— Нет, — его лицо напряжено. — Нет, ты не можешь уйти. Не так, как сейчас.

— О да, я могу. И если ты мне не позволишь, клянусь богом, я ударю тебя так сильно, что у тебя будут зубные протезы.

Вместо спокойного, грустного мальчика, с которым я разговаривала ранее, Отис превращается в неистовую, отчаявшуюся версию самого себя, которую я никогда раньше не видела.

По правде говоря, есть много его сторон, которых я не видела до сегодняшнего дня, и я ненавижу большинство из них. Но не эту. Мне жаль этого человека.

— Не уходи, — это просьба, а не команда. Когда я открываю рот, чтобы отказать ему, он продолжает. — Пожалуйста. Пожалуйста, я умоляю тебя.

Я поднимаю руку и машу ею перед его лицом, качая головой, давая ему знак остановиться, потому что я не могу этого вынести. У меня не хватает времени уклониться от его прикосновения, когда он хватает меня и смотрит на меня затуманенными голубыми глазами.

— Я знаю, что то, что я сделал, было неправильно. Я знаю, что так и было, и что ты не хочешь быть рядом со мной или видеть меня.

Я пытаюсь вывернуться из его хватки, но он сжимает меня крепче, и я прекращаю попытки.

— Клянусь, я сделаю все, чтобы это исправить. Но прямо сейчас мне нужно, чтобы ты осталась, — его голос срывается, и эти бушующие глаза, наконец, уступают место урагану. Слезы капают из уголков его глаз и стекают по резким чертам красивого, угловатого лица. — Сегодняшний день был ужасен, и сейчас у меня никого нет, и ты мне нужна, Джи.

Вот он и носит это ласкательное прозвище. Я снова качаю головой.

— Нет.

Хотя он и не отпускает меня, но ослабляет хватку.

— Пожалуйста, — он судорожно вздыхает.

Еще более жалко то, как мне хочется обнять его и простить, если это означает, что это прекратится. Я закрываю глаза, чтобы не смотреть на него, чтобы держать свою силу воли в узде. Я знаю, что я должна сделать, и мне просто нужно бороться со своей тоской, пока я не смогу сбежать. Тогда я смогу сломаться.

— Черт, Грета, — он опускается на колени, обнимает меня за талию и прижимается лицом к моему животу. Я чувствую его слезы на своей коже, впитывающиеся в мою рубашку. — Пожалуйста. Не уходи. Пожалуйста. Пожалуйста, останься. Я был неправ. Мне жаль. Мне так чертовски жаль. Я лю…

Мои глаза резко распахиваются, мое тело сковывает ужас. На этот раз, когда я толкаю его, я вкладываю в это всю свою силу и отстраняюсь. Протест, который покидает меня, является настоятельным, наполненным отвращением, гневом и тихой тоской. Он не может этого сказать. Он не может. Это не так, как должно было случиться. Он не может.

— Нет. Нет, не смей. Не смей говорить…

Он игнорирует меня.

— Я люблю тебя.

7:48

Суббота, 3 декабря

Джеймс:

шлюхи + девственница

я понимаю, что тебе грустно и все такое, но ты должна ответить нам, или открой дверь. мы действительно волнуемся, дура

Лизи:

шлюхи + девственница

ты пугаешь нас, детка:(

Лизи:

шлюхи + девственница

ты можешь открыть дверь? пожалуйста. твои соседи устали от того, что мы стучим

Лизи:

шлюхи + девственница

тата, пожалуйста

Лизи:

шлюхи + девственница

Джеймс, я снаружи, выходи

Джеймс:

шлюхи + девственница

окей, давай выпьем кофе по дороге, тата, я уже заказал коктейль орео в приложе-нии

мамунетта:

Я собираюсь убить твоего отца

Мамунетта:

Прокомментируй, как он может вот так разбивать мне сердце?

папа Сахнун:

Твоя мать с тобой?

папа Сахнун:

Ответь на звонок

Глава 30. Вращаясь по орбите её космоса

Отис

Она задерживается на мгновение. Грета колеблется достаточно долго, чтобы мое сердце сжалось, а затем расширилось за один удар. Это понятно, ее колебания мимолетны, но я отважился проникнуть в тайное царство измерения времени, где мигания затягиваются, а взмах крыла колибри тянется бесконечно. Здесь песок стекает по песочным часам так, как будто он никогда не хочет покидать свое узкое пространство, вселяя в меня безграничную надежду, которая в конечном счете ничем хорошим не закончится.

