— О, братец, если б для этого было достаточно пистолета.

Я пошел к оливково-зеленой двери без ручки. Она зажужжала и поддалась толчку. За ней оказался коридор с голыми оливково-зелеными стенами и дверью в дальнем конце. Мышеловка. Если ты вошел в нее, тебя в случае чего можно остановить. Дальняя дверь так же зажужжала и щелкнула. Мне стало любопытно, как полицейский узнал, что я подошел к ней. Подняв взгляд, я обнаружил устремленные на меня из наклонно установленного зеркала глаза блюстителя порядка. Когда я коснулся двери, зеркало стало чистым. Здесь было предусмотрено все.

Снаружи, под жарким полуденным солнцем в маленьком патио с мощеными дорожками, с бассейном посередине и мраморной скамьей, буйно росли цветы.

Питьевой фонтанчик находился возле скамьи. Пожилой, шикарно одетый мужчина, развалясь на скамье, глядел, как три желто-коричневые собаки-боксер вырывают с корнем кусты похожей на чайную розу бегонии. На лице его было выражение глубокого и спокойного удовольствия. Когда я подошел, он даже не взглянул на меня. Один из боксеров, самый большой, подошел и помочился на скамью рядом с его штаниной. Мужчина нагнулся и погладил короткошерстную голову собаки.

— Вы мистер Уилсон? — спросил я.

Он недоуменно поднял на меня взгляд. К скамейке рысцой подбежал средний боксер, принюхался и помочился там же, где и первый.

— Уилсон? — У мужчины был ленивый, слегка протяжный голос. — Нет. Моя фамилия не Уилсон. Вы ошиблись.

— Извините.

Подойдя к фонтанчику, я ополоснул лицо. Пока утирался платком, самый маленький боксер подошел к скамье и исполнил свой долг.

Мужчина, оказавшийся не Уилсоном, любовно произнес:

— Всегда делают это в одном и том же порядке, меня это восхищает.

— Что делают? — спросил я.

— Справляют нужду, — ответил он. — Видимо, дело здесь в старшинстве.

Сперва Мейзи. Это мать. Потом Мак. Он на год старше Джока, младшего. Всегда по очереди. Даже у меня в кабинете.

— У вас в кабинете? — переспросил я. Никто и никогда не задавал какого-либо вопроса с более глупым видом.

Мужчина, приподняв белесые брови, взглянул на меня, вынул изо рта простую коричневую сигару, откусил ее кончик и выплюнул его в бассейн.

— Рыбкам это не пойдет на пользу, — сказал я.

Он оглянулся на меня.

— Я развожу боксеров. А рыбки — черт с ними.

Я решил, что это в чисто голливудском стиле. Закурил сигарету и сел на скамью.

— У вас в кабинете, — сказал я. — Что ж, каждый день приносит новую мысль.

— На угол письменного стола. Всякий раз. Секретарши мои злятся. Говорят, впитывается в ковер. Что за женщины теперь пошли? Меня это ничуть не раздражает. Наоборот. Если любишь собаку, приятно смотреть даже на то, как она справляет нужду.

Один из боксеров подтащил к его ногам полностью расцветший куст бегонии. Мужчина поднял его и бросил в бассейн.

— Садовникам это, наверно, не нравится, — сказал он. — Ну и ладно. Если недовольны, могут в любое время… — он умолк и стал смотреть, как стройная девушка-почтальон в желтых брюках намеренно удлиняет свой путь, чтобы пройти через патио. Она искоса бросила быстрый взгляд на мужчину и ушла, поигрывая бедрами.

— Знаете, что скверно в этом бизнесе? — спросил он.

— Никто не знает.

— Слишком много секса. Секс хорош в свое время и в своем месте. Но мы получаем его вагонами. Увязаем в нем. Тонем по горло. Липнем к нему, как мухи к липкой бумаге. — Мужчина встал. — И мух у нас слишком много. Рад был поговорить с вами, мистер…

— Марлоу, — сказал я. — Боюсь, что вы меня не знаете.

— Я никого не знаю, — сказал мужчина. — Память сдает. С кем только я ни встречаюсь. Меня зовут Оппенгеймер.

— Джулиус Оппенгеймер?

Он кивнул.

— Да. Закуривайте.

И протянул мне сигару. Я показал ему свою сигарету. Оппенгеймер швырнул предложенную мне сигару в бассейн и нахмурился.

— Память сдает, — грустно сказал он. — Выбросил пятьдесят центов. Напрасно.

