— Что выдало это? Закрытые глаза или ровное дыхание?

Я провожу рукой между нами и кладу ладонь ему поверх боксеров. Он не может не отреагировать, каким бы сонным он ни был.

— Это был твой подергивающийся член.

— Ты, пытаешься оставаться нежной, когда к тебе прижимается красавчик, — говорит он с улыбкой.

— Позволь мне найти красавца, к которому можно прижаться, и я дам тебе знать, как все пройдет.

Он возмущенно выпускает струю воздуха над моей головой.

— Это просто невежливо, Мириам.

— Должна ли я отступить?

— Я бы тебе не поверил, даже если бы ты это сделала.

— О, не будь таким. Мне жаль.

— Какое неубедительное извинение, — его голос звучит более бодро, он откидывается назад и долго смотрит на меня. В его глазах клубится темное, туманное облако. Мой желудок сжимается от возбуждения. — Скажи это так, как будто ты это имеешь в виду.

— Как насчет того, чтобы заставить меня говорить серьезно?

Он это делает. Он накрывает мой рот своим. Это мягко и целомудренно, но эффект, который это производит на меня, подобен обжигающему поцелую. Электричество собирается на кончиках моих пальцев и проходит по всему телу, и я воспламеняюсь. Я подавляю дрожь восторга, когда его язык высовывается, чтобы облизать складки моих губ, нежно потираясь о мои собственные, когда я встречаю его влажные облизывания.

Я открываю рот, чтобы углубить поцелуй, но он отступает, наши губы раздвигаются с чавкающим звуком, когда он клюет меня несколько раз, с энтузиазмом, сладко. Я готова обвиться вокруг него и поглотить его целиком, но затем он полностью отстраняется.

Повисает тишина. Когда он, наконец, заговаривает, его слова вырываются с хриплым придыханием.

— На этот раз ты собираешься говорить серьезно?

— Что это значит? — я в оцепенении, желание затуманивает мой разум. Я даже не могу вспомнить, зачем я вообще его разбудила. Было ли это для того, чтобы заняться сексом? Мне больно, мои скользкие бедра об этом свидетельствуют.

— Твои извинения.

Я не могу подавить улыбку.

— Я искренне извиняюсь за то, что не назвала тебя красавчиком.

— И?

Я корчу гримасу и пытаюсь на месте сообразить, в чем еще я должна быть виновата.

— И за то, что не разбудила тебя минетом?

— Да, что ж, это было бы неплохо. Это издевательство, что мы упустили эту возможность, но это не совсем то, что я имел в виду.

Я не могу продолжать играть в эту игру в угадайку, поэтому со вздохом ухожу в отставку.

— Помоги мне, принцесса. Я подавлена.

— Ты также должна извиниться за… — он ждет, широко раскрыв глаза, кивая, как будто я собираюсь последовать за ним, но я этого не делаю. — За то, что разбудила меня, — фыркает он. — Я устал сегодня.

— О, черт, я забыла. Иди обратно спать.

— Слишком поздно. Я не могу уснуть, когда знаю, что ты не спишь, — он стонет, ёрзая на месте, как будто глубже зарываясь в матрас.

Трахните меня. Я действительно чувствую, как по моему телу пробегают уколы радости, ощущение более сильное, чем, когда мы целовались. Я сглатываю, чтобы удержаться от стона обожания.

— Разве ты не такой джентльмен? — я пытаюсь поддразнить, интонация моего голоса дрожит.

— Дедушка хорошо меня воспитал.

Сейчас мы оба полностью проснулись. Глубокое истощение все еще присутствует, но наше осознание друг друга и момента, который мы разделяем, вытесняет потребность в отдыхе.

— У меня есть вопрос.

Он перестает рисовать узор на моем плече и глубже зарывается головой в подушку.

— Возможно, у меня есть ответ.

— Почему у тебя есть татуировки? — на нем футболка. Я возразила против этого предмета одежды, когда он лег в ней в постель. Но, видимо, в моей квартире слишком холодно, даже несмотря на то, что я включила отопление. Я протягиваю руку ему за спину, залезая под рубашку, чтобы слегка провести кончиками ногтей по узорам на его спине.

Отис дрожит, его мышцы восхитительно перекатываются подо мной.

