Смотря на дочь, отец невольно узнавал в ней и черты матери, которой уже давно не было с ними. Перед сном дочь всегда расчесывала волосы и подвязывала их чуть ниже темени в один пучок – как их всегда носила мать. Когда-то она вместе с мужем вот так же сидела поздно вечером за шахматной доской в то время, когда тогда ещё единственная маленькая дочурка мирно посапывала в соседней комнате. «Дурацкая это игра! Я никогда её не пойму!» – вспыхивала жена, бросая от досады фигуры после очередной попытки научиться играть. Она любила другие игры – где не надо долго думать. Шишки с елей сбивать. Лазать по деревьям за стрелами, которые остались торчать, и искать улетевшие по лесу. Разгневаешь её замечанием, что, мол, твоя маленькая дочь лучше тебя уже играет, так выйдет с луком за дверь и пустит стрелу в темноте наугад. Найдёшь и принесёшь на следующий день – подпустит к себе в награду. Не успел выскочить, чтобы глянуть, в какую сторону стрельнула – пеняй на себя. К счастью жена не была наделена способностью отличать одну стрелу от другой, и находчивому мужу ничего не стоило побродить часика два в спокойствии по лесу и, не найдя искомой, измазать в грязи похожую. Так что мир в семье быстро восстанавливался после подобных помутнений. Тоже чем-то себя одних в лесу развлекать надо, почему бы не такими азартными играми? Учитывая, что жена вовсе не была глупой и наивной, то вопрос до конца оставался открытым, кто кого за нос водил.

Со старшей дочерью такой номер точно не пройдёт. Она обладала способностью вскрывать любой обман. Плохая способность, благодаря которой она наживёт себе много недоброжелателей и лютых врагов среди людей.

– Много нас осталось? – продолжила она разговор.

Девушка улыбнулась, почувствовав на себе взгляд, которым отец иногда на неё смотрел. Знала, почему он на неё временами так смотрит, и понимала, почему не хочет выводить их на люди. Запрещать не запрещает и, если бы она решила одна прогуляться до ближайшего селения любопытства ради, то и не осудил бы. Любит и переживает. Они для него – единственно дорогое, что есть на земле, и ничего он не боится так, как потерять их. Очень просто.

– Ходят разные слухи. – Отец пожал плечами. – Кто-то говорит, что некоторые континенты остались нетронутыми, другие говорят, что с них смели всё живое ядерными ракетами. Кто знает, может где-то есть подземные города, в которых роботы содержат тысячи людей?

Дочь хохотнула. Очередная глупость шибко умного папеньки.

– Зачем им это? Я так поняла, что они нас не особо ценят.

– Да, но кто-то же должен обслуживать их и ремонтировать! Мы, получается, тоже ресурс для них. Пока мы приносим им пользу, они с нами на свой лад торгуют. Возможно, даже разводят. Как скот. Да! Они теперь наши пастухи, а мы овцы.

Дочь с лёгким гневом швырнула срубленную фигуру в отца.

– Ме-е! Скажи ещё, что тот народец за рекой они сюда пригнали. На выпас.

Отец горько усмехнулся. Попала прямо в шишку. И смешно, и совсем нет. Ещё одна причина, по которой они больше не заходили далеко на юг, была та, что с некоторых пор там невесть откуда появилось племя, намерения которого мирными трудно было назвать. Пока они держались на левом берегу реки, но одно это обстоятельство не могло служить гарантией того, что в один прекрасный день они не надумают пойти на правый. Они, собственно, сами других гарантий не давали и даже не пытались найти какое-то взаимопонимание. Раньше люди могли без особых затруднений изъясняться друг с другом на одном из языков, который знали. Война стёрла не только города и страны с лица земли, но и загнала остатки народов в изоляцию, где они растили своё потомство исключительно на своих языковых познаниях. Общение с чужеземцами чаще всего скатывалось к жестикуляции и попытке при помощи двух-трёх слов донести самое главное. Прямо как в каменном веке.

– Что-то про роботов они кумекали, – ответил отец. – В любом случае люди с нашей стороны так поняли. А что? Сама посуди: роботы ведут себя точно так же, как и мы. Когда люди вели свои войны, то тоже не брали во внимание, как приходится животным и какой ущерб наносят природе. А уж роботам на это вовсе наплевать, им не надо будет жить и детей растить. Они тоже считают только собственные потери, а не наши. Я тебе правду говорю, что мы для них не больше чем скот. И в этом наше счастье, иначе они бы давно нас всех истребили. Шах!

