Дойдя до середины площади, Игорь остановился, испытывая томление и тяжкий, невыносимый страх. Стал – и обернулся резко. И замер, обшаривая взглядом перспективу. Все было, как прежде. Угрюмо и немотно высились по краям площади здания. Маячило над крышами солнце, окруженное полосою мрака. Над безлюдными улицами и скверами реяла белесоватая муть.

Город был мертв, пустынен. В мутных его глубинах не угадывалось ни проблеска, ни звука, ни движения. Игорь постоял некоторое время. Потом опять заспешил. И снова, в лад с ним, – нет, не в лад, а чуть позже, поотстав на мгновение – зачастили чьи-то шаги, послышался грозный сдвоенный топот…

Игорь крикнул, задохнулся и сел, – с трудом разлепляя веки, оглядывая полутемную комнату.

Он сидел на полу, на охапке соломы. Рядом с ним помещался дощатый перевернутый ящик. Днище ящика замени по стол; на нем лежала краюха хлеба, пачка папирос и финский нож. Здесь же – воткнутая в пустую бутылку – мигала оплывшая свечка.

Оранжевое пламя ее слабо подрагивало и билось; из-под неплотно притворенной двери тянуло сквознячком, на полу и на ближней стенке лежали неверные, шаткие блики. Освещенное пространство было невелико. За его пределами клубились густые лиловые тени. Где-то в дальнем углу пустой огромной комнаты сочилась сырость – монотонно постукивала капель. И это, – да еще шорох ветра за окошком, – были здесь единственные живые звуки. Они не нарушали тишины, наоборот, – подчеркивали и обостряли ее.

Игорь зевнул. Потянулся с хрустом, Нашарил на столе папиросу и прикурил от свечи. И долго потом сидел в неподвижности; вслушивался в тишину.

Вслушивался – и вспоминал только что виденный кошмар.

Что он значил и предвещал, этот сон? Бескровное, бледное, омраченное солнце, пустые глазницы окон, улицы, лишенные теней. Призрачный мир! Как после атомной войны… Что это? Намек на грозящие бедствия? Или просто – символ одиночества?

Он шевельнулся. Поднялся, Снова сел. Опустил лицо в подставленные ладони. Один! Один во всем свете! Как потерпевший крушение, как Робинзон… «Хотя нет, не так, – подумал Игорь тут же, – Робинзону Крузо было, все-таки, легче. Он страдал от тоски, от безлюдья. Но боялся-то он вовсе не этого! Он боялся людей. И настоящий, истинный страх, испытал лишь раз – в тот самый момент, когда увидел на берегу след постороннего человека…

Единственный след – и сколько было переживаний и маяты! А что же делать мне; я ведь окружен чужими следами. Их много, они угадываются повсюду. И от каждого я должен вздрагивать и шарахаться, и таиться, опасаясь беды.

И самое гнусное то, что сейчас я – в дополнение ко всему – практически беспомощен, бессилен, обречен на полное бездействие. Я как бы заживо похоронен. Время едет мимо меня… Мимо меня,…»

Безмолвие одиночества становилось все более тяжким, давящим, невыносимым. Машинально глянув на часы, Игорь понял, что Наташа, вероятно, уже не придет. Она обещалась к шести, а теперь уже – десять…

Стараясь занять себя чем-нибудь, он прибрал на столе; передвинул и укрепил шатающийся ящик. Поправил соломенное свое ложе. Затем прошелся по комнате. Завернул в темный ее, дальний конец, постоял, рассматривая всяческий хлам – поломанные этажерки, стулья, битый кирпич – и вернулся медленно, Шаги его раздавались в тишине отчетливо и гулко. И вдруг он насторожился – почувствовал холод в груди. В сердце его словно бы вошла ледяная игла.

Звуки его шагов внезапно усилились и странно раздвоились.

Недавний сон воплотился в реальность!

Кто-то находился рядом, за дверью, – бродил там и топал во тьме. Сторонние эти, чужие шаги, на мгновение смешались, слились с его собственными – но все же не совсем, не совсем…

Игорь метнулся к подстилке – к спрятанному там кольту. И остановился, подумав:

«А вдруг это Наташа?»

И сейчас же эту его мысль обогнала другая:

«А вдруг нет, – не она? Теперь надо быть готовым ко всему».

Он достал из-под соломы револьвер. Взвел курок. И подкравшись на цыпочках к двери – распахнул ее рывком.

За дверью стояла Наташа.

– Господи, – сказала она, – как ты меня напугал! – На ней был пушистый свитер, короткая клетчатая юбка. В руке она держала хозяйственную, тяжело нагруженную сумку.

