Мой фрегат – кусок дерева, который я превратил в корабль собственными руками и тем очень гордился, – казалось, прежде всего обратил на себя их внимание. Они переговаривались между собой:

– Жозеф, что это он держит под мышкой?

– Разве не видишь? Доску.

– Нет, это у него какая-то музыка.

– Музыка! Дурачина ты. Разве не видишь, что у него нет обезьяны.

«Нет обезьяны! Они меня приняли за поводыря обезьяны!» – подумал я. Гордость моя была задета.

– Это фрегат, – сказал я с достоинством и сделал несколько шагов, чтобы выйти из их тесного круга.

– Фрегат! Вот глупый. Гляди-ка, моряк какой нашелся!

Я был ошеломлен; все они кричали, смеялись, прыгали вокруг меня.

Я хотел идти дальше, но какой-то мальчишка потащил у меня из подмышки фрегат, другой стащил с головы фуражку, и через минуту я увидел, как она закружилась в воздухе, ловко поддетая носком башмака.

Моя красивая фуражка, моя праздничная фуражка! Я толкнул ближайших шалунов, бросился к ней и поймал ее на лету, надел на голову и, сжав кулаки, собирался уже достойно отомстить своим обидчикам. Как вдруг раздался трезвон на колокольне, все мальчишки бросились к церкви, потащив за собой и меня.

– Крестины! Крестины! – кричали они.

Крестный отец и крестная мать выходили из церкви. Едва они переступили порог, как крестный, должно быть, человек богатый, опустил руку в мешок, который нес за ним слуга, и бросил нам горсть конфет. Все бросились их ловить, но не успели распрямиться, как он опять бросил нам, но на этот раз не конфеты – по мостовой звенели и катились медные монеты.

Одна монетка покатилась в мою сторону, и я прикрыл ее ногой. В то время как я наклонялся, новая горсть монет взлетела над нами, и я успел схватить еще одну монетку в десять су. Один из мальчиков видел, как я поднимал деньги, и недовольный, что они не ему достались, бросился ко мне с криком:

– Он не наш! Зачем он поднимает деньги! Это несправедливо! – и ребята бросились отнимать у меня монеты, но я крепко держал их в руке. К счастью, у крестного мешок еще не опустел, мальчишки оставили меня в покое и бросились за новой добычей.

У меня в руках оказалось двенадцать су. Я поспешил в булочную и попросил отрезать мне фунт хлеба. Никогда никакая музыка не казалась мне такой приятной, как хруст корочки хлеба под ножом продавца. Я с жадностью съел хлеб и поспешил поскорее покинуть деревню. У меня пропала всякая охота мстить своим обидчикам, я просто не хотел с ними встречаться.

Я шел около двух часов, пока мне не попалась старая брошенная таможенная сторожка, где я решил переночевать.

Говорят, что у богачей плохой сон. Так было и со мной. Какую великолепную постель я себе сделал из сухого клевера! Но спал очень плохо, потому что всю ночь думал, как мне употребить свои деньги. Фунт хлеба, что я купил себе на ужин, стоил три су, и у меня осталось еще девять. Прожить ли мне мои сокровища в три дня или лучше употребить их на покупку полезных предметов, которые послужат мне для приготовления пищи во время всего путешествия?

Эти два вопроса волновали меня всю ночь. Если бы вчера у меня был какой-нибудь котелок, в котором я мог бы сварить что-нибудь из того, что можно поймать в море, – рыбу или раков, – я бы не страдал так от голода. Если бы у меня была сеть величиной хотя бы в половину моего платка, я бы мог наловить в лужицах после отлива столько креветок, сколько бы захотел.

Наконец, утром я решил, что в первой же деревне, какая мне попадется на пути, куплю коробок спичек за одно су, бечевок на три су и на остальные – алюминиевый котелок, чтобы варить в нем свой улов. Должен, однако, сознаться, что не рассудок подсказал мне такое решение, а, главным образом, желание иметь бечевку.

Мачта на фрегате держалась плохо, поскольку была привязана гибкой веточкой лозы. Я куплю бечевку на три су, смогу укрепить все снасти фрегата, а из остатков сплести сеть.

