– Фантомас? – поднял к нему лицо Игорь. – Это еще откуда? Впервые слышу.

– Все точно, брат, – сказал, мигая, Гитарист. – Есть у тебя такое прозвище, есть.

– Кто ж мне его присвоил?

– Милиция, – сказал Гитарист, – мусора.

– А вам-то откуда это известно?

– От одного из них… Зубавин его фамилия. Может, знаешь такого?

– Нет, – сказал Игорь.

– Ну, вот. А он тебя знает. Хорошо знает!

– Каким же образом?

– Так ведь он, чудак, следил за всеми вами. За Брюнетом и за Хмырем. И тебя видел в саду. Словом – в курсе всех твоих дел!

– И что же, – спросил с сомнением Игорь, – он, работник милиции, все вам откровенно выложил, рассказал?

– Сейчас он уже не работает. На пенсию вышел. Спивается, старичок. Мы его как раз и надыбали в одной из пивных…

– Так, – проговорил Игорь, – значит, все сведения обо мне, все факты в мою пользу – это все получено из милицейских рук…

– Да какая тебе разница, – воскликнул Гитарист. – Главное то, что кодла тебе верит. Усекаешь? И зовет обратно. И за этим-то мы и пришли.

Они долго ещё так говорили – прикончили бутылку и почали новую. Общая напряженность и скованность постепенно ослабли. Игорь видел: ребята с ним искренни, откровенны. Они пришли с добром – и тревожиться больше не о чем. И все же с лица его не сходило выражение сумрачного раздумья.

Среди многих, одолевавших его мыслей, была одна – беспокойная, темная, гасящая всякую радость. Внезапно возникнув, она уже не исчезала… И отравленный ею, Игорь сказал погодя:

– Вы говорите, ребята, я – ваш…

– Ну, да, – отозвался Гитарист, – я ж тебе все объяснил. И кончай – об этом!

– Нет, постой, поговорим, – возразил Игорь. – Значит, кодла мне верит. Хорошо. Я рад. Но вера-то эта на чем основана? На свидетельстве чекиста. А такому свидетельству – какая цена?

– Но, чудак, если все это – правда…

– Ну и что с того? – угрюмо отмахнулся Игорь. – Одной правды для всех не бывает. Она у каждого – своя. У мусоров своя, у блатных своя… Что для одних хорошо, для других – плохо. Так уж мир устроен. И не нам его менять.

– К чему ты клонишь? – тихо, медленно спросил Гитарист, – куда гнешь? Что-то я в толк не возьму.

– Я к тому клоню, что судьба моя все равно теперь – гиблая, – сказал Игорь, – все в ней зыбко, ненадежно. – Он трудно сказал это; ему не хватало воздуха. – Вот вы меня зовете обратно, снова считаете своим… Это – сейчас. А завтра все может повернуться по-иному! Представь себе, что кто-нибудь – ну, хотя бы, даже ты сам, – вдруг схлестнется со мной, поссорится, начнет сводить счеты. Так ведь случается?

– Конечно, – сказал, поднимая плечи, Гитарист.

– Так вот, любой блатной – если захочет – может теперь обвинить меня в чем угодно… И что я смогу возразить? Как мне, вообще, оправдываться? Ссылаться на свидетельство милиционера – мне, чистопородному вору! – прибегать к его защите? Но ведь это же нелепо.

Он умолк. Глотнул воздух. И сильно – с яростью – ударил кулаком по стоявшему рядом ящику… Зазвенели, сталкиваясь, бутылки, качнулась свеча, и по комнате, по лицам людей, заметались неровные тусклые тени.

– Эх, был бы еще один, хоть какой-нибудь, живой свидетель…

– А разве – нет? – нахмурился Гитарист. – Совсем нет? Никого?

– В том-то и суть! – сказал Игорь. – Все те, кто могли бы что-нибудь сказать – давно уже похоронены, сгнили…

– Ну и что же ты будешь делать? – растерянно спросил его Гитарист. – В кодлу, значит, больше уже не вернешься?

– Нет смысла, – проговорил, закуривая, Игорь. – Все равно – сам понимаешь – я уже отрезанный ломоть… Придется, видно, завязывать, начинать другую жизнь.

– Но ты подумай, – сказал тогда Гитарист, – подумай: что за жизнь тебя ждет! – И от этих его слов Игорь вздрогнул, как от удара.

Отчетливо, с поразительной яркостью, припомнилось ему минувшее: Сибирская трасса, поезд, дорожные беседы… Он говорил тогда точно так же! И вот, внезапно, прямой его путь исказился; события сменили знак. И сейчас он вынужден выслушивать все то, что недавно еще он сам проповедывал, увещевая слабых, урезонивая колеблющихся.

