С этим разобрался. А вот как быть с его именем? Мой племянник до трехлетнего возраста говорил «пазикуу», когда желал спокойной ночи. Язык у него тогда плохо работал, слова понимали только в зависимости от обстоятельств.

Странно. Нужно подумать над этим перед сном.

Если все и сон, то я засну во сне, если повезет, проснусь так же в нем.

Во даю!

ДЕВЯТАЯ ЗАПИСЬ ЗЕМЛЯНИНА

Проснулся от чувства чьего-то присутствия. Долго не хотел открывать глаза. Вдруг это моя Анжелка сидит рядом и слезы льет, что мало вероятно. Вдруг я навернулся с обрыва и переломал себе все ноги и смогу ли вообще открыть глаза?

Сон во сне.

Если это был он, то довольно реалистичный. А если нет.

В буквальном смысле слова пришлось напрячь веки, чтобы посмотреть через не большую щелку.

Что-то расплывчатое белое сидело передо мной. Фигура была неподвижна и только голова ее иногда покачивалась, словно маятник. В том, что это человек, я не сомневался. Белый, значит в больничном халате. Огромное облегчение и разочарование одновременно пришлось мне испытать тогда. Но эти два чувства вскоре улетучились.

— Утро доброе, Стасик!

На низеньком табурете передо мной восседал Пазикуу. Он читал мой дневник. Теперь на нем была обыкновенная белая рубашка и такие же шорты чуть выше колен, которые точно торчали на уровне его ушей. Наряд практически сливался с его светлой кожей.

Заметив мой взгляд, он повернул ко мне треугольную голову и улыбнулся во все свои редкие зубки. В ответ на приветствие я лишь глубоко вздохнул.

— До сих пор не можешь поверить? – учтиво поинтересовался он.

Небо над головой было голубым-голубым, без единого облачка. Солнце еще не поднялось.

— Солнце у меня здесь тоже земное, — начал он, увидев, как я разглядываю «потолок». – Интервалы дня и ночи в точности соответствуют.

— А за «окном» что сейчас? – спросил я безо всякого интереса. Нынче меня было сложно, чем удивить.

— Там светило позже выйдет.

Пазикуу вернулся к чтению и на несколько минут вновь воцарилась тишина.

Необычно, все-таки, как-то.

Нереальная реальность.

Я нахожусь в доме инопланетянина, который не назовешь земным, если конечно не принимать во внимание «потолок». Что касается стен, то есть просветов между мебелью, они как-то плавно переходят в пейзаж, остающийся за их пределами таким же: песчаная площадка, резко заканчивающаяся ядовито-зеленым лесом. Рядом сидит существо, называет себя тоже человеком и читает мои записи. Его имя звучит в памяти еще неокрепшим голоском моего племянника – «пазикуу». Странно как-то. Можно подумать, что в малом возрасте мы знаем больше, чем когда становимся старше. Но почему я ничего такого не помню? Или не всем дано – знать и тем более помнить?

— Пазикуу, а ты мысли читать умеешь? – неожиданно спросил я.

— Нет, — не отрываясь от дневника, пробубнил он. – В этом я от вас не отличаюсь.

— Вы же почти сверхчеловек!

— Это я-то? – он наконец-то оторвался от чтения и посмотрел на меня. – Скорее вы ближе подходите к такому определению.

— Почему?

— Хотя я и стараюсь жить по земному, у меня не получится стать таким как вы. Держат рамки, построенные еще много веков назад и которые никогда не смогу переступить. Вы земляне в этом совершенно другие. А разве не преодоление этих препятствий является критерием сверхспособностей?

— Ну, по-моему, утрируете, — махнул рукой я. – Если в этом дело, то мы с вами мало чем отличаемся. Я и имел в виду ваши способности к запоминанию, к знаниям. С вашими технологиями, которые вы добились с их помощью, чудеса можно творить.

— Вот именно – технологиями. Без них мы никто. Какими бы вы нас умниками не считали, мы все же не способны летать, читать мысли, как вы говорите, и психокинезом не владеем. Наоборот, среди вас таких куда больше. А вот чтобы решиться все бросить и круто переменить свою жизнь, признаться во лжи, сказать горькую правду ближнему, ударить, если кто заслуживает, нам сложно. Это, разумеется, не значит, что мы на такое не способны и подобное происходит, но очень редко, очень редко – в среднем раз в сто лет. И то, похожее событие мгновенно обретает огласку во всех уголках мира, а в зависимости от обстоятельств ему присваивается плохая или хорошая слава. Можно сказать, вписывается в новейшую историю как атавизм взаимоотношений.

