Ее глаза ищут мои, она недоверчиво качает головой.

— Ты гребаный монстр, — бормочет она, ее голос понижается до низкого шепота.

Я киваю, зная это слишком хорошо.

— Да, это так.

— Итак, что случилось? — спрашивает она. — Мое горе было недостаточно правдоподобным? Неужели слез и душевной боли было недостаточно, чтобы убедить тебя? Я была в ужасном состоянии, и все же ты все еще сомневался во мне.

Вздернув подбородок, я позволяю ей увидеть ужас в глубине моих глаз.

— Я действительно сомневался в тебе, — говорю я ей, медленно поднимаясь и направляясь к ней. Она отступает на шаг, прежде чем решает стоять на своем, на каком-то уровне зная, что я не собираюсь причинять ей боль. — Я не доверял тебе. Я усомнился в твоей преданности и хотел увидеть, что тебе будет больно так же, как мне.

Она хмурит брови, и страх мгновенно исчезает из ее взгляда, только чтобы смениться замешательством.

— Так же как тебе? Что это должно значить? — требует она, становясь немного прямее. — С Маркусом все было в порядке, и ты это знал. Из-за чего тебе должно было быть больно? Из-за меня? Потому что я снова пыталась сбежать? Потому что я позволила себе сблизиться с твоими братьями, но не с тобой? В этом нет никакого гребаного смысла. Тебе не из-за чего было страдать, кроме твоих собственных чертовых действий.

Я сжимаю челюсть, когда ее слова задевают что-то твердое внутри меня, что-то, во что я отказываюсь верить, что оно существует. Я подхожу ближе, ненавидя то, как ясно она может видеть сквозь жесткую внешность, над совершенствованием которой я работал годами.

— Зачем ты на самом деле здесь? — Требую я, прищурившись, глядя в ее голубые глаза и чувствуя, как гнев поднимается высоко в моей груди, только гнев направлен на меня самого за то, что я не смог скрыть настоящего мужчину, который сидит глубоко, человека, которого мой отец заставил меня похоронить.

Шейн снова смотрит на меня, не отступая от безжалостного жестокого взгляда, направленного в ее сторону.

— Я хочу, чтобы ты потренировал меня.

Я усмехаюсь.

— Ты, блядь, шутишь, да? Зачем мне это делать?

— Потому что я попросила тебя об этом, — кипит она, подходя ближе ко мне и сильно толкая меня в грудь. — Потому что, несмотря на то дерьмо, через которое ты заставил меня пройти, у меня все еще есть воля к выживанию.

— Нет.

— Это не переговоры, — говорит она мне. — Ты прикасаешься ко мне, а взамен учишь меня выживать. Я не ожидаю, что научусь расправляться с кем-то вроде тебя, кто тренировался всю свою жизнь, но, по крайней мере, ты научишь меня уклоняться, чтобы такие придурки, как ты, больше не смогли причинить мне боль.

Я качаю головой. После того дерьма, которое устроили ей братья Миллер, у меня были все намерения обучить ее, но не сейчас. Она не готова. Я протягиваю руку и провожу пальцами по ее плечу, наблюдая, как она вздрагивает от моего прикосновения и отстраняется.

— Как, черт возьми, ты ожидаешь, что я буду тренировать тебя, когда ты не можешь вынести мысли о моих прикосновениях? — Я хватаю ее за талию и сильно притягиваю к своей груди, мгновенно ощущая сладкий вкус невинности, которую я так сильно хочу разрушить. — Тебе невыносимо находиться рядом со мной, и все же ты хочешь, чтобы я швырял тебя по тренировочному ковру, подкрадывался сзади и ставил тебя в ситуации, похожие на ситуацию будто ты заложница, и тебе нужно выбираться? Ты слишком слаба. Ты не готова.

— Мне все равно, — кипит она, поднимая руки между нами и отталкиваясь от моей груди, заставляя себя освободиться. — Я разберусь с этим, но чего я не сделаю, так это не уйду отсюда, не получив именно того, что я хочу.

— Ты сама не знаешь, чего хочешь.

Она прищуривает глаза, и если бы взгляды могли убивать, я бы уже был мертв.

— Не делай вид, что тебе что-то известно о том, чего я хочу.

— Я почувствовал твои губы на своих, — говорю я ей, снова подходя к ней в плотную, отказываясь оставлять ей какое-либо личное пространство, но, черт возьми, это она настаивает, что справится с этим. — Я почувствовал, как твое тело растворилось во мне. Я запомнил твой стон. Я точно знаю, чего ты хочешь.

