— Ты дурак совсем, Бурцев? Хочешь на завтрак уголечки?
— Хочу. Из тебя. Готов лично заняться степенью твоей обжарки, — хищно скалится Тим, и я обреченно машу на него рукой.
Второй рукой торопливо переворачиваю блин, между прочим. И чем это я не повар мирового класса?
Закончив с этим, бросаю на несносного бабуина косой взгляд.
— Бурцев, вот скажи мне честно, у тебя член когда отвалится?
— Не сегодня, — позевывает Тим, и я почему-то не могу удержаться от вольного смешка.
Дурак такой… Шикарный такой дурак, в светлых волосах которого путаются солнечные зайчики. А уж свежайшие белые трусы на узких бедрах воистину готовы хоть прям щас быть запечатленными на обложку.
Блин, я опять засмотрелась! И блин — в прямом смысле. Горит же!
— Прикройся, дурень, — пыхчу возмущенно, скидывая все-таки обуглившийся блинчик в мусорное ведро, — иначе правда останешься без завтрака.
— Да вот еще! — хмыкает Тимур, и я по тону чую, что паршивец не собирается мне подыгрывать. — Я вообще-то дома. Утром. Всегда завтракаю голышом. Скажи спасибо, что трусы надел. А то сейчас напросишься, как сниму…
Не могу удержаться — залепляю паршивцу фартуком прямо по физиономии.
— Эй!
— Не эйкай мне тут! — воздеваю палец к потолку и стараюсь излучать максимум уверенности. — Ты на кухне, салага. И здесь своими причиндалами ты трясти не будешь. По крайней мере, пока у меня тесто не закончилось.
— Ну, что ж, — Бурцев вздыхает и накидывает петлю фартука себе на шею, — придется мне позволить тебе угнетать хозяина этого дома. И все потому, что я не хочу умереть голодной смертью!
— То— то же! — фыркаю и отворачиваюсь к плите.
Думала, мне дадут нормально блины пожарить, но куда там.
Уже через минуту чугунные рельсы-плечи Тима ложатся на мои плечи.
— Эй, ты что, опять решил мне мешать?
— Нет, я провожу следственный эксперимент, между прочим.
Это оказывается сложно — переворачивать дурацкий блин, когда высоченный наглый поганец за твоей спиной деловито шарит широченными ладонями у тебя по груди… Потому что соскам-то моим наплевать на мои моральные принципы и кулинарно-религиозные предубеждения. Подумаешь, какие-то блины. Мы будем торчать и все тут!
— Бурцев, — шиплю, недовольно отпихивая нахальные ладони, — останешься без завтрака.
— Все-все, мой эксперимент закончен, — тут же пускается на попятную Тим и даже, о боже, отстраняется, — я уже понял, что ты — коварный грабитель, под личиной моей шикарной любимой женщины, пробралась в мою берлогу, чтобы раздеть меня догола!
— Чего? — сначала моргаю офигевши, а потом до меня доходит. — Ну ты и жмот. Тебе что, одной рубашки для меня жалко?
— А если и жалко? — Тим скалится белозубо и хищно. — Что? Вернешь её мне? Прямо сейчас?
Ну, да, конечно! Прямо сейчас! И дожаривать блины в одном жалком коротеньком белом фартучке с рюшечками…
Хочется фыркнуть, но по коже— то на самом деле бегут легкой зыбкой мурашки.
— Динь-дон!
Это, кажется, тот самый случай, когда я готова подать в суд на звонок домофона. Потому что пока в моей голове начинает рисоваться похабная картинка, пока руки торопливо спасают очередной начавший обугливаться блинчик, этот невоспитанный товарищ решает вот так вот нагло нас перебить.
— Кто это приперся? — ворчу скорей себе под нос, но Тим, вздрогнувший от звонка так же резко, как и я, меня все— таки слышит. И даже выдает ответ.
— Видимо, ключи привезли. Помнишь же, мы машину вчера у ресторана бросили.
— А, — откликаюсь пасмурно, — а что, у консьержей ваших их оставить нельзя было?
— Я говорил про это Жене. Они ей не нравятся.
Ей?
