Вся остальная часть дома, очевидно, сдавалась жильцам. На маленькой веранде стояли грязное мусорное ведро и деревянный ящик, набитый бутылками из-под спиртного. Сквозь стекла было видно, что дверь на кухню распахнута.

В кухне стоял полумрак. Я прижался лицом к застекленной двери веранды и стал вглядываться. Мне удалось разглядеть прямой стул с висящим на спинке мужским пиджаком, а на стуле человека в рубашке и шляпе. Замухрышку. Что он делает, не было видно, но было похоже, что этот полукарлик сидел у встроенного стола в обеденном уголке кухни.

Я постучал по стеклу. Замухрышка не обратил на это внимания. Я постучал снова, посильнее. На сей раз он откинулся назад вместе со стулом, явив мне маленькое бледное лицо с сигаретой во рту.

— Чего тебе? — рявкнул замухрышка.

— Управляющего.

— Его нету, малыш.

— А ты кто?

— Тебе-то что?

— Хочу снять комнату.

— Нету мест, малыш. Читать, что ли, не умеешь?

— У меня есть другие сведения, — сказал я.

— Вот как? — Замухрышка ногтем смахнул пепел с сигареты, не вынимая ее из маленького неприятного рта. — Ну и катись вместе с ними.

Засим он вернул стул в прежнее положение и предался прежнему занятию.

Громко топая, я спустился с крыльца и совершенно бесшумно поднялся снова. Осторожно подергал застекленную дверь. Заперта на крючок. Я поддел его лезвием складного ножа. Крючок слегка звякнул, но там, за столом, раздавалось гораздо более громкое звяканье.

Я вошел и прокрался на кухню. Там находились газовая плита с тремя конфорками, несколько полок с грязной посудой, обшарпанный холодильник и обеденный уголок, столик которого был завален деньгами. Главным образом, бумажными, но были и серебряные монеты всех достоинств, вплоть до доллара.

Замухрышка пересчитывал деньги, раскладывая их кучками, и делал пометки в маленьком блокноте. Карандаш он слюнявил, не вынимая изо рта сигареты.

На столе лежало, должно быть, несколько сотен долларов.

— День платежа? — добродушно осведомился я.

Замухрышка очень резко обернулся. С минуту он молча улыбался. Улыбка была нарочитой. Вынув изо рта окурок, он швырнул его на пол и загасил ногой. Достал из кармана рубашки новую сигарету, сунул в рот и стал искать спички.

— Ловко ты вошел, — весело сказал он.

Не найдя спичек, замухрышка небрежно повернулся и полез в карман пиджака. О стул ударилось что-то тяжелое. Я ухватил его запястье, не давая вытащить эту тяжелую штуку. Замухрышка откинулся назад, и оттопыренный карман его пиджака начал подниматься ко мне.

Я выдернул из-под замухрышки стул. Ударившись головой о торец стола, замухрышка грохнулся на пол. Это не помешало ему сделать попытку ударить меня ногой в пах. Я отскочил назад вместе с его пиджаком и достал из кармана пистолет тридцать восьмого калибра.

— Вставай, — сказал я. — Не трону.

Замухрышка медленно поднялся, притворяясь, что ушибся сильнее, чем это было на самом деле. Он запустил руку за ворот, и когда в какой-то момент его рука метнулась ко мне, в ней сверкнул металл.

Боевой петушок.

Я саданул замухрышку по челюсти его собственным пистолетом, и он снова плюхнулся на пол. А я наступил на державшую нож руку. Лицо замухрышки скривилось, но он не издал ни звука. Я пинком отшвырнул нож в угол. Лезвие было длинным, тонким и, похоже, очень острым.

— Как не стыдно, — сказал я, — угрожать пистолетом и ножом людям, которые просто ищут жилье. Даже в наши времена это слишком.

Замухрышка сунул свою большую руку между колен, стиснул ее и стал что-то насвистывать сквозь зубы. Видимо, удар по челюсти на нем не особенно сказался.

— Ладно, — сказал он. — Ладно. Я не мастер в этих делах. Забирай деньги и сматывайся. Но только знай, что тебе от нас никуда не деться.

Я поглядел на ассигнации и монеты.

— Судя по твоему оружию, ты выбирал его очень тщательно, — сказал я и подошел к ведущей в дом двери. Она была не заперта. Я обернулся.

