– Боевая песня священных воинов, – заметив внимание Сяосуна, сказал стоявший у фанзы пожилой туань. – Ты хочешь к ним присоединиться?

– Если отпустят моего отца и сестру, я с радостью присоединюсь. Я ненавижу русских, они убили много китайцев, – сказал Сяосун.

– Я так и скажу начальнику, – с этими словами туань скрылся в фанзе.

В тот же вечер Сяосуна включили в группу солдат и туаней, отправленную пикетировать берег Амура напротив посёлка Верхне-Благовещенского, а Сюймин и Цзинь были отпущены на все четыре стороны.

Вылазка стрелков-добровольцев началась на рассвете, когда закончился дождь. Над водой стелился туман, в двух саженях ничего не было видно. С одной стороны, он позволял скрытно переправиться, с другой – любой звук разносился очень далеко, поэтому уключины вёсел были хорошенько смазаны и категорически запрещалось не только разговаривать, но и перешёптываться, а уж о кашле и чихании говорить нечего.

Наблюдатели накануне вечером засекли проход в ложбину выше Верхне-Благовещенского большой группы вооружённых китайцев. Ложбину эту русские называли Солдатской падью. Жилья там не предполагалось, поэтому подпоручик Соколов, обсудив этот факт с Юрковским и примкнувшим в последнюю очередь поручиком 4-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Долотовым, пришёл к выводу: китайцы уже имеют сведения о предстоящей вылазке и ставят в Солдатской пади пикет.

– Они знают, что в Благовещенске нет по-настоящему боевых частей, – сказал Долотов, – а потому не считают нашу вылазку большой опасностью.

– Падь находится довольно далеко от Сахаляна… – начал Юрковский.

– Поэтому начнём с неё, – закончил Соколов.

И все трое засмеялись.

– А у нас получается неплохая команда, – сказал Долотов. – Мыслим одинаково.

– Мыслим по-разному, – возразил Соколов, – а к выводам приходим одним. Это – важнее!

– На днях прибудет отряд генерала Ренненкампфа, – сказал Долотов. – Я слышал – боевой кавалерист.

– Вот бы попасть в его команду, надрать холку большим кулакам, – мечтательно произнёс Юрковский.

– Получится с вылазкой – может, и попадём, – потёр руки Долотов.

Соколов промолчал. Не потому, что не мечтал попасть в боевой отряд, – он знал, что ему предстоит расследовать ужасающую расправу с беззащитными китайцами, что само по себе тягостно, – он небезосновательно предполагал, что в условиях войны даже при самом честном рассмотрении никого сурово не накажут.

Разговор офицеров был несколько часов назад, а теперь лодки почти беззвучно скользили вдоль берега вверх по течению, чтобы потом пересечь реку наискосок и причалить поближе к Солдатской пади.

Хотя на лодках царило полное молчание, но офицеры чувствовали общую приподнятость настроения стрелков. Наконец-то реальное дело – лицом к лицу с противником! Перестрелка через реку уже стала обыденной и почти никого не пугала. Просто перестали ходить по той стороне улиц, которая обращена к Амуру. А вечерами, когда прицельная стрельба становилась невозможной, народ вообще гулял, как и прежде, без оглядки на какие-либо угрозы. О возможном вторжении не хотелось думать.

Были, конечно, случайные жертвы – убитые и раненые, – так их и в мирное время хватает – от бандитских нападений, от несчастных случаев, от пожаров… Порою мирных жертв бывало даже больше, чем военных.

…Прошедший дождь сделал глинистый берег скользким и труднодоступным. Стрелки изрядно вымазались, пока вытаскивали лодки, а потом добирались до травы. Матерились шёпотом, ружья берегли пуще глаза, но всё-таки парочку уронили в грязь. Виновных Соколов оставил караулить лодки, чтобы, не дай бог, не унесло течением.

Действовали по предварительному плану, разработанному на совещании офицеров с командирами десятков, на которые был разбит весь отряд. Для начала тщательно обследовали береговую полосу – проверить, нет ли китайских караулов: раз уж предположили, что противник знает о вылазке, то он мог и охрану поставить по всему берегу. Оказалось, поставил – два караула по пять человек. Но они так крепко спали, что уже не проснулись: русские кинжалы не позволили объявить тревогу.