Казалось бы, с чего бы мне вздрагивать? Это ведь не секрет, что вокруг Бурцева есть женщины, и при всем при этом блинчики ему на завтрак готовлю именно я, но…
Что это еще за капризы такие — я не оставлю ключи консьержам, потому что они мне не нравятся. Вообще все не нравятся? Их ведь наверняка не полтора человека, все-таки домина-то весь из себя элитный. И нанимают тут не ту бабушку, которая согласилась меньше всех брать за свои услуги. Вчерашний подтянутый дядечка с выбеленными висками чем-то мне незабвенного дворецкого Бэтмена напомнил. И как можно не доверять ему?
Все это — мысли в моей голове.
А я сама — как та мышь, которую посадили между двумя кусками сыра и велели выбирать.
А как я могу выбирать, между блинами на сковородке, и Бурцевым?
Так, стоп… А он как был, в трусах своих белых, так к своей Женечке и выйдет? Серьезно? А я… Я имею право ему мозг вынести за это?
Мне почему-то кажется, что да!
— Доброе утро, Тимур Алексеевич…
Господи, до чего я докатилась!
Даже не выходя из кухни, не сдвинувшись с места, я напрягла свой слух настолько, что слышу каждую слащавую нотку этой внезапной козы.
И как только представляю, как хищно эта мамзель сейчас глазеет на гребаные Бурцевские труселя, мир подергивается алым туманом.
И хочется прям щас вылететь из кухни и…
И?
И рявкнуть — это мои причиндалы, ну-ка зенки свои закатала себе… Поглубже!
Ха-ха! Вот это было бы шоу, конечно!
Не выдерживаю, и как только сдираю со сковородки последний блин — не заливаю новый. А на цыпочках, на цыпочках крадусь по стеночке, чтобы очень аккуратно выглянуть из-за угла, в коридор.
Один мимолетний взгляд — и я чуть не до крови закусываю губу.
Шикарная и стройная. В ярком розовом костюмчике, с жилеткой, надетой на голое тело. И волосы такие светлые, чтобы еще больше походить на гребаную барби.
Тим напротив неё — из неведомой черной дыры успел достать насыщенно черного цвета домашний халат, нетерпеливо покачивается на босых своих ногах.
Ой-ой, а белые труселя, получается, только для меня?
Приятно-о-о-о!
А Барби торопливо роется в сумочке, разыскивая, видимо, — те самые ключи, которые она должна была передать.
— Евгения… — Бурцев шипит на ультразвуке, и наверное, не стой я так близко, не превратись я в одно большое ухо — не услышала бы этого шипения, — быстрее.
— Сейчас, сейчас, — девушка встряхивает головой, дарит Бурцеву откровенно флиртующую, фальшиво виноватую улыбку, — да куда же они подевались?
Как можно потерять ключи от машины, на которой ты приехала?
Когда?
За сорок секунд в лифте?
Тут только осознанно запихнуть на самое дно этого её блестящего рюкзачка, а сейчас старательно ломать комедию.
И на что она рассчитывает? Что сейчас Бурцев пять минуточек на её сиськи полпервого размера позалипает и ка-а-а-а-ак накинется на неё, да?
С ужасом понимаю, что от этой мысли у меня самой во рту от страха пересохло.
Да что за…
Я же не настолько сошла с ума?
Или настолько?
Ну, а кто сейчас стоит, подсматривает из-за угла и ощущает, как на сердце медленно, но верно пузырится черными углями корочка едкой ревности?
Стискиваю зубы, делаю шаг назад.
Так отчаянно хочется себя отдубасить — кто бы знал…
Вместо этого я только впиваюсь непослушными пальцами в верхнюю пуговку своей рубашки.
Ну, как сказать, своей…Ладно, это неважно!
Важно, что я стягиваю с себя рубашку, оставаясь в одном только коротеньком фартуке. Делаю еще несколько шагов назад и прокашливаюсь, дабы пропеть имя Бурцева максимально эротично.
— Ти-и-имур Алексеевич!
И запускаю его рубашку в короткий полет до дверного проема.
И все!
Я не бегу обратно, чтобы снова выглянуть из-за косяка, посмотреть, как отреагирует он, как отреагирует Барби, так отчаянно пытающаяся продлить свою агонию.
Только Тимуру предстоит выбирать, на что тратить время сейчас…
А я? С чувством полного удовлетворения я отворачиваюсь к плите, заглядываю в миску с тестом. Осталось всего чуть-чуть, пара поварешек — пара блинчиков. Сосредоточусь-ка я на них. Подожду.
Глава 27. Глава о запекании кексиков и телепатии
Казалось бы, что может быть такого крамольного в одном куске белой ткани?
