Жестом фокусника Гатоев извлекает из кармана ключ от наручников. У меня ляжки, блин, дрожат от страха. И низ живот сводит. Теперь то, что между нами происходило несколькими минутами ранее, кажется какой-то грязью. Мне хочется вымыться. Избавиться от обильной влаги между ног. От его запаха прямо под носом. Но времени нет. Кажется, что на счету каждая секунда. Стоит Мусе освободить мне руки, как я отталкиваю его от себя, спрыгиваю с кровати и начинаю судорожно одеваться. Краем глаза ни на миг не выпуская его из вида.

А тот, как ни в чем не бывало, возвращается на свой стул. Почему-то Муса не потрудился застегнуть брюки. Мой взгляд то и дело останавливается на красивом члене, спокойно покоящемся у него на бедре.

– Ты сейчас все портишь, женщина.

– Разберусь.

– Ну-ну, – он снова подкуривает. Я застегиваю пиджак, он наблюдает за мной из-под полуприкрытых век. Сытый довольный хищник.

Поверить не могу, что мне никто не мешает уйти! Я буквально до последнего страшилась, что вот сейчас он встанет и снова меня скует. Но этого не происходит. Я беспрепятственно покидаю квартиру и выхожу на улицу. Май забивается в легкие терпким ароматом только-только распустившихся кленов. Горчит на языке. Я иду к машине, ссутулив плечи и втянув шею. Как преступница. В колышущемся свете фонарей чудятся неприятности. Капец, просто капец. Вздрагиваю от каждого шороха. По тротуару идет мужик. Я резко присаживаюсь, прячась за машиной. Сердце бухает в горле, в животе от страха будто узлы завязываются. Господи, надо кому-то позвонить. Спросить, что происходит. А если меня сольют?! Если за мной и правда охотятся? Что, если Гатоев был прав?

Я открываю тойоту, которую он мне одолжил, и откидываюсь на сиденье. Деградация личности проходит стремительно. Еще утром моей силе и самоуверенности можно было только позавидовать. А сейчас… Я сама не своя. Я напугана до беспамятства. Господи, Руцкая, просто включи мозги! Давай. Ты отлично умеешь анализировать вводные. Могла ли в реальности случиться ситуация, которую тебе описал Гатоев? Да. Если бы он был отбитым на голову маньяком, стал бы он тебя отпускать? Нет.

Меня колбасит. Я не знаю, сколько проходит времени, может быть, тысячи лет, когда я, наконец, решаюсь выбраться из машины. Возвращаться страшно. Но уже не потому, что в этой квартире он. Как раз напротив. Я боюсь, что Муса ушел, а я не заметила. Что моя тупая истерика отбила у него охоту мне помогать. И что тогда? Я не знаю. Не знаю… Ноги просто не держат. Иду, тяжело опираясь на перила. Толкаю дверь. Я так спешила уйти, что не потрудилась ее закрыть. Почему этого не сделал он – понятия не имею. Да и неважно это. Главное, что он все еще здесь. Он здесь.

– Покажи мне свои корочки, – шепчу я, почему-то уверенная, что он меня слышит. Неподвижная фигура Мусы оживает. Он медленно, будто нехотя, лезет в карман. Достает портмоне. Швыряет на стол, заставляя меня подойти ближе. Набрав побольше воздуха в грудь, смело продвигаюсь вперед.

Он полковник. Никакой не майор. Что, наверное, ожидаемо.

– Прости. Сдали нервы, – шепчу я, он хмыкает:

– А я уж думал, что переоценил твои мозги. Хорошо, что они вовремя включились.

Прячу руки в рукава. Ежусь. На самом деле мои мозги не прекращали работу ни на секунду. Ну ладно. Если только когда я стояла перед ним на коленях. И поэтому я бы с радостью повторила тот опыт.

– Наверное, я испугалась, когда ты меня приковал.

– Могла сказать, что тебе это не нравится, – пожимает плечами Гатоев.

– Мне не то чтобы не понравилось. Я просто испугалась, что ты не тот, за кого себя выдаешь. Что ты мне зачем-то врешь.

В комнате сизый дым. Тусклый свет ночника сеет нужный настрой… Взгляд Мусы опять наполняется той самой тяжестью. Он берет в руку валяющиеся без дела наручники. Ведет по ним пальцем. И это движение каким-то магическим образом отдается точно на кончике клитора.

– Значит, дубль два?

