Спенсер сердито сказал:

— Не в том дело. В этом доме убили человека. И не в том дело, что это был писатель, очень крупный и известный. Это был человек, и мы с вами знаем, кто его убил. Существует же правосудие.

— Завтра.

— Вы же ее покрываете! Чем вы лучше ее? Что-то я в вас начинаю сомневаться, Марло. Если бы вы были начеку, то могли бы спасти ему жизнь. В каком-то смысле вы дали ей совершить убийство. А то, что произошло сегодня, просто спектакль, и не более того.

— Верно. Любовная сцена. Заметили, что Эйлин от меня без ума? Когда все утихнет, мы, может, и поженимся. С деньгами у нее, конечно, порядок. Я на этой семье еще ни цента не заработал. Сколько мне еще ждать?

Он снял очки и протер их. Вытер пот под глазами, водрузил очки на место и стал смотреть под ноги.

— Простите, — сказал он. — Для меня это была жуткая встряска. Достаточно страшно уже то, что Роджер покончил с собой. Но от этой второй версии я чувствую себя совершенно раздавленным, — просто от того, что все узнал. — Он поднял на меня глаза. — Могу я на вас надеяться?

— В каком смысле?

— Что вы поступите правильно… в любом случае. — Он нагнулся, взял кипу желтой бумаги под мышку. — Впрочем, не обращайте на меня внимания. Наверно, вы знаете, что делать. Издатель я приличный, но эти дела не по моей части. Ханжа я, наверно, черт бы меня побрал.

Он прошел мимо меня. Кэнди отступил, потом, быстро обогнав его, распахнул входную дверь. Спенсер вышел, бегло ему кивнул. Я двинулся следом.

Поравнявшись с Кэнди, я остановился и посмотрел ему в черные глаза.

— Без фокусов, амиго, — предупредил я.

— Сеньора очень устала, — тихо ответил он. — Пошла в спальню. Ее нельзя беспокоить. Ничего не знаю, сеньор. No me acuerdo de nada… A sus órdenes, señor.[26]

Я вынул из кармана нож и отдал ему. Он улыбнулся.

— Мне никто не доверяет, но я доверяю тебе, Кэнди.

— Lo mismo, senor. Muchas gracias.[27]

Спенсер был уже в машине. Я сел за руль, включил мотор, дал задний ход и повез его обратно в Беверли Хиллз. Высадил его у бокового входа в гостиницу.

— Я всю дорогу думал, — сообщил он, вылезая. — Она, вероятно, немного помешана. Вряд ли ее будут судить.

— Ни за что не будут, — сказал я. — Но она этого не знает.

Он повозился с кипой желтой бумаги, которую держал под мышкой, кое-как выровнял ее и кивнул мне. Я смотрел, как он тянет на себя тяжелую дверь и входит в гостиницу. Потом я отпустил тормоз, «олдс» скользнул прочь от белого тротуара, и больше я никогда не видел Говарда Спенсера.

Я приехал домой поздно, усталый и подавленный. Был один из тех вечеров, когда в воздухе висит тяжесть, а ночные шумы кажутся приглушенными и далекими. Сквозь туман виднелась равнодушная луна. Я походил по дому, поставил несколько пластинок, но музыки почти не слышал. Казалось, где-то раздается мерное тиканье, хотя в доме тикать было нечему. Звук пульсировал у меня в голове. Я был человек-часы, отсчитывающий секунды до чьей-то смерти.

Я вспомнил, как в первый раз увидел Эйлин Уэйд, и во второй, и третий, и четвертый. Но потом ее образ расплылся. Она перестала казаться мне реальной. Когда узнаешь, что человек — убийца, он сразу теряет реальность.

Есть люди, которые убивают из ненависти, или от страха, или из корысти. Есть убийцы хитрые, которые планируют все заранее и надеются, что их не поймают.

Есть разъяренные убийцы, которые вообще не думают. А есть убийцы, влюбленные в смерть, для которых убийство — это нечто вроде самоубийства. Они все слегка помешаны, но не в том смысле, какой имел в виду Спенсер.

Было почти светло, когда я, наконец, лег в постель.

Из черного колодца сна меня выдернуло дребезжание телефона. Я перевернулся, спустил ноги, нащупывая туфли, и понял, что проспал не больше двух часов. Чувствовал я себя, как полупереваренный обед. Я с трудом поднялся, побрел в гостиную, стащил трубку с аппарата и сказал в нее:

— Подождите минутку.

Положив трубку, я пошел в ванную и плеснул себе в лицо холодной водой.

