Незаконно ли похищать кошку? Неодобрительно, да. Но незаконно? Я так не думаю, но мне следует изучить это подробнее.

— Я готовлю ужин, — кричит Грета.

Я возвращаюсь к двери и в смятении качаю головой.

— Тебе действительно не следовало оставлять свою дверь вот так незапертой, — я считаю своим долгом поставить защелку на место.

— Все в порядке, — беззаботно говорит она. — Это безопасный район.

Я ошеломлен. Все, о чем я могу думать прямо сейчас, — это моя мама и мои сестры в этой ситуации, и меня охватывает паника. Неприкрытая агрессия, порожденная моим страхом, угрожает овладеть мной, но я в состоянии подавить ее. Ворча, я направляюсь на кухню.

— Иш? В безопасности? Ты что, издеваешься надо мной? Ты не должна относиться к подобным вещам легкомысленно. Тебе нужно быть осторожной. Никогда не знаешь, что может случиться.

Мое обеспокоенное возмущение отходит на второй план при виде ее. Она стоит ко мне спиной, но, когда она чувствует мое присутствие, она бросает на меня взгляд через плечо, уголок ее рта кривится в кривой улыбке, в глазах остекленевший вызов.

Именно тогда я в очередной раз поражаюсь тому, насколько она красива. Не в чрезмерном и абсолютно идеальном смысле этого слова. Естественные недостатки портят ее черты, но вместо того, чтобы умалять, они подчеркивают ее внешность, привлекая внимание к уникальным линиям ее внешности. Она сногсшибательна. Очарование, которым она обладает, совершенно неосязаемо.

Дерьмо. Неужели я только что превратился в Шекспира? Ну, черт возьми. Кто знал, что возбуждение может вдохновлять на поэзию?

Пока она роется в холодильнике, я сажусь за стол и смотрю на мраморную столешницу, мысленно укрепляя себя. Ты не хочешь ее. Ты не хочешь ее. Ты не хочешь ее.

Грета не торопится, смотрит на меня, наклоняя голову. Я вытираю лицо, гадая, остались ли на нем остатки еды.

— Ты носишь очки.

Я немедленно тянусь, чтобы коснуться оправы своих очков, чтобы подтвердить ее заявление, и тихо чертыхаюсь. Дерьмо.

Ранее мы с Куинном делали утяжеленные выпады в берпи, и он споткнулся и сбил меня с ног во время нашего последнего сета. Из-за этого выпала одна из моих контактных линз, и вместо того, чтобы остаток дня ходить полуслепой, я надел дополнительную пару очков, которые держу в машине.

Я ненавижу то, как я в них выгляжу, и, если бы я не был так слеп без них, я бы снял их прямо сейчас.

Надевая их поглубже на нос, я шучу:

— Да. Я не очень хорошо вижу.

— Ясно. Они похожи на бутылки из-под кока-колы. — Я корчу гримасу и собираюсь осудить это замечание, когда она успокаивает меня, — но они мне нравятся. Сильно. Они тебе идут.

Я пренебрежительно фыркаю.

— Конечно.

— Действительно, — кастрюля с водой, которая стоит у нее на плите, бурлит, и она подходит к ней с пакетом замороженных равиоли в руке. — Это напоминает эстетику горячего мальчика-ботана. Это сексуально.

Когда я был моложе, это не было сексуально, вот что я скажу. До того, как я стал большим и научился защищаться, меня безжалостно дразнили. Но я склонен не оглядываться назад на то время в своей жизни, заходя так далеко, что задним числом забываю об этом.

— Приятно это знать. — Теперь я слишком хорошо осознаю, что на моем лице сидят тонкие металлические оправы, и борюсь с желанием снять их. Я и вполовину не ненавижу их так сильно, как мне нравится смотреть на нее.

Она одобрительно хмыкает, глядя на меня еще раз, прежде чем сосредоточиться на текущей задаче.

