– Было, – пробормотал парторг. Залпом выпил и крякнул, потряс обвисшими щеками. – Ох, было.

– А все из-за чего? – сказал Наум Сергеевич. И крепко сжав кулаки – положил их перед собою на скатерть. – Все из-за этих разоблачений! Не будь их – ничего такого и в помине бы не было. Если б там – наверху…

– Ну, брат, – сейчас же сказал парторг, – это все не нашего ума дело. Им там, наверху, видней. – Он поднял широкую, пухлую свою ладонь. – Вот так… И – хватит! Давай-ка вернемся к делам.

– Дела, в общем, тухлые, – насупился Наум Сергеевич. – Савицкий, судя по всему, специально копает яму…

– Да. Тебе!

– Ну, ну, зачем же хитрить, – проговорил, усмехаясь, Наум Сергеевич. – Под угрозой – не один только я! Боюсь, как бы эта яма не стала нашей братской могилой.

– Ты, собственно, на что намекаешь?

– А вы, будто, не понимаете? – уже резко, напористо, не скрывая раздражения, заговорил Наум Сергеевич. – Все ведь предельно ясно! Если доберутся до меня, ниточка потянется и к вам, и еще кое к кому… Наверху – вы знаете – лишних скандалов не любят. Назначат комиссию, перетряхнут все старые дела. А там много чего имеется… И отвечать придется всем! Мне – за мои промашки, вам – за ваши. Так что, лучше уж играть в открытую и действовать сообща.

– Что ж, давай, – хрипло, медленно сказал парторг. – Давай – в открытую… – Он засопел, нагнул бугристый свой череп. Глянул исподлобья на собеседника. – Только ты успокойся, не кипятись, остынь.

И потом – помедлив, пожевав губами:

– У тебя есть какая-нибудь конкретная идея?

– Идей много. – Наум Сергеевич слегка развел руками. – Как и всегда! Но ведь вы же меня постоянно укоряете, вините…

– Ладно. Забудем. – Парторг разлил остатки коньяка по рюмкам; одну придвинул Науму Сергеевичу, другую поднял над столом. – Давай-ка – за нас! За дружбу! И вот что, брат. Будем-ка на ты. Без чинов, по-свойски.

И он коротким движением выплеснул коньяк в разверстый свой рот – в самую глотку.

Наум Сергеевич, погодя, сказал, опустошив рюмку, и легонько – кончиками пальцев – тронув подбритые рыжеватые усики:

– В общем-то, ты сам, надеюсь, понимаешь всю напряженность ситуации? Надо избавляться от этого интригана – убирать его с дороги.

– Игорек, – сказала Наташа, – объясни мне, пожалуйста: как ты стал вором?

Они опять лежали в полутьме, на жесткой соломенной подстилке. Игорь – навзничь, развалясь на соломе, Наташа – прильнув к нему, положив голову на жесткую его руку. Он жадно курил, отдыхая, поглаживая ее волосы. Говорить ему сейчас не хотелось – хотелось молчать. Вопрос застал его врасплох; шевельнувшись, он сказал – неохотно и медленно:

– Очень просто – как! Как все прочие.

– Но – почему, почему? Не все же ведь воруют.

– Это, милая, – от судьбы… У одних она гладко складывается, у других наоборот.

– Но даже и те, кто с трудной судьбой, очень трудной – я знаю таких – не все ведь стали преступниками! Многие трудятся, живут правильно, тихо.

– Ясное дело, – отозвался он, грызя мундштук и попыхивая. – На риск не каждый способен.

– А может, дело не в этом…

– В чем же, по-твоему?

– Н-ну, в чем, – затруднилась она. – В психологии, вероятно, в каких-то особых наклонностях…

– Ты что же, – он покосился на нее, – хочешь сказать, что у меня с самого начала были особые порочные наклонности?

– Ах, не обижайся, – шепнула Наташа и теснее прижалась к нему, прильнула, щекоча волосами его губы и ноздри. – Не сердись. Просто, мне жаль, что у тебя все так складывается. Вернее – не так… Ты мог бы жить, как другие, – свободно, легко, никого не боясь и не прячась… А то ведь это – кошмар!

– Э, брось, – пробормотал он досадливо. И заворочался, выпрастывая руку. – Кто это в наше время живет свободно, никого не боясь? При таком режиме…

– Я вовсе – не о режиме, – шепнула она, – я вообще… Ну, скажи, а при другом режиме, в иной какой-нибудь стране, – ты кем бы был?