— Хорошая работа, — выплевывает она. — Ты смог прочитать реакцию моего тела на тебя, но это ничем не отличается от того, как оно реагирует на Маркуса или Леви. Поздравляю, в тебе нет ничего особенного, просто ты один из многих. Единственная разница в том, что они имели меня, пробовали меня на вкус, чувствовали, как я кончаю на их твердые, как камень, члены, в то время как ты можешь только мечтать об этом.

Черт возьми, моя маленькая Императрица играет на убой, и, черт возьми, это ужалило, как гребаная сука, но ничто и никогда не заставляло мою кровь кипеть сильнее.

— Вот в чем дело, — продолжает она. — Мы с тобой оба знаем, что, если бы Маркус мог, я бы попросила его, но он не может, по крайней мере, не сейчас. Я не буду просить Леви, потому что этот ублюдок только вываливает на меня все свои дерьмовые чувства и вину, а я и близко не готова к тому, чтобы мне это навязывали. Итак, ты — все, что у меня осталось. Ты — задумчивый засранец, который сам себя боится. Мы гарантировано сможем сделать это без того, чтобы ты умолял меня простить тебя. Ты — мой лучший шанс, поэтому будешь тренировать меня так же, как и любого другого.

— А когда я прикоснусь к тебе?

— Я испугаюсь, — выплевывает она в ответ. — Я буду помнить, что ты сделал со мной, и я буду ненавидеть каждую гребаную секунду этого, но, черт возьми, я надеюсь, что каждый раз, когда я отворачиваюсь от тебя, это заставляет тебя чувствовать себя дерьмово. Если ты сделаешь это и тебе каким-то образом удастся научить меня, как ускользать от таких людей, как ты, тогда я, возможно, даже подумаю о том, чтобы снять тебя с крючка.

Я хмурюсь, и выдерживаю ее пристальный взгляд.

— Ты же не всерьез, — бормочу я. — Ты простишь меня?

Она качает головой, ее глаза сужаются до смертоносных щелочек.

— Ну вот, ты снова сомневаешься в моих словах, — кипит она. — Но это не то, что я сказала. Я сказала, что сниму тебя с крючка. Я ни хрена не говорила о том, что прощу тебя, и ты был бы дураком, если бы предположил, что я когда-нибудь смогу.

Я долго выдерживаю ее взгляд, прежде чем, наконец, обреченно вздыхаю.

— Хорошо. Мы начнем на следующей неделе, как только тебе станет лучше.

— Нет, — огрызается она. — Мне надоело откладывать это. К черту швы. Я хочу быть готовой. Мы начинаем сегодня вечером. — Затем, не сказав больше ни слова, она поворачивается и выходит за дверь.

Я смотрю ей вслед в полном недоумении. Никто никогда не врывался сюда с требованиями и не выходил сухим из воды, не потеряв при этом своей жизни… или, по крайней мере, нескольких пальцев. И все же каким-то образом ей удается растоптать меня, и я позволяю этому случиться.

Гребаный ад.

Опустившись обратно в кресло, я беру свою тату-машинку как раз в тот момент, когда на столе рядом со мной звонит телефон, и вот так все мое гребаное настроение рушится. Имя моего отца высвечивается на маленьком экране. На мгновение я задумываюсь о том, как сладко было бы швырнуть телефон через всю комнату и смотреть, как он разбивается о твердые каменные стены замка. Но потом мне придется заказать новый телефон и пройти долгий, болезненный процесс восстановления данных со старого, и, честно говоря, к черту все это. Нет ничего более утомительного, чем запоминать свой гребаный пароль, а затем пытаться разобраться с чертовым облаком.

Вздохнув, я откладываю тату — машинку и беру телефон, поднимаясь со своего места, когда нажимаю “принять” и подношу телефон к уху.

— Отец, — ворчу я, когда Леви появляется в дверях и наблюдает за мной прищуренным взглядом, ненавидя звонки моего отца так же сильно, как и я.

Я включаю громкую связь, чтобы Леви мог слышать, пока я шагаю к окну своей спальни, глядя на обширные владения, которые одновременно являются нашей тюрьмой.

— Скажи мне, что ты не настолько гребаный идиот, чтобы убить собственного чертова кузена. Это все пропитано твоим зловонием.