Но разве у меня есть выбор? Оставаться здесь и страдать, как одна из их многочисленных жертв, — это не то, на что я способна. Конечно, я могу убегать при каждом удобном случае, но бег означает, что я также борюсь. Черт возьми, они не хотели держать меня рядом из-за моего отношения "да, босс". Им нравится мой вспыльчивый характер, им нравится, когда я сопротивляюсь им на каждом шагу, и им чертовски нравится, когда я говорю им "нет"… особенно Маркусу.

Закрывая глаза, я делаю глубокий вдох и думаю обо всем этом. Я втягиваю свой едва заметный живот и, мысленно приготовившись, начинаю извиваться, проклиная себя за то, что боль возвращается в полную силу. От каждого незначительного движения внутри меня натягиваются стежки, они рвутся и лопаются, слезы немедленно наполняют мои глаза, но я не смею остановиться. Я толкаю себя сильнее, зная, что если остановлюсь сейчас, то никогда не доведу дело до конца. Это как бразильская эпиляция — нужно просто решиться на это. В противном случае вы распластаетесь на полу в ванной, одна нога поставлена на ванну, другая — на унитаз, к киске приклеен воск, в глазах слезы, а на сердце тяжесть сожаления.

— Просто сорви их, как пластырь, — бормочу я себе под нос, пытаясь найти в себе волю продолжать.

Медленно продвигаюсь вдоль стола, мои бедра и плечи застревают в ремнях, и я вынуждена крутануться, чтобы освободить их.

— Ах, черт, — хнычу я, движение вызывает жгучую боль, пронзающую мой живот, но я продолжаю, зайдя слишком далеко, чтобы даже подумать о том, чтобы сдаться сейчас.

Моя задница освобождена, и когда я головой проскальзываю под первый ремень, выдыхаю с облегчением. Я почти на месте. Так чертовски близко. Я чувствую вкус свободы. Черт возьми, даже не знаю, какова моя версия свободы прямо сейчас, но все, что угодно, кроме того, что ты привязана к этому столу, — огромная победа.

Я справляюсь с нижним ремнем и, как и ожидалось, падаю прямо с края хирургической кровати, падаю, как тяжелый мешок с дерьмом, без малейшей энергии, чтобы удержать равновесие. Хриплые всхлипы, вздохи и сопение наполняют комнату, и я делаю все, что в моих силах, чтобы сдержать их.

Превозмогая агонию, я переворачиваюсь на колени и не обращаю внимания на кровь, растекающуюся по полу подо мной. Мои колени скользят в крови, когда глубокие порезы на спине взывают об облегчении. Я почти уверена, что, раз я сползала со стола, порезы снова открылись, но это наименьшая из моих проблем. Если я каким-то образом переживу это, то смогу сосредоточиться на получении помощи, в которой отчаянно нуждаюсь.

Добравшись до конца комнаты, пальцами сжимаю маленький письменный стол, за которым доктор сидел во время нашего приема. Собрав все свои последние силы, я подтягиваюсь, когда болезненные стоны и кряхтение наполняют комнату. Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, стараясь вести себя как можно тише, зная, что даже малейший шум насторожит парней, даже несмотря на то, что Леви колотит в свои барабаны наверху. Черт возьми, я бы не удивилась, если бы братья установили здесь какое-то видеонаблюдение, следя за тем, чтобы их маленькая игрушка оставалась именно там, где они ее оставили.

Мои ноги дрожат, когда я подбираю их под себя, и боюсь, что даже малейшее движение может привести к тому, что я упаду, поэтому крепко держусь одной рукой за стол, когда смотрю на верхнюю часть шкафа.

Прерывисто выдыхая, я поднимаюсь на цыпочки, всхлипывая, когда боль обжигает мой живот. Я так близко. Я не сдамся сейчас.

У меня кружится голова, но я заставляю себя двигаться дальше, борясь изо всех сил, пока пальцами наконец, не хватаюсь за дно шкафа. Слезы застилают мне глаза, затуманивая зрение, пока я пытаюсь просунуть пальцы под дверь. Стиснув челюсти, я преодолеваю боль, заставляя себя подниматься выше, пока дверь, наконец, не открывается. Не теряя ни секунды, я хватаюсь за пакет и выдергиваю его, позволяя ему упасть к моим ногам. Изнеможение обрушивается на меня, и я падаю окровавленной кучей рядом с ним.