– Если ты не растерял нужный настрой, – сиплю я. Низ живота прошивает серия мучительных спазмов. Я поджимаю пальцы на ногах. В ответ Гатоев только приподнимает бровь.

– Раздевайся. Глядишь, настрой и вернется.

– Постой… Тебе не удалось узнать ничего нового?

– Пока нет. Когда все решится – скажу, – раздражается Муса. Я покорно выставляю перед собой ладони, дескать, ладно, как скажешь. Потому как на самом деле я же понятия не имею, чем он рискует сам. Ради меня рискует.

Стаскиваю пиджак, брюки, рубашку. Он с довольством облизывает мое голое тело. Неторопливо встает, пружиня, подходит к кровати и замирает, видно, в ожидании моего хода. Я укладываюсь на спину и завожу дрожащие руки за голову, давая ему возможность вновь приковать меня наручниками к изголовью. В теле от напряжения дрожит каждая клетка. Что он сделает дальше? Отхлестает меня, как герой одного идиотского бульварного романа? Да плевать. Пусть что хочет, то и делает. Смысл в том, чтобы отпустить контроль…

Наручники щелкают. Я вздрагиваю. Муса не делает ничего экстраординарного. Просто умело ласкает. Соски, заветное местечко между ног. Погружает в меня два пальца и отступает. Гладит припухшие губы, теребит клитор. Вся острота того, что он делает, заключается в том, что я не могу ответить. И не могу ни на что повлиять. Тупо только скулить, выпрашивая больше. Еще и еще. Губы горят, так хочется его поцелуев, нежностей… Плевок между ног вряд ли можно к этому отнести. Как и резкий переворот меня со спины на живот, от которого цепочка наручников резко звякает, а я шиплю от того, как металл впивается в кожу. И еще громче, когда его пальцы касаются звездочки ануса.

– Нет. Нет. Нет… – бормочу я, и он отстраняется. Тут же, мгновенно. И уходит. Лишая меня своего тепла, защищенности, возможности ни о чем не думать, возвращая мне полный контроль над ситуацией. Когда я слабая. И у меня нет сил нести эту ношу. – Муса! Муса… – шепчу я в горячке. – Нет! Пожалуйста. Вернись… Я больше не буду…

Мыслей нет. Эмоции выжжены до пепла. Кожи касается что-то влажное и теплое. В моменте приятно, но когда влага остывает – знобит.

– Просто оботру тебя, – шепчет Муса, задевая губами висок. – Ты как? Было слишком?

В голосе Гатоева слышится что-то абсолютно несвойственное этому мужику. Возможно, сомнение?

– Нет. Это было как раз то, что нужно, – шепчу я с блаженной улыбкой, перехватываю его ладонь и на секунду касаюсь искусанными губами костяшек.

– Хорошо, – мгновенно меняется его тон. Мимолетно касается моих волос и отстраняется. Наверное, эта скупая ласка – его максимум. И потому она становится такой ценной. – В душ тебя не понесу. Сам еле хожу, – ворчит. Я на это лишь вяло киваю и неимоверным усилием подвигаюсь к стенке, освобождая Мусе местечко возле себя. Он хмыкает, но укладывается рядом.

– Спи.

Послушно закрываю глаза. Оргазм меня измочалил. Выжал досуха. Гатоевские игры с попкой до того все обострили, что когда он все-таки толкнулся ниже, я чуть не расплакалась от облегчения. Не удивлюсь, если он для этого все и затеял.

– Я правда тебе понравилась? – шепчу в темноте, прежде чем провалиться в сон. И, кажется, слышу, как он отвечает:

– Правда. Спи.

А утром меня будит звяканье посуды. Чуть приоткрываю глаза. Муса сидит за столом без рубашки, но в брюках. Пьет чай, ароматом которого пропиталось все вокруг, и беззастенчиво листает распечатку, которую мне выдали в центре репродукции.

Встаю. Шлепаю к нему, как есть, голой:

– Извини, это мое, – забираю бумажки. – Доброе утро.

– Сидельник с тобой развелся из-за этого? – кивает на папку. Я на миг застываю от такой бесцеремонности. Хочу налить чая, чтобы занять руки, но те дрожат от злости. Что ж, злость мне нравится больше страха.

– Во-первых, это я с ним развелась. Во-вторых, то, что ты меня вчера оттрахал, не дает тебе права задавать такие вопросы. Мы не настолько близки.

Взгляд Гатоева мрачнеет. Он убирает мои руки от чайника и разливает заварку сам.