– Конечно, Дим, ты чего? – деланно удивляюсь я. – Вернусь, надо будет все же раскрасить кувшинчик.

– Турку.

– Да-да, ее. Запиши меня на мастер-класс.

Улыбнувшись еще раз напоследок, дергаю дверь. Не знаю, как там Димка, к нему я уже спиной, но Сидельник бросает на сына просто убийственный взгляд. И да, может, он когда-то давно и хотел наладить с ним контакт, но с тех пор что-то явно изменилось. Я ни на грамм не верю в сказку о внезапно проснувшейся отцовской любви. Когда любят, так не смотрят, вот правда.

Под моим недоуменным взглядом Ярослав отодвигается на противоположный конец дивана. Я молча усаживаюсь рядом. Вместо сердца в груди бьется предчувствие надвигающейся беды. Кажется, повисшей тишиной я отодвигаю наступление конца света.

Машина плавно трогается с места. Димка смотрит нам вслед.

– Мне жаль, – шепчу я, облизав губы.

– Кого? Меня, что ли? – иронично вздергивает бровь Яр.

– Нет, того, что все так… Чего они на тебя ополчились?

Впервые поворачиваюсь к нему лицом. Сидельник смотрит на меня во все глаза и в задумчивости трет нос указательным пальцем.

– А ты, стало быть, не знаешь?

Он сощуривается. Взгляд цепляется за меня как репей. Неприятно и колко. Отчего я невольно ежусь.

– Нет.

– Дай-то бог, Амаль. Дай-то бог.

Он угрожает мне. Вот так неприкрыто мне угрожает. Это ясно как божий день. На руках приподнимаются тонкие прозрачные волоски. Во рту сохнет. Страх беснуется и уничтожает внутри меня что-то важное, хрупкое…

– Ты о чем сейчас, Яр? На что намекаешь?

– Да так. Вот вспомнилось, что ты вроде девочка правильная. Предательства не прощаешь.

Он намекает на свою измену? Но при чем здесь она? Бред какой-то.

– Уж какая есть, – пожимаю плечами, а сама на ручку кошусь, готовая, если понадобится, на ходу выскочить.

– Нет-нет, это неплохо, что ты! Я ведь тоже такой, оказывается. Мстительный. – Яр косится на меня с оскалом. Это так жутко, что едва ли мне удается скрыть охватившую тело дрожь.

– Я тебе не мстила, Яр. Просто не могла быть с мужчиной, который мне изменил.

– Да-да, это понятно.

– Непонятно, почему мы вновь об этом говорим спустя столько лет.

– Ну, а как же поговорка о том, что месть – это блюдо, которое подают холодным? Вот ты как к ней относишься, м-м-м?

– Мне кажется, что ты чересчур высокого о себе мнения.

– Я-я-я?

– Ну да. Если думаешь, что я десять лет жила мыслью об этом. Не хочу тебя разочаровывать, но мои чувства к тебе, любые чувства, – подчеркиваю, – давным-давно в прошлом.

И вот тут Сидельник начинает ржать, постукивая себя по ляжкам.

– Вот это я о себе возомнил, да?!

Это жутко. Просто жутко, и все тут. Не знаю, как реагировать, но желание сбежать становится нестерпимым. И никакие доводы разума о том, что нас видели, о том, что он ничего мне не сможет сделать, ибо у этого куча свидетелей, больше не работают. Я просто его боюсь.

– Яр…

– А кого ты любишь, Амаль? Только не говори, что Гатоева.

– Тебя это не касается, – шепчу, сжав руки в кулаки.

– Ты из-за любви ему помогаешь, да? Ну, что молчишь? Ты что ему рассказала?

– О чем?

– Обо мне! – орет.

– А что я о тебе знаю, Яр? Просто включи, блядь, мозги, и скажи – что я о тебе знаю? Ничего?!

– Окей. А то, что твой ебарь играет за команду тех, кто меня топит, тебя вообще никак не смущает?!

– Да я впервые об этом слышу!

И потому в груди все дрожит. И мысли в голове мечутся. И будто обрывками фотографий перед глазами кружатся эпизоды из нашей жизни с Мусой. А потом складываются в понятную, сука, такую понятную мне картину…

Нет. Ну, пожалуйста… Нет. Только не это, пожалуйста.

– Как ты можешь быть одновременно такой умной и такой дурой? – презрительно кривит губы Сидельник. И вот это презрение… Оно такое настоящее, такое искреннее, что никаких сомнений не остается – он действительно верит в то, что говорит.