– Не поможет, я даю тебе ещё шесть ходов до того, как поставлю тебе мат.

– А вдруг просчитаешься? Даже с роботами такое случается.

Дочь сделала ход, победоносно улыбнулась и вызывающе показала пятерню.

– Пять!

– Так просто я не сдамся! Который раз это уже будет?

– Девятнадцатый. Мой юбилейный.

– Ах, да! Надо устроить тебе сюрприз.

Дочь засияла в радостном предвкушении:

– Правда? Ты отдашь мне все фигуры на съедение? Это будет здорово! Ты мне такой подарок делал последний раз… (дочь в задумчивости потёрла лоб) …давно. Очень давно.

Плутовка улыбалась – так обольстительно, как могут только самые обворожительные, – и только глубоко в глазах тенью пряталась печаль, которая тихо всплакнула сквозь смех. Последний раз – оба это помнили – было, когда мать была жива, а единственной дочери было приблизительно столько, сколько сейчас младшей.

Отец не выдержал и тоже рассмеялся.

– Ладно, твоя взяла! В следующий раз я буду на правах проигравшего выбирать дебют. У меня найдётся ещё на тебя управа!

А что с ней было делать? Только обнять и расцеловать, другой управы на неё не было.

Четверть часа спустя землянка почти полностью потонула в темноте; тлеющие угли еле-еле освещали каменную стену. Огонь пыхнул зевком, когда хозяева открыли дверь, чтобы по очереди сходить наружу «на минуту», а после этого быстро впал в дрёму. Старшая дочь не стала укладываться вместе с младшей. Соседняя комната была меньше и хуже проветривалась – выступ скалы образовывал там потолок на добрую половину комнаты, и знойным летом там становилось душно. Прохладный ветер, который пригнал днём проливной дождь, сделал своё дело и улетел восвояси. Просохшая земля быстро впитала в себя влагу, небо было звёздным, поэтому ночную свежесть следовало рассматривать как временную меру. Как только солнце встанет – а оно встанет рано, маленькая засонька будет как раз седьмые сны досматривать, не торопясь, – быстро начнёт припекать. Не топили бы в жилище, всё было бы прекрасно, но так скопившийся жар уже сейчас начинал слегка давить, и совсем не хотелось к кому-то жаться. Зимой – пожалуйста, сколько угодно.

Отец уже давно облюбовал себе угол возле дверей и спал обычно там. Как принято у скаутов: полусидя. Таким людям одно: что в лесу под деревом спать, что дома под крышей. Было бы к чему прислониться спиной. А угол удобен тем, что можно привалиться к другой стене боком. С некоторых пор и старшая дочь взяла себе в привычку спать сидя. В лесу она ещё ни разу не ночевала, но кто знает, не заставит ли когда-нибудь нужда? Иногда она позволяла себе расслабиться и поспать лёжа, а обнимку с сестрёнкой, – даже поваляться лениво утром – но в остальное время упорно приучала себя к суровому и неприхотливому образу жизни. В этом она также шла по стопам своих родителей, которые не баловали себя комфортом кровати. Оленью шкуру постелят на полу – вот вам и кровать. Заячью шапку скатают – вот вам и подушка. Одеяло? Вот вам ещё одна шкура, бурая, плотная. Догадаетесь, чья? Спите на здоровье, как медведь в берлоге. Ноги зимой мёрзнут? Накройте шубкой волчьей.

Старшая дочь придумала умнее: устроила себе лежанку перед дверью во вторую комнатушку. Соорудила из толстых палок спинку с наклоном, застелила шкурами, чтобы сгладить неровности – и готово. В этом углу теплее, чем в других: очаг рядом. И под спину не тянет холодком от стены. Ноги протянешь – дракоша счастлив будет покрывать их тёплыми поцелуями до утра. Поначалу пару раз кусал (никак от перевозбуждения), но потом девушка приноровилась не подсовывать во сне ноги близко к пасти жаркого воздыхателя. И младшей сестре не нужно было вслепую искать свою няню, если она просыпалась ночью и чувствовала себя одинокой. Вот она, сразу за дверью спит. Как верный охранник.