Я бы просидел в воде несколько часов – так мне было приятно! – как вдруг я услышал голос, который раздавался с того места, где я оставил свое платье:

– А, разбойник! Я тебе задам, купаться здесь! Ну, хорошо!.. На этот раз ты найдешь свое платье в полиции.

Мое платье в полиции! Какой ужас! Я должен буду явиться за своим платьем в полицию! Я не верил своим ушам. Ошеломленный, я смотрел на того, кто говорил со мной. Это был толстый человек небольшого роста. Он показывал мне с берега кулак. На груди его блестела бляха.

Он не терял времени даром и приводил в исполнение свою угрозу, свертывая кое-как мое платье.

– Господин! Господин!.. – кричал я из воды.

– Хорошо, хорошо! Там, в полиции, разберут.

Я хотел выскочить из воды, бежать за ним, умолять его, но я боялся его бляхи и стеснялся бежать голый. Стражник – это такой человек, у которого есть сабля и который может отвести вас в тюрьму. Что я скажу, если начнут допрашивать? Он взял сверток под мышку, грозя мне кулаком, и крикнул:

– Ты объяснишься в полиции! – и ушел.

Я был так озадачен, что забыл удерживаться на поверхности воды и стал тонуть. Опомнившись, я выбрался на поверхность воды, выскочил на берег и, стыдясь своей наготы, поспешил спрятаться в тростниках. Их длинные, гибкие листья скрывали меня от жандармов.

Положение мое было совершенно безвыходное. Чтобы получить свое платье, я должен был пойти в полицию. Но как идти туда нагишом, да и где она? В деревне, конечно. Но как я пойду по улице без всякой одежды?

Так мне представился случай почувствовать себя Робинзоном. Но в жизни все происходит совсем не так, как в книжках.

С тех пор как я покинул Доль, я никогда еще не приходил в отчаяние, как бы ни складывались обстоятельства и какие бы препятствия ни встретил на своем пути. Но теперь я считал себя погибшим и был в полном отчаянии.

Я долго плакал, мне стало холодно – меня пробирала дрожь. Солнце освещало противоположный берег в двухстах шагах передо мной, где я заметил сухую траву. Там можно было согреться на сухом песке, но мой страх был так велик, что я не осмеливался перебраться туда. Наконец холод заставил меня переплыть на другой берег. Он был высок, подымался над водой по крайней мере на два метра, с вершины его падали гирляндами длинные стебли вьюнов и хмеля. Нельзя сказать, что я без труда и царапин пробрался в чащу хмеля.

Солнышко меня пригрело, но вместе с теплом я почувствовал страшный голод, а есть было нечего. Вместе с платьем сторож унес и все мое богатство.

Время шло, а я все не мог придумать, как выйти из столь затруднительного положения. Вверху, в нескольких шагах надо мной, по дороге проезжали экипажи, и я слышал стук колес и голоса, но какой помощи я мог ждать оттуда? И как я мог покинуть свое убежище без одежды? Может быть, и можно было как-нибудь сделать платье из листьев, но я ничего не мог придумать.

Солнце начало опускаться за горизонт, скоро наступит ночь. И это будет не такая чудная звездная ночь, какую я провел в стоге сена, одетый и сытый. Теперь я сидел голым на песчаном откосе, не зная, что предпринять. Перед моими глазами без остановки бежала вода, у меня кружилась голова, и ужас охватывал меня при мысли о том, что мне придется провести здесь ночь.

Примерно через час я услышал на дороге сильный шум экипажей, которые, казалось, следовали друг за другом, потом шум вдруг прекратился: они остановились как раз позади меня. Из моего убежища я не мог видеть, что там происходит, но по звону цепей и лязганью железа я догадался, что лошадей распрягают. Какое-то непонятное мне ворчание, стоны, крики, не похожие ни на ржание лошадей, ни на крики осла, разбудили птиц, спрятавшихся на ночь в кустах, и они с писком разлетелись во все стороны. Громадная крыса пробежала по моим ногам и спряталась в глубине откоса: я нечаянно перекрыл ей вход в нору.

Через несколько минут мне показалось, что кто-то сверху спускается мимо меня вниз, и я не ошибся.

– У меня есть курица, – говорил один голос.

– Где ты ее взял?

– При помощи камня и кончика моего кнута я ее выудил из-за забора, как другие удят рыбу.

– Ее надо еще сварить.

– Если Кабриоль узнает, он ее отнимет, а нам достанутся только косточки.

Я почувствовал, что надо воспользоваться случаем, а там – будь что будет. Этот разговор меня не ободрил, но он придал мне отчаянной смелости и подви́г меня к решительным поступкам, на которые я бы не решился, имея дело с порядочными людьми.

Я продрал обеими руками дыру в хмеле, просунул туда голову и приподнялся так, чтобы они могли меня увидеть. Два собеседника, голоса которых я слышал и которых я принял за взрослых людей, оказались мальчишками приблизительно моих лет. Это придало мне еще большей смелости, я приподнялся повыше и сказал:

– Господа, пожалуйста…

Они обернулись, остановились, сначала не понимая, откуда раздается голос, так как из хмеля торчала одна лишь моя голова. Они испугались и не знали, подойти ли на голос или убежать. Наконец, один из них заметил меня и сказал другому:

– А! Это голова, видишь?

– Это утопленник, – с дрожью в голосе сказал другой.

– Глупый, послушай-ка – ведь он говорит.

В это время с дороги послышался грубый голос:

– Ах, вы, лентяи! Вы будете рвать траву или нет?!

Я повернулся и увидел, что на дороге стояли в ряд три большие кареты, одна за другой, они были длинные, выкрашенные красной и желтой краской. Это был странствующий цирк.

– Кабриоль, Кабриоль! – закричали мальчики.

– Что там?

– Дикий! Идите скорей! В самом деле, дикий!

– И где же ваш дикий? – спросил подошедший Кабриоль.

– Вон там, в хмеле.

Они все трое подошли ко мне поближе, посмотрели внимательно и расхохотались.

– На каком же языке говорит ваш дикий? – спросил Кабриоль.

– На французском, господин, – закричал я жалобным голосом и рассказал ему все, что произошло со мной. Это показалось им смешнее, чем мне. Они смеялись до слез.

– Буильи! – сказал Кабриоль, обращаясь к одному из мальчиков. – Пойди, поищи ему панталоны и блузу.

Минуты через две Буильи принес мне одежду, а я, не теряя времени, оделся и выскочил, наконец, из своей засады.

– Теперь, – сказал Кабриоль, – идем к хозяину.

Он повел меня в первую карету, куда мы вошли по висячей лестнице. В карете около очага, на котором варилось рагу, сидел маленький сморщенный человек, а около него громадная толстая женщина. Мне даже страшно стало – так она была велика.

Я опять должен был рассказать всю свою историю с самого начала, и опять все смеялись.

– Итак, ты идешь в Гавр, чтобы поступить на корабль? – спросил маленький человек.

– Да, господин.

– Но ты должен заплатить мне за панталоны и блузу.

Я не знал, что ему ответить. Потом, призвав на помощь все свое мужество, я сказал:

– Если позволите, я отработаю.

– Но что ты умеешь делать? Умеешь ли ты лазать по трапециям?

– Нет.

– Умеешь ли ты глотать шпагу?

– Нет.

– Умеешь ли ты играть на трубе, тромбоне или тамбурине?

– Нет.

– Чему же тебя учили? Твоим воспитанием совсем не занимались! – сказал он.

– Хорошее приобретение, нечего сказать, – заметила толстая женщина, осматривая меня с ног до головы, – он самый обыкновенный мальчик, как все, а хочет работать в балагане.

Она, пожав плечами, с презрением отвернулась от меня. Если бы я был чудовищем, если б у меня было две головы или три руки… Какой стыд быть как все!

– Можешь ли ты, по крайней мере, ухаживать за лошадьми? – спрашивал маленький человек, не смущаясь моими ответами.

– Да, господин, я постараюсь.

– Ну, так с сегодняшнего дня ты поступаешь в зверинец графа Лаполада, известный, смею тебя уверить, и красотой своих животных, и смелостью знаменитой укротительницы зверей – нашей дочери Дьелетты. Теперь иди с Кабриолем, он тебе скажет, что ты должен делать. Через час приходи ужинать.

Я оказался в жалком положении. Мне предстояло быть скоморохом или, вернее, конюхом при лошадях балагана графа Лаполада.