— С трудом что-то верится. – не поверил я.

— Все мы люди. И все мы, словно по какому-то сценарию, следуем по протоптанной дорожке. Взять хотя бы вас. В свой «прогрессивный» век считаете себя более свободными, чем в прошлые века. Столько возможностей — стоит только захотеть, приложить усилия и желания принимают реальные очертания. Все это так. Но с другой стороны вам все легче руководствоваться правилами и тем сложнее прислушиваться к внутреннему голосу. Постепенно загоняете его внутрь и настанет время, пока он совсем не затихнет. Молодой человек сидит в переполненном автобусе, рядом стоит пожилая женщина. Он понимает – нужно уступить место, но не торопится сделать этого, потому что считает, что теперь так не модно и на него могут косо посмотреть сверстники, с которыми еще идти по жизни. А что в глазах других, тем более в ее глазах, может заслужить уважение ему наплевать, хотя по натуре он славный малый и искренне желает помочь женщине. Но в правилах ни где не прописано, что он должен уступать старшим, ровно как и обратное. Если бы такое правило существовало, ему было бы легче и не задумываясь бы освободил место. Вам все труднее признать себя неправым. Предпочтительнее выслушать о себе в суде с чужих слов, хотя прекрасно осознаете свою неправоту. Есть же законы, которыми можно оперировать в любую пользу. Законы улицы превращаются в нормативные акты, человеческий фактор и слабости прописываются в договорах и теперь называются форс-мажором. И хотя страховка несколько развязывает руки, все же веревка, которая при этом спадает, указана в документе. Вы все меньше радуете любимых цветами и не находите сил признаться им в том, что любви уже нет.

— Последнее вы вывели из моего дневника? – пришлось перебить мне.

— Нет, только лишний раз уверился.

Да, то что он мне высказал, заставило задуматься. Значит ли это, что их общество переживает аскетизм в отношениях и они не в ладу сами с собой?

Я поднялся с постели и начал заправлять постель. Взбивая подушку, решил прояснить для себя этот вопрос.

— Значит вы все сейчас живете по правилам?

— Их больше, чем вы можете себе представить.

— А как же вы сами? Я что-то не заметил у вас примерного поведения по отношению ко мне, не считая гостеприимства и того, что вы бросили меня одного в лесу.

— Вы землянин, а правила прописаны только для нас. Тем более вам будет легче, если я буду поступать с вами в соответствии с нашими законами.

— Выходит, вы все же смогли перейти черту?

— Нет, я всего лишь переключился на другие правила.

Покончив с постелью, я уселся перед стариком и с сожалением посмотрел на него.

— Жалко мне вас Пазикуу.

— Не стоит. Я счастлив, что у меня появилась возможность принять вас в моем доме. Так у меня рамок меньше.

Я попросил его рассказать, хотя бы в общих чертах, в чем заключается их «заключение» (каламбур!)

— Это лучше сделать за чашечкой кофе, как вы считаете?

Пазикуу вернул мне дневник.

Мы перебрались на кухню. Чувствуя неловкость, я все-таки напялил на себя пижаму, хотя привык по утрам зажигать в трусах.

Завтрак состоял из поджаренных кусочков хлеба под расплавленными сырками, на которые была посыпана какая-то зелень. Кофе оказался таким же превосходным, только уже с молоком и сахаром, как я и люблю.

Он начал с того, что описал вкратце их «ячейку общества», то есть семью (Пазикуу настолько был «болен» Землей, что все время пользуется высказываниями Ленина, Фрейда, древних философов, поэтов и прочих ученых мужей, когда-либо живших на моей планете). С первого взгляда их семьи ни чем не отличаются от наших: один муж, одна жена, дети. Многоженство, сексуальные меньшинства давно себя изжили, потому как «большинство» на протяжении многих тысячелетий сделало свое дело, будь это всеобщее порицание, сложности во взаимоотношениях с «нормальными» или законы, запрещающие ту или иную деятельность.