и дед отзывался о дочке не иначе, как о гулящей. И долгое время, сколько Имана себя помнила, на ее вопрос об отце отвечал, что им мог быть кто угодно. Сознался только перед смертью, вручив ей пару бумаг.

– Вот. Отец твой. Обратись. Он защитит.

От чего ее защищать? Имана не знала.

– Имана! – резче окликает Глухов, возвращая ее из дебрей воспоминаний.

– Я в норме.

– Ага. Вижу. На вот, съешь, – протягивает Имане гематогенку. – Можно еще вина выпить. Красного. Налить?

Герман Анастасыч шутливо изгибает бровь. У нее почему-то слегка дрожат пальцы, когда она забирает конфету.

– Нет. Алкоголь на меня плохо действует.

– Неужто ты буянишь?

– Нет, пою. А потом болею долго.

– Как? – деланно-нарочито восхищается Глухов. – Еще и поешь? Да в тебе, оказывается, полно талантов.

– Боюсь, если вы меня услышите, заберете свои слова назад.

– Да неужели все так плохо?

Имана залипает на улыбке Глухова. Ну вот, она смогла его рассмешить. Наверное, это хорошо. Глаза от этой улыбки отвести сложно. Она смотрит и смотрит. Герман Анастасыч серьезнеет.

– Да ты ешь, – разворачивает для нее фольгу и опять вручает вкусняшку. – Завтрак сейчас подадут.

– Мне, наверное, лучше перебраться в домик охраны.

– Зачем?

– Чтобы не привлекать внимания?

– Ты сначала поправься. А потом подумаем, что с тобой делать.

– Все-таки вы мне не доверяете.

Имана не спрашивает, а утверждает. Отстраненно ловя себя на том, что любой контакт, даже разговор с этим мужчиной, наполняет ее сильнее гематогена.

– В отличие от тебя, я не вижу вещих снов.

В его глазах нет насмешки. В свое время Имана натерпелась из-за своей инаковости, поэтому она благодарна, что хоть Глухов на ее откровения реагирует нормально. Осторожно она решает зайти чуть дальше. В конце концов, он учился у деда. И должен понимать, что в этой жизни бывает и не такое.

– Это не всегда сны.

– Расскажешь, как ты это видишь?

– Бессистемно. Обрывками, которые зачастую трудно интерпретировать.

– Значит, мне повезло, что ты интерпретировала все верно?

– Может, и так. А может, и нет. Есть мнение, что не следует вмешиваться в судьбу.

– Но ты думаешь иначе?

– Я думаю, что свою судьбу мы строим плюс-минус сами. А мои видения даны, чтобы в этом помочь. Иначе – зачем еще?

Глухов скользит по Имане изучающим взглядом. Она невольно скрещивает руки на груди.

– Почему ты пошла в школу полиции? – резко меняет тему.

– Это было легко.

– И все? Только поэтому? А как же мечта? У тебя ее разве не было?

– Нет. У меня было все, что нужно. Чего мне еще хотеть?

Глухов может ей подкинуть идей. О чем там мечтают девочки? О кукле с кучей нарядов? О модельной карьере? Богатом женихе, на худой конец. Но Имана так искренне недоумевает, что он не решается. И просто на нее смотрит.

– Расскажи о матери. Я не знал, что у Алтаная есть дочь.

– Две дочери. Он особенно об этом не распространялся. И не поддерживал контактов ни с одной.

– Что тебе о нем известно?

– Что он был очень уважаемым и влиятельным человеком в определенных кругах. Но никогда этим не пользовался.

– До тех пор, пока не начал искать меня?

– Он был уверен, что наша встреча для чего-то нужна, – пожимает плечами Имана. – Я спутала вам все карты?

– Нет. И все же. Ты не рассказала о матери.

– Она пила. Вы, наверное, в курсе, что у коренных народов к алкоголю нет никакого иммунитета. Дед забрал меня в четыре. Точнее, меня сначала забрали в социальную службу, Дед приехал чуть позже.

– Насколько позже? – цедит Глухов.

– Когда узнал.

Даже его негативные эмоции не вызывают в Имане дискомфорта, хотя, прикрыв глаза от усталости, она их чувствует очень ярко.

– Не спи. Дождись завтрака. Кстати, пойду узнаю, почему так долго.

Глухов уходит, а Волк опять дает о себе знать протяжным воем. Имана мысленно обещает зверю скорую встречу.

Завтрак Имане приносят прямиком в комнату. И хорошо. Она пока не хочет видеть коллег. Ей нужно время, чтобы успокоить вздыбившиеся нервы. Хотя теперь, по прошествии времени, она и понимает, что ничего они бы ей не сделали, в моменте было действительно страшно.

Поев, Имана засыпает. И сон ее растягивается почти на сутки. Просыпается девушка от того, что ей жутко хочется есть. Переодевшись в захваченный из дома спортивный костюм, она отправляется на кухню. И, конечно, не остается незамеченной. Ей наперерез выходит охранник.

– Я хочу перекусить. Как думаете, шеф не будет против?

Вопрос Иманы ставит Палыча в тупик. Как будто он вообще удивлен тем, что она стала с ним говорить после всего, что ей довелось испытать.

– Как я понимаю, ты его гостья. Так что ни в чем себе не отказывай, – отводит взгляд тот, кто еще недавно хотел придушить ее голыми руками.

– Хотите, я вам тоже приготовлю кофе?

– Кхм… Нет, спасибо. Я-то пока на службе.

– И что? Вам не дают кофе пить? Да ну. Пойдемте…

– Почему ты ко мне… кхм… добра?

– Потому что и вы не со зла на меня накинулись.

– Да? А от чего же?

– От отчаяния.

– Ты поэтому позволила себя бить?

Имана криво улыбается. Вообще, наверное, неудивительно, что всё они поняли правильно. Бить себя она действительно может только позволить.

В кухню они проходят молча. Имана, стесняясь, все же достает хлеб, домашнюю колбасу и сыр. Кофемашина гудит, смалывая зерна. Утро потихоньку проскальзывает в окно, ложится на дощатый пол причудливыми узорами.

– Получается, ты типа… колдунья?

Так смешно это звучит в устах Палыча! Как будто он и сам не верит, что произносит это вслух, еще и на полном серьезе. И потому на себя страшно злится, заменяя напрашивающееся злое «ведьма» более привлекательным на его скромный вкус словом.

– Нет, конечно. У вещих снов есть вполне научное объяснение. Уверена, что и вы при желании можете вспомнить пару раз, когда ваши сны предваряли реальность. Ведь все, что нам снится, это следствие наших переживаний и анализ уже произошедших событий. Когда мы спим, мозг о-го-го как трудится. Пересматривает увиденные образы, анализирует и делает прогнозы. Мы же потому и живем, что можем чуть-чуть предугадывать… Оп! – Имана ловит выпавшее изо рта Палыча печенье. – Примерно вот так.

– Ну да, – мямлит он. – Мне как-то приснилось, что теща приехала!

– И что? Наутро у вас были гости?

– К вечеру! Мы как раз отдали детей моей матери, чтобы побыть с женой, как старая карга нагрянула.