– Я всю дорогу дергался как идиот, а когда мы съехали на грунтовку… В общем, накрывать меня стало. Уже когда муравейник увидел, засомневался – а вдруг она мне это все неспроста шепнула? Вдруг где-то киллер засел и только и ждал, что мы остановимся? А потом будто щелкнуло в голове… И я закричал, чтоб Кирилл затормозил. Остальное вам известно.

– Еще раз. Отчетливо. Что сказала Имана?

– Что у нее плохое предчувствие! – выплюнул Юра. – Мне что, надо было передать этот бред дальше?!

– Выходит, не бред.

Юра открывает рот. У него полно аргументов. Но их разговор прерывают звуки драки из коридора.

Глухов вместе с Михалычем вскакивают со своих мест и бегут к двери.

– Ах ты ж сука, мы из-за тебя чуть не погибли! – рычит Палыч, наступая на Иману. Это ее он, похоже, швырнул в стену. Оглушенная ударом и еще не отошедшая от болезни, та стоит, придерживаясь рукой за комод и мягко покачиваясь. – Ты на кого работаешь, мразь? Думаешь, я не узнаю? Думаешь, поведусь на глазки твои невинные?! Да у меня семеро по лавкам… Их бы кто растил, если бы что-то со мной… По твоей вине…

– Прекратить! – рычит Михалыч. – Разошлись все.

– Да вы че, Михалыч? Я из-за этой твари чуть богу душу не отдал!

«Может быть, – мелькает у Глухова мысль. – Но тогда зачем она их предупредила? Что-то не сходится».

Герман мог, конечно, предположить, что в последний момент у девчонки взыграла совесть, но он в это не верит. У идейных совести нет. Они отбитые на всю голову фанатики. Тогда что? Может, ее припугнули чем-то? Заставили?

– Сюда иди, – командует Глухов. Парни из охраны все стоят, не торопясь исполнять команду. И это неповиновение напрягает. Да, стресс. Но так и они знают, на что идут, устраиваясь в охрану. Только чудо, что сегодня никто не пострадал.

Встряхнувшись, Имана делает шаг от комода. Глухов залипает на начавшейся запекаться в уголке ее рта струйке крови. Поднимает взгляд к остекленевшим глазам. Переводит на разъяренного Палыча.

В животе что-то мерзко ворочается… Он может понять, почему по отношению к девчонке была проявлена такая жестокость. Но от этого ему не становится легче.

– В кабинет.

За пределами дома раздается громкий пробирающий до костей вой. Имана, чуть пошатываясь, проходит в приглашающе распахнутую дверь. И зябко ежась, останавливается у стены.

– Рассказывай, – поторапливает девчонку Михалыч. – Откуда ты прознала о готовящемся? Кто это сделал? Какова твоя роль в случившемся?

О том, что непосредственно Имана заложила бомбу, речь, конечно, не идет. Она действительно все эти дни не вставала с кровати. И уж конечно, не выходила за пределы дома. Да она и сейчас, если честно, непонятно, за счет чего на ногах держится. Сил в ней нет. Иначе бы она смогла дать отпор Палычу. Вместо того чтобы быть им избитой.

– Вы мне все равно не поверите, – повторяет уже однажды озвученное опасение.

Видя, что его начбез закипает, Глухов выбрасывает вперед руку, призывая того к молчанию. И вступает в диалог сам:

– А ты все же попробуй.

– Мне порой снятся сны. Вещие. В первый раз я увидела взрыв еще пару месяцев назад. Тогда еще было не до конца понятно, смогу ли я изменить судьбу. Но я решила попытаться. Ну и вот... Я рада, что никто не пострадал.

Речь девчонки звучит тягуче. Будто ей каждое слово дается с трудом. Может, горло еще не восстановилось после ангины, а может, так на нее повлияли страх и встряска.

– Ты серьезно полагаешь, что я поверю в этот бред? – изумляется Михалыч. – Гер, да она просто издевается над нами!

Взгляд Глухова становится тяжелей, неуютней. Имана ежится под ним. Осторожно трогает тонкими до прозрачности пальцами ранку в уголке губ. В глазах мелькает и тут же гаснет изумление. Будто она не может поверить, что пропустила.

– Ваше дело – верить мне или нет. Но мне больше нечего добавить к сказанному, хоть убейте.

– Ну что ты. Смерть – это слишком просто. Есть гораздо более действенные способы заставить женщину говорить. – Михалыч растягивает губы в приторно-сладкой улыбке и, пользуясь гарнитурой, сгоняет всю команду в кабинет.

