Как же нечеловечески больно. Я этого просто не вынесу.

– Мы что-нибудь придумаем, – упрямо стоит на своем Гатоев.

– Я не буду твоей любовницей. Ты можешь отказаться от свадьбы?

– Нет, – стиснув зубы, бросает на меня волчий взгляд из-под упавшей на лоб челки. Она почти прячет глубокую морщину, пролегшую между бровей. Эта ночь высосала подчистую нас обоих, но великодушия моей души не хватает, чтобы проникнуться к нему сочувствием. Просто хочется, чтобы все как можно скорее закончилось. Вот и все.

– Но я не откажусь от тебя.

– Ты уже отказался, Муса. Давай на этом и закончим. Если ты меня действительно хоть на секунду любил, признай, что это меньшее, что ты мне сейчас должен. Просто уйди.

Под конец мой голос срывается. И он, правильно расценив, что я на пределе, все же одевается и уходит.

Вспышки камер слепят. И солнцезащитные очки не спасают. Пока все внимание сосредоточено на гендиректоре авиаконцерна, до меня никому дела нет. Пользуясь случаем, незаметно вытираю уголком салфетки слезящиеся глаза. Я их все проглядела, наблюдая за красивым полетом нашего самолета. Испытание прошло успешно. И пофиг, что оно далеко не первое. В историю войдет то, на которое были приглашены все эти люди. Начиная от президента, заканчивая многочисленными журналистами.

– Учитывая наши мощности, в ближайшие пять лет мы сможем произвести порядка двухсот самолетов. В производстве уже находится двадцать машин для трех авиакомпаний. Конечно, все они находятся на разной стадии производства. Первые шесть самолетов уже почти собраны. Но как мы понимаем, во многом вопрос поставок первых бортов будет увязываться с сертификацией авиатехники. Процесс идет параллельно, – фонтанирует энтузиазмом Кощеев. Я пытаюсь проникнуться его задором. Это же такой кайф, наконец, продемонстрировать результат, в том числе и своей многолетней работы. Вот только в последнее время мне настолько сложно майнить радость, что и это будто мимо проходит.

– Поставки на рынок начнутся уже в этом году? – берет быка за рога один из журналистов.

– Первые две машины, да, будут готовы до конца года. Но не будем забывать о сертификации, которая в первую очередь зависит от темпов работы по двигателю. Согласно требованиям, нужно выполнить не менее ста двадцати полетов.

– И что? Успеем? – интересуется президент. Я вся как по щелчку подбираюсь. Вроде не в первый раз мне приходится общаться на таком высоком уровне, но это все равно каждый раз волнительно.

– А вот давайте у Амалии Станиславовны уточним, – подталкивает меня вперед Кощеев.

– Мы идем согласно графику, – растягиваю губы в улыбке. – Если никто не будет срывать план работы извне, справимся.

А что? Почему я должна умалчивать о наезде, который стоил мне нескольких недель проволочек? Президент смотрит так, что хрен поймешь, какие мысли в его голове бродят. И улыбается.

– Вот по душе мне такие ответы, – кивает он.

– Амалия Станиславовна – выдающийся двигателист. И отличный управленец… – вставляет свои пять копеек академик. Тот на своем веку повидал столько первых лиц государств, что не испытывает перед ними никакого трепета.

– Ну, результат мы видим, – улыбается Николай Степанович. – Так что мешать вам никому не позволим. Правда? – оборачивается к окружающим его плотным кольцом сотрудникам ведомственной охраны. Ч-черт. Наверное, это означает, что я вне опасности? Кажется, именно это он сейчас и сказал. Будто ища подтверждения своим догадкам, оглядываюсь. Но здесь не так-то много наших, а остальные вообще, думаю, не в курсе, в каком мы побывали замесе. Останавливаюсь на стоящем чуть в стороне Димке. Он мне ободряюще кивает.

– Спасибо за высокую оценку нашей работы, – лепечу я, да только кто меня слушает. Время первого лица сильно ограничено, и он сразу же переключается на других. Жаль. Я бы хотела отметить всех ключевых специалистов. Рассказать о том, какой важный вклад каждый из них внес в общее дело. Чтобы страна знала своих героев. Ну ладно, хотя бы просто увидела их… И о папиных заслугах упомянуть непременно. Потому как без наследия, которое он оставил, ничего бы у меня не вышло. Не успела! Основная масса журналистов переключилась вновь на президента с Кощеевым. А вопросы тех, кто остался возле меня, ничего кроме раздражения не вызывали. Все они сводились примерно к одному – как такой красивой молодой женщине удалось реализоваться в настолько непростом исконно мужском деле.