Всю оставшуюся жизнь я буду воспроизводить этот момент, чувствовать, как внутри меня сжимается чувство беспомощности, когда я смотрю на нее. Румянец, заливающий ее щеки, влага, пропитывающая ее густые темные ресницы. Дрожь в ее челюсти, ее великолепные, припухшие губы приоткрыты, мое честное, отчаянное признание лишает ее слов.

Она явно не верит, ее тусклые, печальные глаза блестят, и только когда она поворачивается всем телом, чтобы отвернуться, я вижу тоску, желание, разбитую вдребезги привязанность — все чувства, на которые я отвечаю взаимностью. Я тянусь к ней со своего места на земле, но уже слишком поздно. Она ушла, и моя травма сделала меня неподвижным, боль достигла кульминации, настолько сильной, что я больше не могу терпеть или игнорировать ее.

Блять.

Херик не отвечает, когда я звоню, и Куинн, и Дженнер тоже. Я слышу кого-то внизу, и я уверен, что это Родни, его шаги отчетливы, гул его громкого, глубокого голоса уникален. У меня достаточно угрызений совести, чтобы не беспокоить его.

Дагер заканчивает тем, что отвечает и отводит меня к врачу нашей команды. Мы ни слова не говорим о том, что произошло сегодня. Он просто позволяет мне смотреть в окно, чтобы скрыть струйки слез, которые время от времени капают из моих глаз.

* * *

Единственная причина, по которой я все еще в здравом уме, — это то, что она не заблокировала меня.

Отис:

Вчера 13:13

Мы можем поговорить?

Я знаю, что облажался

Я обещаю, что в этот раз у меня получится лучше

Вчера 16:09

Раньше я был не в том настроение, но сейчас я здесь

Я просто хочу поговорить

Это все, чего я хочу

клянусь

Сегодня 8:29

пожалуйста

Джи ♡

Сегодня 23:46

Дай мне пространство.

Если бы только я был астронавтом.

* * *

Университет оправдывает меня. Они называют вспышку аномалией и говорят, что это было вызвано стрессом. Они рекомендуют психотерапевта, и я притворяюсь, что согласен на это, пока мы не закончим дисциплинарное слушание, после чего выбрасываю их направление в мусорное ведро. Я не собираюсь тратить время на психотерапевта из-за разовой ошибки в суждениях, когда я мог бы сосредоточиться на своей карьере.

Но и в этом я больше не уверен. Два подразумеваемых предложения от НФЛ внезапно пересматриваются. Подразумевается, что я не должен участвовать в драфте и что мое приглашение в Скаутский союз, хотя и действующее, может быть отменено. Я бы поставил все свои деньги на то, что тренер имеет ко всему этому какое-то отношение. Если не он, то освещение в средствах массовой информации наверняка доконало бы меня.

Я успешно сдаю экзамены, но это не имеет значения. Меня более или менее выгнали из команды, так что мое академическое положение больше не имеет отношения к спорту. Когда в следующий понедельник перед тренировкой я иду поговорить с тренером, Дагер перехватывает меня с выражением разочарования на лице и намекает, что мой статус игрока неопределенен. К настоящему времени, я уверен, все знают об обмене мнениями между тренером и мной.

В течение следующей недели я предпринимаю все больше попыток приблизиться к тренеру, поскольку зимние каникулы все ближе и ближе, а мое возвращение в Техас неизбежно. Во время моей последней попытки я оставляю ему записку.

На следующее утро я нахожу записку под своей дверью со словами «ИДИ НАХУЙ, СУКА», нацарапанными поперек. Это от Родни.

Я зол, но ничего не делаю. Я заслуживаю этого.

* * *

В ту секунду, когда я въезжаю на подъездную дорожку дома моего детства, я превращаюсь в оболочку человека. Я едва сдерживался, но как только пересек границу штата и свернул на шоссе 90, мое поведение изменилось. Здесь меня ничто не отвлекает. Никакого футбола. Никаких занятий. Ничего. Только моя семья, и, учитывая, сколько раз Ма звонила мне после вспышки гнева, я знаю, что меня ждут некоторые неприятности.