– Как думаешь, на какой палке ты у меня запоешь?

Жестоко? Да. Но Герман не вмешивается, только внимательно наблюдает. За тем, как страх по капле вытесняет недоумение из ее взгляда. И практически тут же сменяется пустотой. Ее глаза – безжизненная ледяная пустыня.

– Ну? Выбирай. Кто будет первым?

Герман знает, что Михалыч блефует. А девка – как будто бы нет. Видно, насчет этого видений у нее не было.

Сотрясаемая крупной дрожью, она делает шаг вперед. Ну, точно не в себе. Иначе бы заметила, что выстроившиеся в ряд мужики вообще-то находятся в неменьшем шоке! Стоят, орлы, рты открыли. Друг к дружке жмутся. И это взрослые, блин, битые жизнью вояки.

Имана, как всегда, покладиста. Ее даже не приходится поторапливать, отправляя на казнь. Она делает еще один шаг. И еще. Придерживаясь за стол. А Глухов ждет непонятно чего. Какого-то взрыва. И только из-за этой своей настороженности он не упускает момента, когда девка сметает лежащий на столе канцелярский нож и, ни секунды не медля, рубит себя по яремной вене.

Лишь в последний момент находящийся в полном шоке Глухов успевает блокировать силу удара. Комнату заполняет совсем не мужское аханье. А в девку будто бес вселяется. Она уходит из захвата и что есть сил лупит его с разворота. Цепляет. Мужики кидаются на помощь. Глухов рычит:

– Всем оставаться на местах…

И пока болтает, снова чуть не пропускает. А ведь он думал, что они в прошлый раз не на жизнь, а на смерть бились. Нет! Выходит, ни черта подобного. Сейчас же другое дело. Сейчас же на кону в самом деле жизнь. Ну, или… возможность самой ей распоряжаться. Например, умереть красиво. Нетронутой. Почему-то он уверен – нетронутой.

Теперь лед в ее глазах искрится так сильно, что запросто может поджечь. В ней больше и близко нет покорности. Только ожесточенная ярость. На которую нужно ответить. Глухов делает бросок. Имана уверенно отклоняется, отвечая ему серией точных ударов. Покатываясь по крышке стола, опускается на ноги с противоположной стороны. Бой на такой скорости требует от Германа предельной концентрации. А он какого-то черта отвлекается на текущую по ее шее кровь – Имане хоть и не удалось перерезать вену, но царапина на ее шее глубокая. И явно требует обработки. Или даже пары стежков.

Кто же ты, Малышка? Фанатик? Или…

Пока он мечется, Имана швыряет вазу в окно. То бронированное. Но откуда ей знать? Да и это ли важно? Когда она, прокатившись по полу на животе, вооружается черепком битой вазы, Глухов не раздумывает ни секунды. Бросается следом. С этой дурочки станется. Убьет себя. А ему перед выборами меньше всего нужно как-то объяснять наличие трупа в доме.

Герман почти с ней равняется. Именно почти, это важно. Когда она по-солдатски вскакивает на ноги и взмахом руки с невероятной для женщины силой отталкивает его прочь. Он летит вперед спиной, отмечая только эту несоразмерность… Ну, то есть даже мужик не смог бы его так красиво нокаутировать. Если только этот мужик – не Халк. А она смогла. Вообще его не касаясь.

Время в полете растягивается, замедляясь почти критически. Он все видит словно со стороны. И все-все слышит. Как от увиденного замирает воздух в легких парней, как на вопрос «Кто тебя тренировал?» она ровным голосом отвечает «Дед»… И звук, с которым его тело шмякается на дубовую поверхность стола.

Глухов успевает сгруппироваться. Это спасает его от сотряса. Как девчонка секундой ранее, он из положения лежа вскакивает на ноги и в прыжке валит Иману на пол. В ее сжавшихся пальцах – злосчастный черепок.

Одной рукой Герман фиксирует руки. Другой – придавливает ее за горло к полу.

Может, он и в подметки ей не годится в плане мастерства… Даже скорее всего! Но… Она ничего не может противопоставить его грубой силе. Хотя Глухов и понимает, насколько это шаткий расклад. Что стоит ему отвлечься, как он тут же поменяется кардинально. Настолько хитрая эта бестия. Даже теперь, вон, лежит спокойно, не трепыхается. Экономит силы, точно уверенная, что сейчас их расходование будет абсолютно напрасным. А глаза почти черные, колдовские из-за расширившихся максимально зрачков. Так недолго и в видения поверить. Глухов трясет головой, чтоб избавиться от наваждения.