— Пойдем со мной.

— Нельзя входить в лес, — ответила она! — Это запрещено.

— Нам с тобой можно, Каретха,

— Проклятие ждет любого смертного, вошедшего в лес. Это знают все.

— Проклятие падает не на всех. Сюда входил Коннавар. Сюда входил Бэйн. Доверься мне. Идем.

Забросив за спину холщовый мешок с собранными травами, Каретха взяла его за руку и вошла в лес. Она до сих пор не понимала, что заставило поступить ее так. Мать всегда предупреждала дочь об опасностях, предостерегала против незнакомцев и их нехороших привычек.

Риамфада привел ее на небольшую полянку. Над пламенем костра висел медный котел, из которого поднимались струйки пара. Сладкий, приятный запах разносился над лужайкой. Этот аромат остался с ней навсегда. Риамфада сел на землю и сорвал маленький синий цветочек, потом показал его Каретке. Цветок увял, почти умер, лепестки его поблекли и потемнели у краев. Риамфада сжал пальцы и протянул руку. Девочка подалась вперед, пальцы разжались. То, что лежало на ладони, уже не было умирающим цветком, а превратилось в живое, насыщенное цветом, синим, как летнее небо, с белой, словно только что выпавший снег, серединой существо. Риамфада снова сжал и разжал кулак, и цветок исчез, точнее, превратился в небольшую серебряную брошку в форме цветка.

— Ловко, — сказала она. — Можно потрогать?

— Потрогай и можешь оставить себе. Девочка приколола брошку к платью:

— Очень красиво.

— Но видеть ее сможешь только ты.

— Почему?

— Потому что она волшебная и принадлежит только тебе.

— А она может творить чудеса?

— Еще нет. Но сможет.

— Когда?

— Когда я научу тебя всему, что ты должна знать. Каретха прикоснулась к броши. Она была теплая и словно живая.

— Ты живешь где-то здесь?

— Нет, я умер где-то здесь.

Ведунья улыбнулась, вспомнив, что тогда, в далеком прошлом, его заявление даже не удивило ее. Она опустила взгляд и поднесла руку к маленькой броши, украшающей полинявшее зеленое платье.

Воспоминания принесли облегчение.

Ведунья поднялась и взялась за работу.

Достав из бархатного узелка кристалл, она взяла его в руки и несколько раз повторила заклинание, которому много лет назад научил ее Риамфада. Освободив сознание от всего тяжелого и неприятного, женщина сосредоточилась на чистом и ясном: свежести воздуха, птичьих трелях, шуме листьев и шорохе трав. Она представила поток энергии, излучаемой солнцем, золотистый и оживляющий; поток энергии, исходящей от реки, ясный и светлый; поток энергии, льющейся от леса, целительный и зеленый.

— Я — сосуд, пустой и незапятнанный, — твердила Ведунья, ощущая, как сила природы наполняет ее.

Кристалл в руках становился все теплее и теплее. Его цвет менялся с белого на серый, с серого на черный. В нем появились и стали расти золотистые нити, похожие на стебли желтой травы. Они утолщались, набухали, пока не заполнили весь кристалл, превратившийся в нечто вроде слитка чистого золота.

С ее губ слетел усталый вздох. Ведунья встала и, выйдя на середину поляны, положила золотой слиток на иссушенную солнцем, пожелтевшую траву. Потом опустилась на колени и произнесла семь магических слов.

Кристалл засиял. Трава вокруг него набрала силу, окрепла, позеленела. Ведунья закрыла глаза. Магия кристалла растекалась по поляне, оживляя голубые цветы, и коснулась древних дубов.

Когда она открыла глаза, то увидела, что лужайка преобразилась, трава подросла и напиталась соками, деревья прониклись новой жизнью. Воздух наполнился сладким, медовым ароматом, а на водах реки запрыгали, искрясь, солнечные лучи.

Она легла на траву и провалилась в глубокий сон.

Во сне ей явился Риамфада. Он шел в тени каких-то незнакомых гор. То была страна редкой, изысканной красоты, наполненная магией: над широкими озерами кружили стаи птиц, в густом лесу и высокой траве жили звери.

— Где это место? — спросила она.

— Это дом, — ответил он.