– Завязать – значит сгубить себя, стать фрайером, – бубнил между тем Гитарист, – фрайерская жизнь известна. Завидовать там нечему. Участь у них скорбная: паши – за баланду. Вкалывай. Горб наживай…

– Ладно, хватит, – перебил его Интеллигент и поднял нетерпеливым жестом руку. – Это все я и сам знаю.

Слушать Гитариста было ему невмоготу, человек этот повторял его речи с удручающей точностью, почти слово в слово… И уходя от темы – меняя разговор – Игорь сказал, рывком поднявшись с постели:

– В общем, так. Слово мое твердо. Я все равно завязываю, выхожу из игры. И это, старик, бесповоротно.

– Бесповоротно? – уточнил Гитарист. – Да.

– Н-ну, лады.

Он тоже встал. Отряхнул со штанов солому. Поплевав в пятерню, огладил черную свою челочку. Он явно был в замешательстве и какое-то время молчал, не зная, что ответить. Потом, постепенно, лицо его стало твердеть. Улыбочка слиняла, сошла. Прищур стал жестким.

– Значит, так я кодле и передам…

– Так и передай.

– Жалко тебя, конечно. Но в конце концов, дело твое. Была бы честь предложена… А уговаривать – зачем? Тебе, брат, видней.

– Вот именно, – сказал Интеллигент. – Мне видней.

– Что ж, прощай, – сказал, протягивая руку, Гитарист. – Живи, как знаешь. А мы пойдем! Больше нам здесь делать нечего.

Они обменялись коротким крепким рукопожатием. И тотчас же – отвернувшись от Игоря – Гитарист возгласил, обращаясь к своим спутникам:

– Айда, ребята! Отчаливаем! И первый пошагал к дверям.

Стоя в колеблющемся свете свечи, Игорь смотрел, как уходили блатные. Они уходили неспешно и молча. По очереди выскальзывали в дверь и беззвучно исчезали там. Последний вдруг встал на пороге, поворотился к Игорю и достал из рукава финский нож.

– Чуть было не забыл, – сказал он, осклабясь, – чуть не унес. А нам чужого не надо… Держи свое перышко!

И неуловимым движением метнул нож.

Просвистав, финяк впился в дощатую крышку ящика – возле свечки. Доска раскололась. Дымя и потрескивая, свеча опрокинулась, покатилась – и все вокруг, сразу, погрузилось во мрак.

Все вокруг погрузилось во мрак. И долго потом Игорь сидел, – не зажигая света, не шевелясь, опустив лицо в подставленные ладони.

То, что случилось только что – было, в какой-то мере, неожиданностью для него; решение порвать с блатными и выйти из кодлы, возникло у него внезапно, вдруг, под влиянием нахлынувших сомнений… И хотя решение это было здравым, единственно верным, все же освоиться с новой ситуацией, привыкнуть к ней, было Игорю нелегко. Ох, как нелегко!

Вот он и снова оказался один. Снова – один! Недавние страхи кончились, чувство близкой опасности ушло – а одиночество осталось, разрослось. И на этот раз он сам – сам лично – обрек себя на него!

«Ну, что же, – подумал он, распрямляясь, – ну, что же. Ничего не попишешь – придется и в самом деле начинать новую, фрайерскую жизнь…»

Он нашарил в темноте упавшую свечу. Свободной рукой похлопал по карманам, отыскивая спички. И только приноровился было зажечь огонь – как услышал испуганный голос Наташи:

– Ой, что это? Почему – темно? Игорек, ты где, отзовись! Это я…

Наташа была необычно взволнована, чем-то удручена. Едва войдя и дождавшись света, она торопливо начала объяснять причину запоздания.

– Понимаешь, – нет больше сил, – проходя к постели и опускаясь на нее, произнесла она расслабленной скороговоркой, – не могу я с ним больше жить. Не могу! Не могу! Скандал за скандалом – это что-то чудовищное…

Она поднесла ко рту руку, стиснутую в кулак, – укусила пальцы и так молчала какое-то время.

– Сегодня опять проскандалили чуть ли не весь день. Сколько было шуму, воплей, угроз… О, Господи! Потом, уже вечером, он ушел – хлопнул дверью. Сказал, что – к друзьям, до утра… К друзьям! – Она нахмурилась, мотнула головою, отбрасывая упавшую на глаза соломенную прядку. – Знаю я этих друзей! Они там не только преферансом занимаются… У него какая-то женщина есть – я давно уже догадывалась.