Я начал с того, что купил бечевку, потом спички. Что же касается котелка, то тут вдруг явилось некоторое затруднение, которого я не предвидел: самый маленький из них стоил пятнадцать су. К счастью, я увидел в углу брошенный, совершенно погнутый котелок. Я спросил, за сколько бы они мне его продали. Продавщица ответила, что уступит его за пять су.

В этот день я был в пути еще меньше, чем накануне, потому что, как только нашел подходящее место для ночлега, сейчас же принялся за работу: сделал челночок, выстругал планку и сплел сеть. Я был приучен к этой работе с тех пор, как начал шевелить пальцами по своей воле, и связать сеть для меня ничего не стоило. За обедом я имел удовольствие полакомиться раками, которых наловил новой сетью и сварил в котелке на костре из собранных на берегу лучинок и высохших водорослей.

Но благополучие не может длиться долго: я расположился со своей кухней под прикрытием крутого берега, и дым маленькой струйкой поднялся кверху. Это привлекло внимание таможенного сторожа, и я видел, что он склонился над краем обрыва, чтобы посмотреть, откуда идет дым. Потом он удалился, не говоря ни слова, но вечером, когда я искал какой-нибудь шалаш, чтобы переночевать, он смотрел на меня уж очень подозрительно.

Действительно, моя фигура должна была обращать на себя внимание. Представьте себе мальчика, у которого за спиной привязана доска – мой фрегат, через одно плечо перевязана бечевка, на которой болтается котелок, через другое плечо перевязана сеть и узелок в руках.

Я сам чувствовал, что моя особа не могла внушать доверия порядочным людям. Всякий раз, когда я проходил через деревню, встречные крестьяне останавливались и оглядывали меня с любопытством, и никто не заговаривал со мной, вероятно, только потому, что я всегда прибавлял шагу. Что если сторож придет спросить, что я здесь делаю, и захочет меня остановить? Мне стало страшно, и я свернул на первую же попавшуюся мне на пути дорогу, ведущую от берега. Я знал, что сторож не может уйти со своего поста, а потому он не будет меня преследовать.

Я нашел в поле стог и решил переночевать в нем, но из боязни быть застигнутым работниками, которые придут переворачивать сено, я решил уйти сейчас же, как только меня разбудила предрассветная свежесть и птичьи голоса. Мне еще очень хотелось спать, и ноги нестерпимо болели, но нужно было уходить, – ничего, досплю днем.

Часы моих завтраков и обедов определялись не аппетитом, а отливом моря, когда я мог что-нибудь поймать себе на мелководье. Если прилив был в восемь часов утра, то я мог пообедать только в двенадцать. Как только вода начинала спадать, я отправлялся на охоту. Для завтрака мне достаточно было и одного краба, но чтобы избавиться от невольного поста, я решил наловить чего-нибудь про запас. На этот раз я поймал много раков, три довольно приличных палтуса и одну камбалу.

Когда я вернулся на берег поискать места, где бы расположиться и сварить себе обед, я встретил даму, которая прогуливалась с двумя девочками: она учила их отыскивать раковины деревянными лопатками.

– Послушайте, мой милый, – сказала она, останавливая меня, – много вы наловили?

У нее были прекрасные светлые волосы, большие голубые кроткие глаза и нежный голос. Это были первые ласковые слова, которые я услышал за четыре дня. Маленькие белокурые девочки были прехорошенькие, и я нисколько не испугался их появления и не подумал бежать.

– Да, – ответил я, останавливаясь, и открыл свою сеть, где возились раки.

– Не продадите ли вы мне ваш улов? – спросила она.

Вы понимаете, как мне понравилось это предложение, я уже видел большой каравай хлеба и слышал запах его хрустящей корочки.

– Что вы хотите получить за все?

– Десять су, – сказал я наудачу.

– Десять су? Одни только раки стоят, по крайней мере, сорок су. Вы не знаете цены своему товару. Разве вы не рыбак?

– Нет.

– Вы ловите рыбу для удовольствия? Пожалуйста, продайте мне все; я вам дам за раков сорок су и за рыбу еще сорок. Хотите?

И она протянула мне две монеты.