В глубине Солдатской пади обнаружился целый посёлок цзунцзу из десятка фанз, окружённых оградой, плетённой из тальника, – что-то вроде сыхэюаня семейного клана. Стрелки окружили его, хоронясь по кустарникам, погружённым в туман, прижимавшийся к земле и рождавший обильную росу. Все вымокли и мёрзли так, что зуб на зуб не попадал, и мушка ружья ходила ходуном в трясущихся руках.

Заря уже разгорелась на полнеба, вот-вот должно было появиться солнце, а в посёлке будто всё вымерло, лишь из какой-то фанзы раздавался могучий храп. Соколов прокуковал пять раз, подавая сигнал к атаке, и стрелки со всех сторон, валя плетень, ринулись к фанзам.

Юрковский подбежал первым, распахнул дверь и лицом к лицу столкнулся с молодым китайцем, с виду совсем мальчишкой, который шёл к выходу, держа на весу ружьё. Подпоручик вскинул винтовку, но китайчонок оказался проворней: бешено крутанувшись, он пяткой вышиб винтовку из рук офицера, а в следующую долю секунды выстрелил ему в грудь, в упор, так, что от порохового огня на убитом загорелась одежда.

Это был первый выстрел, и он поднял на ноги весь китайский отряд. За секунды цзунцзу превратился в ад. Гремели выстрелы, сверкали мечи, дым чёрного пороха заменил туман…

Убив русского офицера, Сяосун в первый момент испугался, но испуг тут же сменился торжеством: ведь он отомстил за свою мать, за всех тех соплеменников, что были убиты на берегу Хэйлунцзяна. Он имеет на это право, потому что теперь находится на своей земле, и здесь не нужно реку Чёрного Дракона называть по-русски. Русским вообще тут не место. И Цзинь больше не будет зваться дурацким именем Евсевия, и Пашка Черных не будет к ней приставать…

Он очень хотел стрелять ещё и ещё, но ружьё было старое, кремнёвое, пока его зарядишь, тебя десять раз убьют. Поэтому Сяосун ухватил его за ствол и, размахивая, как дубиной, отбивая прикладом русские винтовки, непостижимым образом вырвался за пределы плетня и бросился в лес.

Он не струсил, нет, но дубиной много ли навоюешь? Ружьё-то другое потом найдётся, а жизнь одна – её сейчас отдавать ни за цянь[30], ни за юань не хочется. Вот и бежал – по кустам, перепрыгивая сухие валежины, ямы и пни. И только когда свистнула пуля, оцарапав щеку, Сяосун понял, что за ним гонятся. Самого выстрела не услышал: видно, слишком шумно дышал.

Он нырнул в яму под вывороченный дуб и прислушался. Да, кто-то, и верно, бежал следом: трещали под ногами сухие ветки, долетала русская ругань.

Один или не один?.. Похоже, один.

Приближается… тоже тяжело дышит.

Затих… Пробежал, нет?

Сяосун вынул из кожаных ножен, что были заткнуты за пояс, длинный кинжал – он его получил вместе с ружьём при зачислении в туани – и осторожно выглянул.

И снова, как с тем офицером, нос к носу встретился с русским солдатом. Лицо солдата было красное, потное; он тоже осторожно заглядывал в яму, отстранив правую руку с винтовкой. Какую-то долю секунды противники смотрели глаза в глаза – у русского они оказались серые, широко раскрытые, совсем не злые, – потом солдат отпрянул, пытаясь подтянуть оружие, но кинжал китайца уже вошёл ему между рёбер и достал до сердца. Сяосун успел заметить, как в глазах русского вспыхнуло и погасло что-то очень больное. Он выдернул нож, солдат упал на край ямы, свесив голову вниз, рука с винтовкой неестественно вывернулась. Сяосун перехватил оружие и подождал, не появятся ли товарищи солдата. Однако ничего не услышал – видимо, этот русский слишком увлёкся погоней и далеко оторвался от своих.