— Пистолет я оставлю в почтовом ящике. В следующий раз требуй предъявить полицейский значок.

Замухрышка по-прежнему насвистывал сквозь зубы, держа руку между колен.

Сощурясь, он задумчиво поглядел на меня, потом смахнул деньги в старый портфель и защелкнул его. Снял шляпу, расправил поля, небрежно нахлобучил ее на затылок и спокойно, уверенно улыбнулся.

— Пушка — черт с ней. В городе полно старых железяк. А вот нож оставь у Клозена. Я немало потрудился над ним, чтобы привести в норму.

— А им?.. — спросил я.

— Все может быть. — Он легонько потыкал в мою сторону пальцем. — Скоро, наверно, встретимся. Когда со мной будет друг.

— Только пусть наденет чистую рубашку, — сказал я. — И тебе одолжит.

— Надо же, — проворчал замухрышка. — Какими мы становимся наглыми, какими остроумными, едва только нацепим полицейский значок.

Он бесшумно прошел мимо меня и спустился по деревянным ступеням. Его шаги простучали по бетонной дорожке и затихли. Они напомнили мне стук каблучков Орфамэй Квест по коридору. И у меня почему-то возникло гнетущее чувство, что я пошел не с той карты. Может, его пробудила твердость этого замухрышки: ни хныканья, ни крика, только улыбка, свист сквозь зубы, негромкий голос и злопамятный взгляд.

Я нагнулся и поднял нож. Лезвие было длинным, гладким и тонким, словно отшлифованная пилка для ногтей. Рукоять с усиками из легкого пластика, казалось, была сделана целиком. Взяв нож за эту рукоять, я бросил его острием в столешницу. Лезвие глубоко вошло в древесину и задрожало.

Я вздохнул. Вытащил лезвие. Любопытный нож, особой формы, для особой цели. И то, и другое не особенно приятно.

Распахнув дверь, ведущую из кухни, я шагнул вперед, держа в одной руке нож и пистолет.

Комната с откидной кроватью. Постель измята. Туго набитое кресло с прожженной на подлокотнике дырой. У окна — придвинутый к стене высокий дубовый письменный стол с похожими на старомодные двери винного погреба покосившимися дверцами. Неподалеку от него — диван-кровать. На ней лежал мужчина, ноги его в серых вязаных носках свисали над полом. Головой он не доставал до подушки, но сожалеть об этом, судя по цвету наволочки, не стоило. Туловище его облегали неопределенного цвета рубашка и серый заношенный шерстяной свитер. Лицо мужчины лоснилось от пота, дышал он открытым ртом, пыхтя, как старый «форд» с неплотной верхней прокладкой.

Рядом на столике стояла тарелка, полная окурков. Некоторые их них, похоже, были от самокруток. На полу — слегка початая бутылка джина, кофейная чашка, где, судя по всему, давно уже не бывало кофе, и стакан. Пахло в комнате главным образом джином и затхлостью, но ощущался и легкий запах марихуаны.

Я открыл окно и прислонился лбом к противомоскитной сетке, чтобы вдохнуть чистого воздуха и оглядеть улицу. Вдоль забора катались на велосипедах двое мальчишек. Время от времени они останавливались и разглядывали непристойные рисунки. Больше на улице никого не было. Даже собак. На углу вилась пыль, словно только что проехала машина.

Я подошел к письменному столу. В ящике оказалась регистрационная книга.

Я стал листать, пока не наткнулся на запись: «Оррин П. Квест», сделанную четким, аккуратным почерком, и «номер 214», написанную другой рукой, отнюдь не четко и не аккуратно.

Я пролистал книгу до конца, но новой регистрации не обнаружил. Номер 215 занимал некий Дж. У. Хикс. Сунув книгу на место, я подошел к диван-кровати. Лежавший перестал храпеть и, словно произнося речь, положил руку себе на грудь. Я нагнулся, зажал ему пальцами нос и заткнул рот подолом свитера. Мужчина проснулся, резко открыл тусклые, налитые кровью глаза и стал вырываться. Убедившись, что он полностью очнулся, я отпустил его, взял с пола бутылку, налил немного джина в валявшийся рядом стакан и протянул ему.

Он потянулся к стакану с восхитительным волнением матери, радующейся нашедшемуся ребенку.

Я отдернул вожделенную посудину и спросил:

— Ты управляющий?

Вяло облизнув губы, мужчина пробормотал: