Мне не хотелось, чтобы старик приходил к нам. От него мать узнает, где я провел день, но как я мог помешать ему?

Мать еще не вернулась, я успел переодеться в сухое и наслаждался теплом у пылающего очага, который разжег сам.

На другой день вечером де Бигорель пришел к нам. Я подстерегал его приход, и, услышав его шаги, хотел убежать.

– Ваш мальчик рассказал вам, что он делал вчера? – спросил старик, усаживаясь.

– Нет, ничего.

– Он пропустил вчера все уроки.

Моя бедная мать посмотрела на меня с грустью и беспокойством, ожидая услышать целую обвинительную речь против меня.

– Ах, Ромен! – сказала она печально.

– Не браните его, – перебил он, – потому что он спас мне жизнь. Ну, иди же сюда, дитя мое, не бойся. У вас прекрасный сын, госпожа Кальбри, и вы можете им гордиться.

И он рассказал, как он нашел меня накануне на берегу моря и как нас застиг туман.

– Без него я бы погиб, – продолжал он. – Я сначала сердился, потому что мальчик ничего не знает, даже название актинии. Но когда мы были в опасности, моя ученость не помогла нам, и если бы не пришла на помощь сообразительность и наблюдательность Ромена, то эти самые актинии, крабы и омары теперь изучали бы на дне морском то, что от меня осталось. Я обязан жизнью вашему сыну и хочу наградить его.

Мать жестом попросила его не беспокоиться.

– Не спорьте, – сказал он. – То, что я хочу вам предложить, достойно вашей гордости и той услуги, которую мне оказал ваш малыш. У вас растет любознательный сын, а у меня нет детей. Я полюбил его, и нам будет хорошо вдвоем.

Мать стала отказываться от этого предложения. Она считала, что не может его принять.

– Позвольте, – старик протянул к ней руку, – я вам сейчас объясню, почему вы отказываетесь: вы страстно любите своего сына. Ради него самого и ради памяти своего мужа вы хотите сберечь мальчика, потому что он составляет все ваше счастье. Правильно? А теперь я попытаюсь вам доказать, что вы должны отдать Ромена мне. Он очень умный и способный мальчик, его надо непременно учить, а в Пор-Дье этого сделать нельзя, и не только в силу ваших стесненных обстоятельств. Чтобы учить сына, вам все равно придется отослать его из дома. К тому же мальчик обладает независимым характером, он отважен и требует неусыпного надзора. Подумайте об этом, не отвечайте мне сразу, подумайте и рассудите здраво, когда ваше материнское сердце успокоится. Я приду за ответом завтра вечером.

Де Бигорель ушел. Мы сели ужинать. Мать ничего не ела и долго смотрела на меня, а когда наши глаза встречались, она отворачивалась к огню.

Отправляясь спать, я подошел проститься с ней и почувствовал ее слезы на своих щеках. Почему она плакала? Были ли это слезы гордости от того, что рассказал ей де Бигорель, или слезы отчаяния, поскольку мы должны были расстаться?

Я думал о нашем расставании, и эта мысль беспокоила меня все сильнее.

– Не плачь, мамочка, – сказал я, обнимая ее, – я не покину тебя.

– Но это необходимо для твоей пользы, мой милый мальчик. Де Бигорель совершенно прав. Надо согласиться.

Де Бигорель вполне оправдывал свою славу чудака.

Мы встретились у двери его дома: он издали увидел меня и вышел ко мне навстречу.

– Иди сюда, – сказал он и, не давая мне времени опомниться от смущения, спросил: – Писал ли ты когда-нибудь письма?

– Нет…

– Ну, так напиши сейчас матери, что ты благополучно до меня добрался и что Суббота завтра придет к ней за твоим бельем. По этому письму я пойму, что ты уже знаешь, а чему тебе предстоит научиться. Садись здесь.

Он привел меня в большую комнату, уставленную книгами, указал мне стол, где были разложены бумага, перья и чернила, и оставил меня.