– Не обращай на них внимания, – замечает Димка, когда от меня, наконец, отстают. – Им не понять, почему люди, имеющий твой бекграунд хотят и могут чего-то добиться сами.

– Ну спасибо, – кривлю губы в улыбке. – Как думаешь, когда нас отсюда выпустят? Я капец как проголодалась.

А все потому, что появления президента нам пришлось ждать несколько часов! И никто нас не выпускал из зала.

– Понятия не имею. Но когда выпустят, готов тебя покормить.

Усмехнувшись, кошусь на часы.

– Спасибо. Боюсь, ничего не выйдет.

– Какие-то планы?

Мы неспешно идем через огромный зал. От одного стенда к другому.

– Ага. Важная встреча.

И потому мне все более нервно. Последние дни я не только плотно работала, но и занималась вопросом продолжения рода. Все что угодно, лишь бы не думать о предательстве Мусы. И этом его «люблю», которое иной раз сводило на ноль всю решимость держаться от него подальше.

– М-м-м. И с кем?

– С врачом.

– Это как-то связано с теми анкетами, что я видел?

– Ага. Кажется, я определилась с донором и сурмамой.

Не знаю почему, но с Димкой мне легко об этом говорить. С ним я вообще не чувствую своей неполноценности. Вероятно, все дело в том, что я не воспринимаю его как своего потенциального мужчину, на которого бы я хотела произвести впечатление. И который, если бы что-то пошло не так, мог меня ранить своей реакцией.

Немного душновато. Отхожу к столу, на котором стоят бутылочки с водой и стаканы. Скручиваю крышку с одной и с жадностью присасываюсь.

– Как? Уже? Погоди, я как раз хотел тебе предложить свои услуги.

– В каком плане? – теряюсь я.

– В плане донорства. Что скажешь насчет моей кандидатуры? – поигрывает бровями.

– Димка, ты спятил?

– Почему это? Мне тридцать. Я уже созрел. Хочу стать батей. Без шуток.

– Ну, так найди себе хорошую здоровую девочку и дерзай.

Родниковая вода горчит на языке. Я морщусь. Отставляю от себя початую бутылку. И злюсь, так злюсь на Димку за то, что он все, к чертям, испортил.

– Я не хочу здоровую девочку. Я хочу тебя.

– Господи, ты еще не выбросил из головы эти мысли?

– Почему я должен их выбросить?

– Я сто раз тебе объясняла.

– Объясни еще, а то я не догоняю. Я свободен. Ты теперь вроде бы тоже. Кроме прочего, мы отлично ладим. Чем я хуже какого-то донора?

Я не знаю, что на это ответить! Димкины слова вообще никак не хотят укладываться в моей голове.

– Тем, что донор не будет претендовать на ребенка, и он будет только моим.

– Это очень эгоистично. Ребенку нужен отец, Амалия.

– Димка! Ты чего? – лепечу я беспомощно, а тот, будто меня не слыша, упрямо продолжает:

– Нормальная семья. Мама, папа. Любящие дедушки и бабушки. Здоровый эмоциональный фон. Ты лучше меня должна понимать, как это важно. Я читал, что девочки, которых бросил отец, вырастают очень закомплексованными.

– Но ее ведь никто не бросит, – теряюсь я, никак не в силах поверить, что этот разговор происходит здесь и сейчас. На аэродроме. Среди сотен незнакомых людей. И опять же, почему девочка? Я не помню, чтобы мы успели обсудить пол.

– Ага. Потому как она будет изначально отцу не нужна. Зашибись.

– Стоп! Все. Прекрати. Я не хочу это обсуждать.

– Не обсуждай. Просто обдумай мое предложение, – подытоживает Дима, будто мы с ним, блин, обговаривает какие-то моменты, касающиеся работы.

– Над чем тут думать, боже! Ты молодой парень, трахни любую, она с первой попытки забеременеет. А со мной…