– Входи, – пробормотал он. – Здравствуй, милая. И потом – засовывая кольт под рубашку, за пояс:

– Почему ж ты так поздно? Я тебя уже и ждать перестал…

– Задержалась, прости… Никак не могла раньше. – Она произнесла это прерывисто, чуть задыхаясь – то ли от волнения, то ли от спешки, – Сергей весь вечер крутился возле меня – словно чувствовал что-то. Не отпускал ни на шаг и сам не уходил. А ведь он иногда уходит по вечерам – или на. фабрику, или к друзьям, к преферансистам своим… Играет там, допоздна засиживается.

– Ну, и как же ты?…

– Да в общем, повезло. Вдруг позвонили из цеха – вызвали срочно. Какая-то у них поломка произошла… Не знаю… Словом, он собрался, заторопился, а я сразу – сюда!

– Ну, слава Богу, – сказал Игорь. – Судьба, значит, не вовсе от меня отвернулась. Честное слово: без тебя я бы тут от тоски повесился… Дай-ка, я тебя поцелую.

И он привлек ее к себе, обнял за плечи, и осторожно, бережно поцеловал. С минуту они постояли так – молча и тесно. Наташа погодя сказала, вручая ему сумку:

– Вот, держи. Тут продукты, табак. И одеяло. Тебе ведь оно нужно?

– Конечно, – сказал он. – Это ты неплохо сообразила.

– Ты где же спишь? – поинтересовалась она, проходя вглубь комнаты.

– Вот здесь, за ящиком. – Игорь поворошил носком сапога солому. – Неплохо устроился, а?

– Да как тебе сказать, – повела она плечиком. – Наверное – жестко…

– Ничего, – усмехнулся он, – в самый раз… Сейчас прикроем одеяльчиком – и вообще красота будет.

Игорь присел на корточки. Раскрыл сумку. Наташа сейчас же сказала:

– Постой. Дай-ка, уж я сама…

Достала туго свернутое одеяло – расправила, разостлала медленно. И, вздохнув, уселась на него. Поджала ноги. Поправила растрепавшуюся прядь над бровью.

Игорь копался в сумке – выгружал из нее продукты.

– Ого! – сказал он. – Это кстати, ах, кстати!… – И засмеялся, удовлетворенный, разглядывая зажатую в руке бутылку. – Коньячок. Да еще марочный. Ну, ты гений, Наташа! Что ж – выпьем?

– Выпьем, – согласилась она.

– Молодец. – Он потрепал ее по круглой коленке.

– Да, – спохватилась она, – я, кажется, забыла штопор…

– Э-э, чепуха, – сказал Игорь. – Обойдемся. – Он повернул бутылку и крепко ударил ладонью о донышко. Пробка выскочила, чмокнув. Запрокинув голову, Игорь выпил, – передохнул, отдувшись, – и потом еще. И утерев рукавом влажный рот, повернулся к Наташе.

– Пей. – Он протянул ей бутылку. – Тащи!

– Я так не умею, – призналась она, – не пробовала.

– Учись! – сказал Игорь.

– Ладно, – несмело улыбнулась Наташа.

Она выпила – и тут же поперхнулась, закашлялась. Игорь шутливо похлопал ее по спине. Спина была мягкая, податливая – и он невольно задержал там руку… Погладил медленно, взял за плечо. Она не сопротивлялась. Тогда он стиснул ее – наклонил к себе. И тронул губами шею.

– Ой, я совсем пьяная, – сказала Наташа, – совсем, совсем…

Слабым движением провела ладонью по лбу, поправила волосы. И внезапно и остро глянула Игорю в глаза.

– Послушай, не надо…

– Надо, – хрипло выговорил он.

– Но – зачем? – Она шевельнулась и мягко повела плечами, как бы высвобождаясь из его объятия. Но не сдвинулась, осталась сидеть. – Зачем все осложнять? Стоит ли?

– Не знаю, не знаю, – пробормотал он. – И почему именно – осложнять?

– Ну, как же, – вздохнула она, – мы же ведь – друзья.

– Ах, ну и что? – возразил он, – одно другому не мешает, пожалуй даже – наоборот.

– Ты так считаешь?

– Конечно! И к тому же, мы какие друзья? Истинные, старые…

– Вот, вот, – сказала Наташа. – Старые, с детства, почти – родственники, понимаешь? Получится нечто вроде кровосмесительства.

– Ну, что ты, – сказал Игорь. – Что ты. – Он сказал это трудно, не управляясь с дыханием, – вовсе нет. Получится другое…