— Что ты имеешь в виду? У меня ничего не должно быть?

Я качаю головой.

— Нет, я просто имею в виду, что ты не похож на этот тип людей.

— А какой мой тип?

— Мягкий.

— Не стесняйся спросить моих товарищей по команде… я не хлюпик, — он кладет ладонь на мою левую грудь и надавливает вниз.

— А как насчет тебя? У тебя есть татуировка, и ты не похожа на этот тип.

— Ты хочешь сказать, что я не выгляжу как безобразная, опасная девчонка? — Я напустила на себя мерзкую рожу в качестве демонстрации.

— Нет, ты очень хорошая девочка. Хорошая девочка, которая любит угождать, — он ухмыляется, затем целует меня, прежде чем я успеваю запротестовать, и бабочки в моем животе превращаются в шумных летучих мышей-мутантов.

— Татуировки, — хрипит он, отрываясь от меня, его влажные губы мерцают в слабом лунном свете, — это то, что касается нас с Хериком. Мы начали набивать их, когда нам было, кажется, лет четырнадцать?

— Покажи мне, — я замечала татуировки раньше, но никогда как следует не рассматривала каждую в отдельности.

Отис высвобождается из моих объятий, срывает с себя рубашку, затем плюхается обратно на кровать лицом вниз. Я включаю свет на прикроватной тумбочке и устраиваюсь на нем верхом, опираясь на его чувственную задницу.

Я осторожно провожу по коллажу из чернил, не уверенная в том, где начинается и заканчивается одна татуировка, каждый штрих сливается воедино.

— Это что-то вроде одного большого произведения искусства или кучки маленьких?

— Куча маленьких. Мы били по одной после каждой игры, которую выигрывали в старшей школе, начиная с первого курса, пока мы оба не подписали контракт, с твоим отцом.

— И ты сказал, что начал в четырнадцать?

— Да. Однако Херик младше меня, так что технически он получил первую в тринадцать.

— Черт, это рано. Кто, черт возьми, стал бы делать татуировку ребенку?

— Брат Херика. Конечно же.

— Конечно же. Как я могла это не знать? — я слегка царапаю его, и он шипит от притворной боли, прежде чем рассмеяться, когда я впиваюсь ногтями по-настоящему, от этого звука сотрясается матрас.

— Так у каждой из них есть какое-то значение?

— Не совсем. Они в значительной степени случайны. Мы выбирали любой дизайн, который, по нашему мнению, выглядел круто.

Я оставляю поцелуй у основания его позвоночника, затем наношу россыпь поцелуев, загипнотизированная сложностью рисунков.

— Брат Андреса — чертов художник.

— Возможно, Джордан и сделал нам тату, но на самом деле рисунки принадлежат моему отцу. Я нашел коробку с его старыми шаблонами, когда убирал гараж перед старшей школой. Вот как мне пришла в голову эта идея.

И вот оно. Суть. Я никогда не слышала, чтобы он говорил о своем отце.

— Чем сейчас занимается твой отец? Он все еще занимается дизайном татуировок?

Его тело напрягается.

— Ничем, я, полагаю, — его чрезмерная беспечность немедленно предупреждает меня о том, что что-то не так. — Моя мама думает, что он играет в покер с Боном Скоттом на небесах, но парню действительно нравилось спать, так что я чувствую, что он просто хорошо и долго дремлет там, наверху.

Он говорит, что его отец мертв.

Люди реагируют по-разному, когда узнают, что любимый человек умер.

— Я сожалею о твоей потере, — самое распространенное, за ним следует. — Ты, должно быть, скучаешь по нему.

Но, правда, в том, что люди не сожалеют. И боль не уменьшается только потому, что они извиняются или даже признают боль. И когда они пытаются дать совет, например, о том, что время все лечит, и вы почувствуете себя лучше, просто подождите немного, они ошибаются. Это всегда будет чертовски больно, просто будет не так часто.

Я ничего не говорю, потому что понимаю. Когда я переворачиваюсь на бок, я кладу руку ему на щеку, и он закрывает свои печальные глаза, чтобы погрузиться в это прикосновение.

Я поняла.

— А как насчет тебя? Эта татуировка, которая у тебя здесь, — он запечатлевает поцелуй прямо над моим сердцем.