Он равнодушно посмотрел на меня и пошел прочь. Я вывел машину со стоянки и поехал домой. В Голливуде всякое случается — все, что угодно.

Впереди шел «ягуар» низкой посадки. Обогнув холм, он сбросил скорость, чтобы я не задохнулся гранитной пылью на плохо вымощенном участке дороги у въезда в Беспечную Долину. По-моему, этот участок нарочно оставили в таком виде, чтобы отвадить воскресных туристов, избалованных ездой по гладеньким супершоссе. Мелькнул яркий шарф и огромные черные очки. Мне небрежно — по-соседски — помахали рукой. Потом облако пыли осело на обочине, прибавив еще один слой к белому налету, покрывавшему кустарник и выжженную траву.

Затем я обогнул гранитный склон, начался нормальный асфальт, и все вокруг стало чистенькое и ухоженное. У дороги толпились дубы, словно им было любопытно поглядеть на проезжающих, под ними попрыгивали воробьи с розовыми головками и клевали что-то такое, что станет клевать только воробей.

Потом пошли тополя. Эвкалиптов не было. Потом густая рощица южных кленов, из-за которых выглядывал белый дом. Потом девушка, которая вела под уздцы лошадь. На девушке были джинсы и яркая рубашка, и она жевала веточку.

У лошади был разгоряченный вид, но не взмыленный, и хозяйка ласково с ней ворковала. За каменной оградой садовник вел газонокосилку по огромной волнистой лужайке. Вдали красовался внушительный особняк колониальной архитектуры. Где-то играли на рояле упражнения для левой руки.

Потом все это осталось позади, ярко блеснуло озеро, и я начал всматриваться в номера на столбиках у ворот. Дом Уэйдов я видел только раз в темноте. При дневном свете он казался не таким большим. Возле дома было полно машин, поэтому я остановился на обочине и пошел пешком. Дверь открыл дворецкий-мексиканец в белой куртке. Это был стройный, красивый мексиканец, куртка сидела на нем элегантно, похоже было, что он получает полсотни в неделю, не изнуряя себя трудом.

Он сказал:

— Buenas tardes, señor, — и ухмыльнулся, словно удачно пошутил. — Su nombre de Usted, por favor?[8]

— Марло, — ответил я, — чего ты выламываешься, Кэнди? Мы с тобой разговаривали по телефону, забыл?

Он снова усмехнулся, и я вошел. Шла обычная вечеринка с коктейлями — все говорят слишком громко, никто никого не слушает, хлещут выпивку напропалую, глаза блестят, лица румяные, или бледные, или потные, смотря, кто сколько принял и сколько может выдержать. Рядом со мной сразу возникла Эйлин Уэйд в чем-то светло-голубом, что ее отнюдь не портило. Казалось, что стакан она держит в руке просто для порядка.

— Как я рада, что вы пришли, — церемонно произнесла она. — Роджер ждет вас у себя в кабинете. Ненавидит вечеринки. Он работает.

— При таком бедламе?

— Это ему не мешает. Кэнди подаст вам выпить — или, может быть, хотите сами пойти к бару?

— Хочу сам, — сказал я. — Простите за тот вечер. — Она улыбнулась.

— По-моему, вы уже извинились. Это пустяки.

— Никакие не пустяки.

Улыбка исчезла у нее с лица, едва она, кивнув, отвернулась и отошла. В углу, возле огромных стеклянных дверей, я углядел бар. Передвижной, на колесиках. Я двинулся к нему, стараясь ни на кого не налететь, и тут кто-то сказал:

— О, да это мистер Марло.

Я обернулся и увидел миссис Лоринг. Она сидела на диване рядом с чопорным мужчиной в очках без оправы и с козлиной бородкой, похожей на след от сажи.

У нее был скучающий вид. Он сидел молча, скрестив руки, и хмурился в пространство.

Я подошел. Она улыбнулась и протянула мне руку.

— Это мой муж, доктор Лоринг. Эдвард, это мистер Филип Марло.

Парень с бородкой мельком глянул на меня и еле заметно кивнул. Других движений не произвел. Видимо, экономил энергию для более важных дел.

— Эдвард очень устал, — сказала Линда Лоринг. — Эдвард всегда очень устает.

— С врачами это бывает, — заметил я. — Принести вам что-нибудь выпить, миссис Лоринг? Или вам, доктор?