Чайну Шаде хватило нескольких минут, чтобы проникнуться неприязнью к епископу Эльдакра. Через час он уже ненавидел его. Только Исток ведает, какие чувства наполняли бы его, если бы ему пришлось провести в обществе этого человека целый день.

Чайн и Горайн отобедали с епископом в его сказочном особняке, расположенном за собором Альбитана, Сложенный из известняка и облицованный мрамором дворец был заполнен восточными коврами, шелками, кружевными шторами, мебелью, обитой тонкой и мягкой кожей. Повсюду стояли слуги в красных ливреях, все вокруг сияло и блестело, гостям подносили новые и новые блюда. И в центре этого великолепия и суеты восседал епископ, похожий на огромного, раздувшегося красного паука. Глядя на него, Чайн подумал, что невзлюбил этого человека с самого начала. Боец и атлет, он презирал обжор и нерях, а епископ был так толст, что казалось, вот-вот лопнет. Чемпион не мог отвести глаз от золотых колец, красующихся на каждом из десяти пальцев хозяина дома.

Обещанный обед оказался настоящим пиршеством: три жареных гуся, молочный поросенок, несколько цыплят, целые блюда тушеных овощей. Пирожных и сладостей, вина, эля и более крепких напитков было в изобилии, и двадцать собравшихся за столом гостей поглощали предложенные яства с жадностью людей, не видевших пищи по меньшей мере месяц. Чайн заказал бифштекс и немного поджаренного хлеба. Ни вина, ни эля он не пил, и его раздражало, что Горайн так и не смог удержаться от золотистого уисгли.

— Тебе же до боя меньше двух часов, — предупредил Шада.

Горайн усмехнулся:

— Я лучше дерусь на полный желудок.

С набитым брюхом никто лучше драться не станет, подумал Чайн, но спорить не стал. В конце концов, состязания в этой глуши представлялись им обоим не столько настоящим турниром, сколько приятной прогулкой.

Епископ усадил Шаду справа от себя и сразу начал рассказывать о том, какая высокая для него честь принимать у себя в доме легендарного бойца.

— Я видел почти все ваши схватки. Замечательно. Знаете, в молодости мне и самому довелось выступать на помосте. — Он помахал пухлым кулаком. — Удар у меня был неплохой.

«Тебе бы не кулаком хвастать, а брюхом, — подумал Чайн».

Молоденькая служанка подлила в позолоченный кубок епископа густого красного вина. Толстяк усмехнулся и похлопал девушку пониже спины. Чайн отвернулся. Он уже заметил, что никто из сидевших за столом не предложил поблагодарить Исток Всего Сущего за дарованную пищу, а теперь получил доказательство того, что епископ не только обжора, но и распутник. Все это, мягко говоря, угнетало.

Шада вежливо слушал епископа, а тот, не умолкая, повествовал о своей удачно сложившейся жизни, сыпал бесконечными анекдотами, иллюстрирующими его безграничную мудрость и то уважение, которое питали к нему во всех уголках империи.

— Сам король похвалил меня, заметив, что не встречал еще человека столь…

Пустая болтовня, подумал Шада.

— Почему вы пригласили меня принять участие в вашем турнире? — спросил он не столько ради того, чтобы узнать ответ, сколько чтобы сменить тему.

— Этим горцам надо показать их место, — сказал епископ. — Беспокойный, мятежный народ. Совсем недавно пытались убить нашего Мойдарта. Им будет полезно убедиться в превосходстве варлийца как бойца.

— Они получат хороший урок, — заверил его Горайн. — Я переломаю им кости, разобью их сердца и развею надежды.

Он осушил кубок и попросил служанку налить еще.

— Тебе хватит, — твердо сказал Чайн.

— А ты кто такой, моя матушка? — рассмеялся Горайн. Что-то щелкнуло в голове Шады, и впервые он позволил себе заглянуть поглубже в душу своего преемника. Да, талант есть, да, потенциал велик, но дисциплины нет. Чайн сделал глубокий вдох.

— Нет, я тебе не мать. Я человек, считавший тебя достойным преемником моей короны. Я ошибался. Поступай как хочешь, Горайн. И не считай себя больше моим подопечным. — Он поднялся и поклонился епископу. — Благодарю за угощение, сир. Мне еще нужно подготовиться.