– Откуда я знаю, – дернул он углом рта. – Может, стал бы президентом… Почему бы и нет? – И резким движением отшвырнул окурок. – Во всяком случае, там бы я на таком пустяке не погорел, – делал бы дела покрупней, посолиднее.

– Все-таки ты действительно неисправимый, – сказала Наташа с коротким вздохом.

– Какой есть, – возразил Игорь. И отодвинулся раздраженно. – Какой есть. А если тебе это, черт возьми, не нравится – что ж, дело твое. Я не напрашиваюсь, не набиваюсь… Ну, да, я – вор! Рецидивист! Это все бесспорно!

Он еще хотел что-то сказать – но не смог, не успел. Наташа упрямо потянулась к нему, приблизила свое лицо и закрыла ему рот поцелуем.

Посвистывая и стуча каблуками, шел по коридору Савицкий – он направлялся в буфет (был обеденный перерыв). В конце коридора, на повороте, ему повстречался парторг. Выглядел Проценко неважно – то ли устал, то ли был нездоров – под глазами его набрякли отечные мешки, кожа на скулах воспалилась, обвисшие лоснящиеся щеки лежали теперь почти на самых плечах. И рука его – когда он здоровался с Савицким – была неприятно влажна.

– Ну, как идет дело? – осведомился Проценко.

– Ничего, – тряхнул льняной своей гривой следователь, – помаленьку. – И незаметным жестом обтер ладонь о пиджак. – Раскапываю, да… раскапываю…

– Только слишком не зарывайся, – шутливо щурясь, предупредил парторг. – А то ты, я гляжу, закопался вконец; даже глаз не кажешь. Неужели у тебя нет никаких вопросов, или, скажем, неясностей?

– В общем, да, – задумчиво поджал губы следователь, – кое-какие неясности имеются… Вот, например, – в связи с телефонограммой.

– Это ты – о какой же телефонограмме?

– Ну, о той, что из Хабаровска пришла – давно, еще в начале лета. Может, помните?

– Н-нет… А в чем проблема?

– Да видите ли, – начал объяснять Савицкий, – дело в том, что телефонограмма эта странным образом исчезла. В деле указано время ее получения – точная дата, число – а самого текста нет! Испарился!

– Вот как, – пробормотал Проценко. – Н-да… А что же там было, в этом тексте?

– Это-то, как раз, я и хотел бы узнать.

– Ну, вот что, – сказал парторг. Он вскинул руку к глазам – глянул мельком на часы. – Зайди-ка ко мне, но не теперь, а попозже – к вечеру. Сейчас я занят, у меня важные посетители… А вечерком – в самый раз будет!

Парторг и действительно был занят; в кабинете его, уже более часа, сидел, дожидаясь хозяина, важный посетитель – Наум Сергеевич.

– Прости, задержался, – сказал, входя, парторг. – Еле прочухался после вчерашнего. Думал уж и до работы не доползу… Башка трещит, во рту какая-то дрянь… Тьфу! – Он прошел, посапывая, к столу, уселся грузно, положил ладони на хрустнувшую пачку бумаг. И потом, покрутив бритым черепом, сказал: – Нет, все-таки, так напиваться – это пошло… Сколько мы с тобой вчера приняли?

– Немало, – повел бровью Наум Сергеевич, – весь день, считай, гудели…

– Ну, вот. Ну, вот. А ведь мы уже – не юнцы, не в гимназическом возрасте. Нам вдвоем – на круг – сколько будет годов? Поболее сотни, думаю.

– Да вроде того, – сдержанно улыбнулся Наум Сергеевич (он-то сам выглядел, как обычно – подтянутым, собранным, щеголеватым). – Вообще-то я, признаться, о возрасте как-то мало думаю… Но конечно, за молодыми где уж нам – не угнаться!

И сразу же – заговорив о молодых – оба они вспомнили Савицкого.

– Я его, кстати, только что встретил по пути сюда, – сообщил, раскуривая папироску, парторг. – Поговорили.

– Ты только, пожалуйста, поаккуратней будь, – сказал Наум Сергеевич. – Не настораживай его зря, не отпугивай.

– Да нет, – отмахнулся Проценко. – Я с ним – так, вообще… Как дело идет, мол, что нового…

– Ну, и что же – нового?

– Пока, вроде бы, ничего особого нету, – сказал, тряхнув щеками, Проценко. – Все копается, роется… Теперь вот телефонограммой заинтересовался – той, что пришла из Хабаровска. Куда она могла пропасть? – спрашивает. Хочу, говорит, разыскать, выяснить. – И он, усмехнувшись, пожал покатыми своими плечами. – Что ж, пускай выясняет… Пускай…