– Яр, а ты вообще чего хочешь? – устало интересуюсь я. – Наказать меня? Так не за что.

– Ну это мы еще посмотрим, – скалится. В этот момент машина притормаживает у какого-то административного здания. Все перед глазами плывет, я не узнаю места, куда он меня привозит. Понимаю только, что это центр. И что меня никто не собирается похищать, чтобы потом… не знаю, что со мной сделать.

– Пойдем! – рявкает Сидельник. К нему тут же подбегает охрана. Мы, очевидно, заходим с черного входа. Голова кругом, охватывает какое-то странное отупение. Пялюсь на редких встречных в попытке понять, что же происходит. По мужчинам в Бриони ничего понять нельзя. Это их привычная форма одежды. С женщинами могло быть интереснее. Но мы встретили всего парочку. И обе они были одеты тоже вполне по-деловому. Хотя и напомажены сверх меры.

– Куда ты меня притащил? – спрашиваю устало.

– На торжественное награждение.

– М-м-м. И кому на этот раз раздают медали?

– Многим. И твоему ебарю. Не догадываешься, за что? – ухмыляется Сидельник. – Звездочки генеральские, теперь вот еще… Не поскупились, в общем. За такого персонажа, как я, одаривают щедро, Амалия.

Ноет. Все сильней. Будто кто-то воткнул палец между ребер и теребит, теребит… Лечу себя мыслями о том, что ничего и никогда не рассказывала Мусе. Что я тупо не могла ему быть в этом полезной. Даже если Сидельник прав, и именно Гатоев сыграл не последнюю роль в его падении. Достать его через меня было попросту невозможно. Тогда… Почему он со мной? Зачем? Из исследовательского интереса?

– Вот. Смотри.

Оглядываюсь. И наконец, понимаю, что мы в одной из лож, окружающих довольно большой зал. Отсюда он как на ладони. Пестрая толпа расстилается внизу. Красные дорожки – как разметка. В первых рядах, наверное, самые важные гости сидят. В следующих трех – публика попроще.

– В первом ряду посадили. Как будто я уже все…

– А ты нет? – Мусу еще не вижу. Оборачиваюсь к Сидельнику. Так гораздо безопаснее для души.

– Не дождешься, – рычит.

– Да я и не жду. Что бы ты там не думал.

Сидельник взвивается, будто ему вожжа попала под хвост. Хотя я надеялась как раз таки на обратную реакцию.

– Смотри! – подталкивает меня к перилам. – Видишь? Вон он. С невестой сидит. А рядом – его будущий тесть. Серьезный человек. Надо объяснять, в какой системе?

Яр клонит меня рукой. Давит между лопаток. Там еще недавно у меня были крылья. А теперь нет… Теперь нет.

– Ну?! Как тебе? Девке двадцать лет. По их меркам – старуха. But who cares? – зачем-то переходит на английский. А ведь и правда. Кого это волнует? Уж точно не Гатоева. Ну не ее же возрастом и красотой он руководствовался, прося руки этой девочки? Господи боже мой.

Отвернуться бы. Но я во все глаза пялюсь. И пусть не вижу ничего кроме темной макушки, все равно не могу отлепить от нее взгляда. Что хочу разглядеть? Красоту? Так опять же в их случае она ничего не решает. Последнее дело – загоняться на этот счет, искать в себе причины случившегося. Потому что у этого в принципе нет никаких объективных причин. Как нет и ответа на вопрос – а зачем вообще это было?

– Я хочу уйти. Ты позволишь?

Дергаюсь, скидывая его руку. И счастье, что Сидельник меня не пытается удержать. Потому что я бы, наверное, и в драку полезла, лишь бы этого больше не видеть. В безобразную бабскую драку.

Покидаю ложу и бегу вперед, не разбирая дороги. Во рту металлический привкус крови. Сердце в мясо.

– Выход там, – направляет меня какой-то мужик. Может, кто-то из свиты Сидельника, я не знаю. Да и в принципе не задаюсь я таким вопросом. Подсказали, как выйти на воздух, и ладно. Потому что он заканчивается… И я хриплю, будто меня душат. Уже на улице приваливаюсь к прохладной стене.

– Поехали, – командует Сидельник.

– Зачем?

Правда, не понимаю. Зачем это все.

– Расскажешь, о чем он тебя выспрашивал.

– Яр… Мы не говорили о тебе, прости. Хотела бы рассказать, да нечего. Хочешь – верь, хочешь – нет. Мне все равно. А теперь убери от меня свои руки. Мне нужно подумать…