— Ей уже хватает, — изрек он, ни на кого не глядя. — Я не пью. Чем больше смотрю на пьющих, тем больше этому радуюсь.

— Вернись, малютка Шеба, — мечтательно произнесла миссис Лоринг.

Резко повернувшись, он угрюмо посмотрел на нее. Я ретировался в направлении бара. В обществе мужа Линда Лоринг казалась другим человеком. В голосе и выражении лица сквозила язвительность, которой в недавнем нашем разговоре я не чувствовал, хотя она и злилась.

У бара стоял Кэнди. Спросил, что я желаю выпить.

— Пока ничего, спасибо. Меня просил зайти мистер Уэйд.

— Es muy ocupado, señor.[9] Очень занят. — Я решил, что любовь к Кэнди мне не грозит. Я молча взглянул на него, и он тут же добавил: — Но я иду посмотреть. De pronto, señor.[10] — Он осторожно пробрался сквозь толпу и моментально вернулся.

— О’кей, приятель, пошли, — бодро пригласил он.

Я последовал за ним в глубину дома. Он открыл дверь. Я вошел, он прикрыл ее за мной, и шум сразу затих. Комната была угловая — большая, тихая, прохладная. За стеклянной дверью виднелись розовые кусты, в окне сбоку дышал кондиционер. С порога было видно озеро и Уэйда — он растянулся на длинном кожаном диване. На солидном письменном столе светлого дерева стояла пишущая машинка, рядом с ней — стопа желтой бумаги.

— Молодец, что пришли, Марло, — протянул он лениво. — Располагайтесь. Пропустили уже глоток-другой?

— Нет еще. — Я сел и посмотрел на него. На вид он был еще бледный и потрепанный. — Как ваша работа?

— Прекрасно, только утомляюсь быстро. Жалко, что после четырехдневного запоя так паршиво себя чувствуешь. Иногда в это время лучше всего пишется. В нашем деле стоит заклиниться от напряжения — и конец, ничего не выходит. Главное, чтоб легко работалось — тогда получается. Все, кто говорит наоборот, врут, как сивый мерин.

— Может быть, это зависит от человека, — заметил я. — Флоберу нелегко работалось, а писал он прилично.

— О’кей, — сказал Уэйд и сел. — Значит, Флобера читаете, значит, вы интеллектуал, критик, ценитель литературы. — Он потер лоб. — Я завязал, и это омерзительно. Мне противен любой человек со стаканом в руке. Надо идти туда и улыбаться всем этим гнусным гадам. Все они знают, что я алкоголик. Всем интересно, что же я пытаюсь утопить в вине. Какая-то фрейдистская сволочь объяснила, что пьянство — это способ спастись бегством. Любой десятилетний ребенок это знает. Если бы у меня, боже избави, был десятилетний сын, он бы спрашивал: «Папочка, от чего ты бежишь, когда напиваешься?»

— Я так понял, что у вас это недавно началось, — сказал я.

— Просто в последнее время хуже стало, но выпить всегда был не дурак. В молодости легче отходишь. А когда уже за сорок, тут дело другое.

Я откинулся и закурил.

— О чем вы хотели со мной поговорить?

— А вы как думаете — от чего я убегаю, Марло?

— Понятия не имею. Информации недостаточно. Кроме того, все от чего-нибудь убегают.

— Но не все напиваются. А вы от чего убегаете? От своей молодости, или от угрызений совести, или от сознания, что вы мелкий деятель мелкого бизнеса?

— Понятно, — сказал я. — Вам нужно кого-то оскорбить. Давайте, старина, не стесняйтесь. Когда будет больно, я скажу.

Он усмехнулся и взъерошил короткие вьющиеся волосы. Затем ткнул себя пальцем в грудь.

— Полюбуйтесь на мелкого деятеля мелкого бизнеса, Марло. Все писатели — подонки, а я самый подонистый. Я написал двенадцать бестселлеров, и если удастся закончить тот бред, что лежит на столе, возможно, будет и тринадцатый. И ни один из них не стоит пороха, которым надо бы их все взорвать к чертовой матери. У меня прелестный дом в весьма респектабельном районе, где хозяин весьма респектабельный мультимиллионер. У меня прелестная жена, которая меня любит, и прелестный издатель, который меня любит, а сам я люблю себя больше всех. Я эгоист, сукин сын, шлюха или сутенер от литературы — что вам больше нравится — отъявленный мерзавец. Итак, чем вы можете мне помочь?