Я ударяюсь спиной о шкаф, слезы текут из моих глаз, разбиваясь о грудь и смешиваясь с засохшей кровью. Я делаю три медленных вдоха, отчаянно пытаясь унять боль и дать себе хотя бы мгновение покоя, прежде чем снова заставлять себя проходить через ад.

Секунды тянутся мучительно медленно, и, прежде чем я успеваю опомниться, я хватаюсь за маленький белый пакет и вожусь с застежкой-молнией. Содержимое вываливается мне на колени, как и мои кишки, если я не потороплюсь и не возьму себя в руки.

Обезболивающие падают с моих коленей на испачканный кафель, и я хватаю их, как наркоманка, отчаянно нуждающаяся в следующей дозе. Мои пальцы дрожат, когда я пытаюсь открыть маленький контейнер, и я мгновенно ненавижу себя, когда они высыпаются на пол. Схватив три, я отправляю их в рот и морщусь, проглатывая их на сухую.

Мое дыхание становится затрудненным, поскольку движение отнимает всю мою энергию, но я буду давить на себя до тех пор, пока физически не смогу продолжать. Собрав все бинты, которые попались на глаза, я приступаю к работе, начиная с живота. Я прикусываю губу, прижимая бинт к коже, оказывая давление, чтобы попытаться унять кровотечение. Кровь мгновенно просачивается сквозь бинт, и я делаю двойную перевязку, чтобы сохранить немного для порезов на ногах, руках и спине.

Вдох. Выдох. Надавить. Закричать.

Слезы текут по моему лицу, и я вынуждена прикусить тыльную сторону руки, чтобы заглушить крик, когда агония становится слишком сильной.

Я повторяю этот процесс до тех пор, пока не остается ни одного бинта, а затем нахожу спиртовые салфетки, чтобы быстро отмыть засохшую кровь, испачкавшую мою кожу. Прошло несколько часов с момента последнего визита парней, и я знаю, что мое время ограничено. Если я смогу, по крайней мере, выбраться из этой комнаты и спрятаться где-нибудь на достаточно долгое время, чтобы восстановить часть своей энергии, у меня, возможно, появится шанс побороться.

Взяв последнюю спиртовую салфетку, я слышу тихий стук, когда что-то падает на плитку под ней. Опустив взгляд, я нахожу маленькое стерильное лезвие, которое, должно быть, было спрятано под грудой бинтов, салфеток и других принадлежностей. Я задерживаю взгляд на нем на долгое мгновение, смотрю на него так, словно он бросает мне вызов поднять его.

Я тяжело сглатываю и делаю еще один тяжелый вдох, ненавидя мысли, крутящиеся в моем измученном сознании.

Я не могу. Это безумие. Но разве у меня есть выбор?

Мои руки дрожат, когда они нависают над маленьким лезвием, и, собрав все силы до последней унции, я сжимаю его между пальцами и подношу ко рту. Я разрываю зубами тонкую стерильную упаковку и, прежде чем позволить себе отказаться от этого дерьмового маленького плана, глубоко вонзаю лезвие себе в руку.

Прикусив язык, я заставляю себя не закричать, поскольку мои руки продолжают дрожать. Кровь скапливается под моим порезом, когда лезвие вспарывает плоть на моей руке, болезненно рассекая мышцу. Слезы текут по моему лицу, и я тяжело дышу, из глубины горла вырываются резкие выдохи.

Образы Лукаса Миллера, удерживающего меня, начинают всплывать в моей голове, его нож глубоко вонзается в мою кожу, когда мой мир рушится вокруг меня, но я преодолеваю это, полная решимости довести дело до конца, несмотря на ужас, пульсирующий в моих венах.

Кровь стекает по моей руке, скапливаясь подо мной, и как раз в тот момент, когда я думаю, что не справлюсь с этим, я чувствую маленькое противозачаточное устройство, спрятанное глубоко в мышце. Облегчение захлестывает мою грудь, и я бросаю лезвие, лихорадочно роясь в маленьком пакете в поисках пинцета.

— Черт, — хнычу я, выныривая с пустыми руками, прежде чем снова опустить взгляд на беспорядок, который я только что сотворила со своей рукой. Я качаю головой, зная, что мне нужно сделать, но у меня не хватает на это духа. Я ударила Маркуса ножом в гребаную руку, пережила всю эту чушь Лукаса и нашла в себе мужество выстрелить своему собственному чертову отцу в колено. Если я смогла сделать это, то смогу сделать что угодно.