За окном раздавалось мерное щелканье. Я рассеянно выглянул и увидел смуглое бесстрастное лицо. Это был садовник-японец, приходивший раз в неделю, которого я прозвал Жестокий Джек. Он подравнивал кусты — так, как это умеет делать только садовник-японец. Просишь его прийти раз пять, он все время отвечает: «на той неделе», а потом является в шесть утра и начинает стричь кусты под окном твоей спальни.

Я вытер лицо и вернулся к телефону.

— Да?

— Это Кэнди, сеньор.

— Доброе утро, Кэнди.

— La señora es muerta.

Умерла. Какое холодное черное бесшумное слово на всех языках. Она умерла.

— Надеюсь, ты тут ни при чем?

— Я думаю, лекарство. Называется демерол. Я думаю, сорок, пятьдесят в бутылочке. Теперь пустая. Не ужинала вчера вечером. Сегодня утром я влезаю по лестнице и смотрю в окно. Одета, как вчера днем. Я взломаю дверь. La señora es muerta. Fría como agua de nieve. Холодная как ледяная вода.

— Ты звонил кому-нибудь?

— Sí. El doctor Лоринг. Он вызвал полицию. Еще не приехали.

— Доктору Лорингу, вот как? Он всегда опаздывает.

— Я не показываю ему письмо, — сказал Кэнди.

— Кому адресовано письмо?

— Сеньору Спенсеру.

— Отдай полиции, Кэнди. Доктору Лорингу не давай. Только полиции. И вот еще что, Кэнди. Не скрывай ничего, не ври им. Мы к вам приезжали. Расскажи правду. На этот раз правду и всю правду.

Наступила короткая пауза. Потом он сказал:

— Sí. Я понял. Hasta la vista, amigo.[28] — Повесил трубку. Я набрал номер «Риц-Беверли» и попросил Говарда Спенсера.

— Минутку, пожалуйста. Соединяю с регистрацией. — Мужской голос сказал:

— Регистрация. Что вам угодно?

— Я просил Говарда Спенсера. Знаю, что сейчас рано, но это срочно.

— Мистер Спенсер вчера уехал. Улетел восьмичасовым самолетом в Нью-Йорк.

— Извините. Я не знал.

Я прошел на кухню сварить кофе — целое ведро. Крепкого, густого, горького, обжигающего, беспощадного. Кровь для жил усталого человека.

Берни Оулз позвонил мне пару часов спустя.

— Ну, умник, — произнес он. — Давай к нам, на мученья.

Все было, как в прошлый раз, только пораньше, днем, и мы сидели в кабинете капитана Эрнандеса, а шериф находился в Санта-Барбаре, открывал там праздник, Неделю Фиесты. В кабинете собрались капитан Эрнандес, Берни Оулз, помощник коронера, доктор Лоринг, который выглядел так, словно его взяли за незаконный аборт, и работник прокуратуры по имени Лофорд, высокий, худой и бесстрастный. Поговаривали, что его брат — хозяин подпольной лотереи в районе Центральной авеню.

Перед Эрнандесом лежало несколько исписанных листков почтовой бумаги нежно-розового цвета, с необрезанными краями, текст написан зелеными чернилами.

— Мы собрались неофициально, — начал Эрнандес, когда все устроились поудобнее на неудобных жестких стульях. — Без стенограммы и магнитофона. Говорите, что хотите. Доктор Вайс — представитель коронера, который будет решать, понадобится ли слушать дело. Доктор Вайс?

Это был толстый, бодрый человек, вроде бы знающий специалист.

— По-моему, не понадобится, — сказал он. — Пока что все указывает на наркотическое отравление. Когда прибыла скорая помощь, женщина еще дышала, но очень слабо, была в глубокой коме, все рефлексы отрицательны. На этой стадии редко удается спасти одного из ста. Кожа была холодная, дыхание почти не прослушивалось. Слуга решил, что она мертва. Она умерла примерно час спустя. Насколько я понимаю, она была подвержена сильным приступам бронхиальной астмы. Доктор Лоринг выписал демерол на случай припадка.

— Есть сведения или выводы о количестве принятого демерола, доктор Вайс?

— Смертельная доза, — ответил он с легкой улыбкой. — Сразу это определить нельзя, не зная ее анамнеза, степени сопротивляемости организма. Согласно оставленному ею признанию она приняла две тысячи триста миллиграммов, что в четыре-пять раз превышает разовую смертельную дозу для людей, не являющихся наркоманами. — Он вопросительно взглянул на Лоринга.