Мне больше хотелось плакать, чем писать. Меня смутил холодный, деловой прием. Волнение, охватившее меня при расставании с матерью, еще не улеглось, меня душили слезы, но я пересилил себя и принялся писать. Я перепачкал бумагу больше слезами, чем чернилами. Это было первое письмо в моей жизни. С непривычки я ничего не мог придумать и написал только то, что сказал мне де Бигорель: «Я дошел. Завтра к вам придет Суббота за моим бельем».

Я уже с четверть часа сидел над этой несчастной фразой – письмо не делалось длиннее. В соседней комнате де Бигорель беседовал с Субботой.

– Ну, вот и мальчик пришел, – говорил Суббота.

– А ты думал, что он не придет?

– Я думал о том, как здесь все должно измениться с его приходом.

– Это почему же?

– Вы завтракаете в полдень, я пью свой кофе рано утром. Разве может ребенок так долго ждать завтрака? Не лучше ли ему пить со мной кофе?

– Ты с ума сошел со своим кофе!

– Я никогда не занимался детьми.

– Но сам-то ты был ребенком! Ну, припомни это время: как с тобой обращались, так и ты поступай с ним.

– Так не годится. Со мной поступали строго, и если вы думаете, что и его надо так воспитывать, то лучше прямо сейчас отправьте его обратно. Не забывайте, что вы кое-чем обязаны этому мальчику.

– Ты сам не забывай об этом и поступай соответствующим образом.

– Так давать ему по утрам кофе с сахаром?

– Подавай кофе так, как ты любил его пить, когда был ребенком. А лучше спроси, как мальчик любит его пить.

– Ну, коли так, то все будет замечательно…

Вскоре после этого разговора де Бигорель зашел ко мне.

– Ты ничего не делаешь? – спросил он, прочитав мое письмо. – Иди, погуляй. Придет время – научишься и письма писать.

Остров, где жил де Бигорель, назывался Пьер-Гант. Он был совершенно особенный, по крайней мере я такого еще никогда не видел.

Пьер-Гант поднимался высоко над морем и имел форму удлиненного треугольника. Один его угол – самый длинный и тупой – отделялся от земли небольшим проливом около четырех метров шириной. Остров был покрыт роскошной растительностью: трава, кустарники и деревья, а между ними выступали серые гранитные скалы.

Дом был расположен на вершине острова, на маленьком плоскогорье. Благодаря этому из него открывался прекрасный вид и на побережье, и на море. Зато он был открыт всем ветрам, но они были ему не страшны. Дом был построен как крепость и мог выдержать осаду англичан. По берегу острова стояли сторожевые башни. Стены дома были сложены из гранита и имели толщину в несколько футов[8], а крышу не пробили бы и бомбы.

Когда де Бигорель купил эту старую крепость, он пристроил к ней снаружи галерею, что несколько оживило дом и увеличило его площадь. Внутри были поставлены перегородки, чтобы приспособить его под жилье. Правда, дом не стал от этого ни более удобным, ни более элегантным, но главное – сохранилось его уникальное качество: он был крепок, как скала, на которой он стоял, и никакие ветры ему не были страшны.

Эти ветры для острова были и его врагами, с которыми надо было постоянно бороться, и благодетелями, потому что зимой они смягчали холод, и в защищенных местах под скалами и развалами камней росли такие растения, которые на берегу могли жить только в оранжереях, например, олеандры, фуксии и смоквы.

Почти все, что здесь росло, своим происхождением обязано было природе, но кое в чем ей помог и де Бигорель. С помощью Субботы он превратил остров в огромный дикий сад. Правда, западная часть острова не изменилась, поскольку она беспрерывно подвергалась действию ветров и ее постоянно орошали брызги волн. Она служила пастбищем для двух маленьких бретонских коров и черных овец.

Самым интересным и важным было то, что все работы на острове производили сами его жители, без помощи наемных работников. Я и раньше слышал, что здесь трудились только де Бигорель и его верный слуга Суббота, причем де Бигореля упрекали в скупости, но теперь я понял, что это делалось по глубокому убеждению. «Человек должен все для себя делать сам, – часто говорил де Бигорель, – и я живой пример тому, что это возможно».