— Прежде чем мы начнем сегодня вечером, я просто хотел извиниться, — начинаю я застенчиво. — Прости, если я заставил тебя почувствовать себя в опасности, появившись из ниоткуда. Это не входило в мои намерения, так что… Извини, — я потираю руки, и когда она просто смотрит на меня и не отвечает сразу, мое беспокойство берет верх, и я ловлю себя на том, что слишком много объясняю, — я больше не буду так делать. Появляться у тебя дома без предварительного уведомления и явного разрешения. Ну, после сегодняшнего я этого не сделаю. Я полностью понимаю, как тебе, должно быть, было жутко видеть меня ждущим снаружи той ночью, когда ты была со своими друзьями. И я не хочу, чтобы ты думала, что я жуткий, потому что я серьезно не такой. Я супер не жуткий и супер безопасный. Например, «Одиннадцать Оушена» даже не смогли проникнуть в меня, вот насколько я безопасный.

Грета смотрит на меня, непоколебимо и неразличимо, поднимая лопатку, выгнув бровь. С каждой проходящей секундой моя решимость тает, и я готов колебаться и еще больше унижаться перед девушкой, которая уже достаточно унизила меня.

— Хорошо, безопасный мальчик.

Стеснение в моей груди проходит, и мое тело с облегчением расслабляется.

— Для тебя просто принцесса. А теперь поторопись с ужином. Принцессу нужно немного побаловать.

* * *

Мое королевское лечение подходит к концу, и, боже, как я расстроен.

— Ты можешь массировать меня вечно? — я стону, когда ее проворные пальцы наносят успокаивающие круги на мои челюсти. Я лежу у нее на коленях, мои брови только что выщипали — да, я плакал. Да, она сделала снимок. Да, она могла бы шантажировать меня — моя борода свежевыбрита, мои губы отшелушены, мое лицо мягкое и сияющее.

Мы занимаемся этим около двух часов. И это приятно. Приятно. Мое расписание в этом семестре непосильное, и, хотя было трудно выкроить время для этого, оно того стоило.

Я ожидал, что столкнусь с трудностями, придя сюда не только из-за того, что пришлось проглотить свою гордость, чтобы извиниться, но и из-за того, насколько неприятным был наш разговор после ужина у ее родителей, а затем и весь инцидент в кафе.

Но вместо этого меня встречают с непривычной теплотой. Время от времени я не могу избавиться от чувства напряжения, задаваясь вопросом, не выйдет ли она из себя.

Она этого не делает, и через полчаса я полностью расслабляюсь.

У нас складывается хорошая беседа. Проницательная и игривая. На грани того, чтобы стать достаточно глубокой, чтобы создать, между нами нечто существенное, вроде нашей первой ночи, но резко обрывается при первых признаках смысла или уязвимости.

— Абсолютно нет. После сегодняшнего дня я планирую никогда больше не делать двух вещей: баловать кого-то и спорить.

— Я говорю, ты снова споришь. Особенно со мной.

Она прищуривает глаза и качает головой. Когда я снова открываю рот, она захлопывает его под предлогом необходимости помассировать мою челюсть. Я надуваю губы, но сдаюсь.

Грета откидывается назад, вьющиеся пряди ее волос больше не закрывают меня. Но она продолжает массировать мою кожу головы, пока увлажняющая листовая маска освежает мое лицо. Сначала я не спускаю с нее глаз. Я смотрю на черты ее лица и удивляюсь, как она может выглядеть такой мягкой и такой свирепой одновременно. Конечно, мой взгляд время от времени невольно скользит по ее сиськам, переключаясь только тогда, когда я понимаю, что слишком долго пялился на ее соски, желая, чтобы они набухли только благодаря моей силе духа. Я заставляю себя забыть о том факте, что я лежу у нее на коленях, так близко к ее киске.

Той, которая была такой влажной и вкусной. Она сжималась вокруг моего члена, обнимая его своим теплым, влажным жаром. Это было…

Нет, не думай об этом. О чем я собираюсь подумать, так это о том, насколько приятно она делает этот массаж кожи головы. И как хорошо она выглядит. Действительно. Да, она хорошенькая. Такая чертовски красивая. Я смотрю на ее лицо. Ее глаза. Смотри на это. Сосредоточимся на этом, а не на ее сиськах. Мои глаза сужаются от сосредоточенности. Она попеременно то ухмыляется мне сверху вниз, то смотрит телевизор, громкость которого установлена на слабое гудение.

Время от времени я замечаю, что ее хватка задерживается немного дольше, чем следовало бы, не массируя, просто удерживая неподвижно. Когда она, наконец, отпускает меня, костяшки ее пальцев скользят по моей шее. Я клянусь, что этот жест сделан намеренно, даже если она выдает его за случайность.