— Вы управляете этой студией, — полуутвердительно-полувопросительно сказал я.

Оппенгеймер рассеянно кивнул.

— Нужно было сберечь эту сигару. Сбереги пятьдесят центов, и что ты будешь иметь?

— Пятьдесят центов? — ответил я, не понимая, к чему он клонит.

— В кинобизнесе нет. Здесь сбережешь пятьдесят центов — и положишь на свой счет пять долларов.

Оппенгеймер умолк и поманил боксеров. Те перестали выдирать цветы и уставились на него.

— Нужно только заниматься финансовой стороной дела, — сказал он. — Это нетрудно. Пошли, детки, обратно в бордель. — Затем вздохнул и добавил:

— Полторы тысячи кинотеатров.

Очевидно, на лице у меня опять появилось глупое выражение. Оппенгеймер обвел рукой патио.

— Открыть полторы тысячи кинотеатров — и все. Это гораздо легче, чем разводить чистокровных боксеров. Кино — единственный бизнес на свете, где можно совершать всевозможные ошибки и все же делать деньги.

— И должно быть, единственный бизнес, где можно иметь трех собак, поливающих мочой стол в кабинете, — добавил я.

— Нужно открыть полторы тысячи кинотеатров.

— А собаки слегка мешают взяться за дело, — сказал я.

На лице у него появилось довольное выражение.

— Вот-вот. Это главная помеха.

Оппенгеймер через зеленый газон поглядел на четырехэтажный дом, представляющий собой одну из сторон незамкнутого квадрата.

— Там находятся все конторы, — сказал он. — Я туда ни ногой. Вечные перестановки. Смотреть противно, как и что кое-кто тащит к себе в кабинеты. Самые дорогие таланты на свете. Даю им все, что душе угодно, столько денег, сколько хотят. С какой стати? Да ни с какой. Так, по привычке. Что и как они делают — совершенно неважно. Мне бы только полторы тысячи кинотеатров.

— Вам не хотелось бы, чтобы ваши слова появились в печати, мистер Оппенгеймер?

— Вы газетчик?

— Нет.

— Жаль. Было бы приятно, если бы кто-то упомянул, наконец, в газете этот простой несомненный факт. — Он сделал паузу, потом сердито фыркнул:

— Никто не напечатает. Побоятся. Идем, детки.

Старшая Мейзи подошла и встала возле него. Средний выдрал еще одну бегонию, а потом побежал рысцой и встал возле Мейзи. Младший Джок занял свое место, но вдруг с внезапным воодушевлением поднял заднюю ногу и стал мочиться на манжету хозяйских брюк. Мейзи небрежно оттолкнула его.

— Видите? — просиял Оппенгеймер. — Джок вздумал нарушить очередь. Мейзи этого не допустит.

Он нагнулся и погладил ей голову. Мейзи с обожанием взглянула на хозяина.

— Глаза твоей собаки, — мечтательно произнес Оппенгеймер, — самое незабываемое на свете.

Он широким шагом пошел по мощеной дорожке к административному зданию, а трое боксеров спокойно трусили рядом.

— Мистер Марлоу?

Я обернулся. Ко мне неслышно подошел рыжеволосый человек, нос его торчал, как локоть держащегося за поручень пассажира.

— Я Джордж Уилсон. Рад познакомиться. Вижу, вы знаете мистера Оппенгеймера.

— Мы немного поболтали. Он поведал мне, как руководить кинобизнесом. Похоже, для этого требуется лишь полторы тысячи кинотеатров.

— Я работаю здесь пять лет, но ни разу не разговаривал с ним.

— Просто вас ни разу не обмочили его собаки.

— Может, вы и правы. Чем могу быть полезен, мистер Марлоу?

— Мне нужно видеть Мэвис Уэлд.

— Она на съемочной площадке. Идут съемки.

— Можно поговорить с ней там минуту-другую?

На лице Уилсона отразилось сомнение.

— Какой пропуск вам выдали?

— По-моему, обыкновенный.

Я протянул ему пропуск. Он просмотрел его.

— Вас послал Бэллоу. Это ее агент. Видимо, нас пустят в двенадцатый павильон. Хотите пойти туда?

— Если у вас есть время.

— Я работаю в отделе рекламы. Это моя обязанность.

Мы пошли по мощеной дорожке к проходу между углами двух зданий.

Бетонная дорога между зданиями вела к территории натурных съемок и павильонам.

— Вы работаете в конторе Бэллоу? — спросил Уилсон.